7 августа 1876 года. Ливадия. Летний дворец.
Александр стоял у окна спиной к Рылееву и смотрел на море.
- Я давал тебе указ о детях, - сказал он Рылееву, не поворачиваясь. - Если что со мной случится...
- Государь, предполагая такое, вы сомневаетесь в моём усердии.
- Александр Михайлович, дорогой, в твоём усердии не сомневаюсь, но оно не охранит меня от болезни или чего хуже. И от снаряда не охранит.
- Какого снаряда, Государь? - удивился Рылеев.
Александр повернулся к нему.
- Турецкого, мой генерал, турецкого. Мирной жизни, боюсь, осталось всего ничего.
- Но если Ваше величество не хочет войны, кто же может объявить её?
- Увы, Александр Михайлович, и Государь не всё может. Если общество на что устремится всеми помыслами, то тут уж ничего не поделаешь. А наш народ, похоже, впадает в националистическую горячку. Скажи мне, почему мы должны идти сражаться за свободу сербов и болгар? Почему мы должны класть за них свои жизни? Только потому, что мы тоже славяне? Но это же нелепица, чудовищная нелепица. Ведь раньше, чем славяне, мы русские, и уж если проливать кровь, то за русские интересы. Если бы на нас кто нападал, грозил бы игом - святое дело. А идти класть наши головы, чтобы наказать турок за болгар и сербов... Я с ужасом думаю об этом и с ужасом думаю, что, если восточный вопрос не решится мирным путём, нам придётся ввязаться в худшую из войн - религиозную...
- Но, может быть, ещё удастся разойтись мирно?
- Я каждый день молю об этом Бога, но наши все слои - от дворянства до крестьян - все жаждут мусульманской крови. Посмотри, о чём пишут все эти Аксаковы, Катковы, Самарины, - Александр кивнул на кучу газет, лежащих на столе. - Об исторической миссии русского народа. Посмотри, о чём мечтают в Московском Кремле. О Византии, о святой Софии, о Золотом роге. Они сошли все с ума... Воистину, не ведают, что творят. Поэтому, Александр Михайлович, - Александр снял со стола газеты и бросил их на маленький столик, - если мне придётся оставить столицу, то заботу о Екатерине Михайловне и детях кроме как тебе поручить некому.
- Ваше величество могли бы и не говорить этого. Я, как и Ваше величество, не хочу войны, но буду рад случаю доказать свою преданность Вашему величеству - в столице ли, на фронте ли...
- В столице, в столице, генерал. Ты ведь знаешь, что значит обеспеченный тыл для воина. В Кате и детях - моё будущее. А в этом указе - их будущее. Поэтому береги его как зеницу ока.
- А скоро ли можно ожидать перемен в нашей мирной жизни?
- Боюсь, что скоро...
24 марта 1877 года. Зимний. Кабинет Николая I.
Катя, сидя в кресле, плакала, Александр мерил шагами комнату, иногда останавливаясь перед ней.
- Я должен ехать, Катя, я должен.
- Но ты же говорил, мы никогда не расстанемся.
- Ангел мой, любовь моя, я брал тебя с собой всюду, но не на войну же.
- Я смогу, мне так будет спокойней.
- Нет, нет, Катенька, даже и не думай об этом. Я солдат, для меня это привычно, а ты... Ты же наш ангел - мой и детей. Ты должна ждать меня, охранять наше гнездо. Хотя, признаюсь, как подумаю, что столько времени без тебя придётся - руки опускаются. На что я ненавидел войну, бессмысленную гибель неповинных людей - казалось, больше некуда. Но теперь, когда она ещё и разлучает нас, я ненавижу её во сто крат больше. Катя... Катенька... Катюша... Котёночек мой... - Александр опустился перед ней на колени, обнял её, - как ты тут будешь одна, без меня. Ты только ни в чём не отказывай себе, ладно?
Ни себе, ни детям. Если что - сразу иди к Рылееву, он тебе и заступник, и помощник.
- Я не хочу, не хочу, я боюсь тут одна.
- Кого же ты боишься, глупенькая моя?
- Их. Их всех. Они ненавидят меня, презирают, хотят сжить со свету. Я боюсь. Тебя не будет, я одна против них.
- Но я же тебе говорю...
- Ах, ну что Рылеев? Что он один против них всех? Нет, я умоляю, возьми нас...
