- А… знаю, что вы хотите сказать! Да, у Тюржи красивые руки благодаря миндальным притираниям ее парикмахера. Но я горжусь тем, что у меня руки мягче, чем у нее. - Все это было произнесено самым естественным тоном, и Мержи, которому сначала показалось, что он узнал голос прекрасной графини, теперь уже сомневался в этом и был почти готов отбросить эту мысль.
"Две вместо одной! - подумал он. - Что же, значит, мне покровительствуют феи". Он старался отыскать на этой прекрасной руке знак от перстня, который заметил у Тюржи, но на этих превосходно сформированных пальцах не было ни малейшего следа хотя бы легкого нажима.
- Тюржи! - воскликнула незнакомка со смехом. - Право, я вам очень обязана, что вы меня принимаете за Тюржи. Но, кажется, я стою несколько большего!
- Клянусь честью, графиня - прекраснейшая женщина из всех, что я видел до сих пор!
- Значит, вы влюблены в нее? - спросила она с живостью.
- Может быть; но снимите, прошу вас, вашу маску и дайте мне увидеть женщину более прекрасную, чем Тюржи.
- Когда я удостоверюсь, что вы меня любите, тогда вы увидите меня с открытым лицом.
- Любить вас… но, черт возьми, как же я могу полюбить, не видев того, кого любишь?
- Разве моя рука не красива? Представьте себе, что и наружность ей соответствует.
- Теперь я окончательно уверен, что вы очаровательны: вы выдали себя, забыв изменить свой голос. Я узнал его, я уверен в этом!
- И это голос Тюржи? - смеясь, спросила она с очень ясным испанским акцентом.
- Точь-в-точь!
- Ошибка, ошибка с вашей стороны, сеньор Бернардо: меня зовут донья Мария, донья Мария де… Позднее я вам скажу свое имя. Я - дворянка из Барселоны: отец мой, который с некоторого времени держит меня под строгим присмотром, отправился путешествовать, и я пользуюсь его отсутствием, чтобы развлечься и посмотреть на парижский двор. Что же касается Тюржи, - перестаньте, прошу вас, говорить мне об этой женщине; мне ненавистно ее имя, она - самая злая женщина при дворе. Кстати, вы знаете, каким образом она овдовела?
- Да, мне что-то рассказывали.
- Ну, и что же вам рассказывали?
- Рассказывали, что, застав мужа за слишком нежным объяснением с одной из камеристок, она схватила кинжал и