- С детьми? Одумайся, что ты говоришь! Там фронт, там стреляют, там гибнут...
- А здесь? Здесь разве не война - всех против меня, нас? Здесь если что и мешает им убить меня, так это ты. Но как только ты уедешь...
- Катя, что с тобой сегодня? Любовь моя... поди ко мне, - он прижался к её волосам щекой. - Слушай, ты вся горишь. - Он потрогал её лоб. - Уж не заболела ли ты?
- Мне холодно, Саша, обними меня. - Он обнял её крепко. Потом снял китель, набросил ей на плечи.
- Ты вся дрожишь. Нет, ты положительно заболеваешь. - Он позвонил. Вошёл адъютант. - Скажи Рылееву, пусть срочно пошлёт за Боткиным.
- Слушаюсь, Ваше императорское величество, - адъютант поклонился и вышел.
Александр уложил Катю на диван, укрыл её ноги кителем, присел рядом, обнял. Она положила ему голову на колени. Он стал покачивать её как ребёнка.
- Ну, ну... Сейчас привезут доктора. Ты простыла, верно. Здесь так дурно топят. И из окон дует. Надо сказать Адлербергу, чтоб распорядился.
- Они это нарочно. Чтоб погубить меня...
- Ну что ты, Катенька, что за мысли у тебя сегодня... Ну кто же хочет погубить тебя. Они, верно, недовольны, но их можно понять. Наш свет лицемерен, они просто завидуют нам, а коль скоро не могут найти в жизни того же, так и злятся и делают вид, что негодуют. Простим им их слабость.
- Я ненавижу их...
- Зачем? Мы счастливы. Счастливый человек не должен знать злости и ненависти, иначе какой же смысл в счастье. Оно и даруется, чтоб любить не только предмет своей страсти, и всех желать видеть такими же. Ты же хочешь, чтоб и сестра твоя была счастлива, и Варя...
- Варя? А она разве несчастна?
12 апреля 1877 года. Особняк Долгоруковых.
В своей комнате Варя объяснялась с X.
- Ты от меня бежишь, от меня...
- Да нет же, Варя, я должен, я военный, а теперь война.
- Но того, прежнего тебя ведь нет, ты же другой человек.
- Какая разница, как меня звать, стрелять умею - и, слава Богу.
- У тебя опять долги? - Он пожал плечами. - Большие?
- Для меня большие.
- Ну так останься, я заплачу.
- Ты уже заплатила один раз, да, как видишь, без толку.
- Ну так ещё заплачу, у меня есть деньги. Лучше деньгами, чем жизнью.
- Я заколдованный, вернусь.
- А коль война долго будет? Как же я?
- Ты? Жила же ты без меня раньше, ну так ещё немножко поживи. К тому же ты не одна.
- Много ты понимаешь. Думаешь, сладко в наперсницах ходить? Жить чужими страстями, чужим счастьем? А моё когда?
- Но зато ты приближена к самой вершине. Многие бы хотели на твоё место.
- А мне-то что от этой высоты.
- Ну так вон денег можно заработать, не работая.
- Деньги... Деньги не сами по себе, их тратить интересно. А куда мне их тратить? Для кого? Я своей жизни не имею, своего будущего не знаю.
- Ты вольна уйти, ты ж не крепостная.
- И уйду. Вот скоплю миллион и уйду.
- Миллион? Зачем тебе столько?
- Чтоб твои долги платить.
- Ты думаешь, я всегда буду в проигрыше?
- Да. Потому что тебе в любви везёт. - И она обняла его.
31 августа 1877 года. Ставка императора под Плевной.
Александр сидел в небольшой комнате у открытого окна и при свете свечи писал письмо.
"Катенька, радость моя, сегодня ужасный день. Мы потеряли за два часа 14 тысяч солдат. При виде всего этого сердце обливается кровью, и я с трудом сдерживаю слёзы... Господи, помоги нам окончить эту войну, обесславливающую Россию и христиан. Это крик сердца, который никто не поймёт лучше тебя, мой кумир, моё сокровище, моя жизнь... Здесь, среди крови и смерти, оторванный от тебя, я загадал, что, если нам удастся закончить эту войну с честью, я награжу себя самой высокой наградой - возможностью жить подле тебя. Дай только Бог дожить до победы..."
Вдруг где-то рядом разорвался снаряд, взрывная волна швырнула занавеску внутрь комнаты, свеча вспыхнула и погасла.
11 декабря 1877 года. Зимний. Кабинет Александра.
Александр ходил по своему кабинету, иногда останавливался, брал в руки какую-нибудь вещь со стола или стены, словно здоровался. Адлерберг молча смотрел на него.
- Ну вот и вернулся. Всё не верится. Неужели всё позади - весь этот ужас...
- И вернулись победителем, Ваше величество.
- А я, поверишь, Саша, не чувствую себя им, не чувствую. Нет радости никакой - только усталость. Кажется на много лет вперёд.
- Вы только вернулись, Государь. Отдохнёте пройдёт. Вы же теперь среди близких.
- Да, да. Кстати, вот что... Кто живёт надо мной?
- На третьем этаже? - удивился Адлерберг. - Фрейлины Её высочества.
- Пересели их куда-нибудь. И сделай там такие же, как здесь, три комнаты. И поставь между нами подъёмную машину. Чтобы сразу из моих покоев, минуя лестницу... Понимаешь?
- Да, Ваше величество.
- Мебель... Мебель всю убери, там будет другая, не дворцовая. Сделай это быстро, к новому году.
- Я не спрашиваю Ваше величество, кто там будет жить...
- И правильно делаешь. Чем меньше ты будешь знать от меня, тем лучше для твоего реноме, а следовательно, и для нашей дружбы.
- Но вовсе скрыть это будет невозможно, Государь, - кухня, прислуга, охрана...
- Но ты всегда сможешь сказать, что я с тобой это не обсуждал, и не покривить при этом душой.
- Хорошо, Государь. Должен ли я тем не менее помочь переехать тем, кто там станет жить?
- Нет, Саша, хотя и благодарю за предложение. Об этом позаботится Рылеев.
10 января 1878 года. Зимний. Новые апартаменты Кати.
Катя закрыла дверь в детскую, и они с Александром остались в спальне одни.
- А что, ты действительно прямо подо мной? - Катя постучала ногой в пол. - Он кивнул. - Прямо-прямо? - Он снова кивнул. - И такое же расположение комнат?
- Да. Тут библиотека. А под той комнатой - кабинет.
- Библиотека? Это где ты принимаешь своих министров? - Он кивнул. - Значит, утром, когда я ещё сплю, вы подо мной будете решать ваши государственные дела? - Он кивнул. Она попрыгала на новой кровати, словно бы проверяя её пружины. - А эта машина - подъёмная, - она тихо работает? - Он состроил гримасу. - Значит, я буду слышать, когда ты поднимаешься ко мне? - Он пожал плечами. - Ты сегодня совсем молчун. Ты плохо себя чувствуешь? - Он снова пожал плечами. - Саша, тебе надо показаться врачам. Прикажи позвать Боткина. Обещаешь? Завтра же. Варя вчера говорила, что она слышала, как в обществе обсуждают, что у тебя кольца на пальцах не держатся - так ты похудел.
Александр подвигал перстень на пальце - он и впрямь легко соскочил.
- Бедный мой Сашенька, как сразу всё плохое становится предметом пересудов. Что за страна, где даже Государь не защищён от сплетен. Иди ко мне, мой дорогой. - Катя обняла его. - Одно счастье, что теперь ты рядом, не надо ездить друг к другу. Только на этой машине. Ты сможешь теперь каждый вечер говорить мне и детям спокойной ночи. И нам действительно будет спокойно - рядом с нами, прямо под нами. И ночью сможешь приходить ко мне, да? Сможешь?
Александр, сидя на кровати, медленно одевался. Он тяжело дышал, словно ему не хватало воздуха. Катя пододвинулась к нему сзади, обняла.
- Ну глупенький, что ты переживаешь. Ну мало ли как бывает. Ты устал, издёргался. На тебя столько навалилось всего - и эта война ужасная, и этот ужасный мир, и неблагодарность твоих подданных... Что ж удивительного, что... Ты успокоишься, отдохнёшь, и всё у нас будет хорошо, как раньше. Ты только не думай об этом... - она потёрлась щекой о его затылок.
- Я всегда боялся этого дня, - глухо сказал он. - Когда первый раз такое случится...
- Глупенький, да выкини ты это из головы, ну что за беда, ну нездоров ты, сколько раз я не могла быть с тобой...
- Что ты сравниваешь.
- Я уверена, в следующий раз всё будет как всегда. Только ты не торопи себя, я буду ждать сколько нужно. Я уверена, и Боткин так скажет - это временно, это реакция на всё, что ты пережил.
- И всё, оказывается, впустую.
- Ну как впустую, Сашенька?
- Всё равно все недовольны - и простой народ, и дворянство, и купцы. Что ни донесение, так крамола и бунт. Нигилисты как грибы после дождя множатся. И во всём виноват один я...
- Ты? Да кто ж так может думать? Ты, который рабам дал свободу, даровал суд присяжных, отменил рекрутов и телесные наказания... Да кто ещё из царей столько сделал? Да все остальные Романовы столько вместе не сделали для народа, сколько ты один! И они ещё недовольны? Кто столько сил потратил, чтоб избежать турецкой войны? Кто выиграл её и избежал новой - с Англией? И они ещё недовольны? Им бы деспота на трон, да чтоб с кнутом, и чтоб снова - строгую цензуру и чуть что - в Сибирь каждого, вот тогда они были бы вполне довольны... Не стоят они, Саша, твоих страданий и того, что ты для них сделал.
- Я не для них. Я для их детей. Да и для своих. Нас все в Азию тянут, прикрываясь словами об особом нашем пути. А мы оттуда только-только выбираться стали. Я хотел, чтоб мы были великой державой. Чтоб нас не боялись, а уважали. Ну да видно и впрямь: о наших делах не нам судить, для того Господь есть и потомки. Вот только страдаем от несправедливости мы сами. Главное, что они все могут мне сказать больше того, что я сам себе говорю. Я раньше них знаю все свои ошибки и слабости, и, может, ещё достанет сил и времени доделать то, что хотел. Но главное я сделал. И, кроме того, ещё и встретил тебя. Я ведь не только Государь, я ещё и просто человек, и моя обязанность как человека - любить и быть счастливым. И только встретив тебя, я смог её исполнить, и теперь могу сказать: сколько бы мне ни осталось жить, я уже испытал это - и любовь, и счастье. Можно лишь добавить его, но уже нельзя отнять. - Он поднялся. - Жаль, что сегодня я не смог это тебе доказать...
11 января 1878 года. Зимний. Кабинет Александра.
Боткин, сидя за столом Александра, писал, а Александр стоял у окна.
Продолжая писать, Боткин усмехнулся:
- Кажется, я единственный из подданных Вашего величества, кто сидит при стоящем Государе.
Александр улыбнулся:
- Это лучше, чем сидеть при лежащем.
- Это вам не грозит, Ваше величество. - Он отложил написанные бумаги. - Я уверен, всё это вызвано сильным переутомлением. То, что вас беспокоит - и меланхолия, и депрессия, и расстройства, о которых вы изволили говорить, - всё это причину имеет не внутреннюю, не органическую, а как мы говорим - функциональную. Я вот даю вам лекарство... Только надо регулярно принимать. Но главное - побольше отдыхать, свежий воздух и - моцион. Гулять, гулять.
- Я всегда это делал. Но после покушений моя охрана затерроризировала меня не хуже тех террористов - ни шагу ступить не дают. Только в саду в Аничковом или в Царском...
- Конечно, им так легче охранять Ваше величество, но, может быть, облегчение их заботы не главная обязанность Государя.
- Вот и прекрасно, теперь же скажу им, что это ваше предписание. Может, вдвоём мы с ними справимся.
3 февраля 1878 года. Набережная Невы у Зимнего.
У подъезда Зимнего стояли Варя и X.
- Да нет, ну не бойся, пойдём, - уговаривал X. Варю.
- Так она не ждёт гостей, она, может, вообще в домашнем виде. Или Государь вдруг зайдёт... Нет, нет, уходи, завтра увидимся.
- Да что тебе-то Государь. Ты-то можешь иметь друзей, это её он держит в заточении.
- Да что тебе так приспичило?
- Ну да когда ещё доведётся увидеть, как цари живут.
- Катя не в царских покоях.
- Но ты же говорила - точная копия, только этажом выше, - X. увидел, как открылся подъезд и оттуда вышел некто в шубе и направился к стоящей карете. Прежде чем дверь успела закрыться, X. буквально втолкнул туда Варю и зашёл сам.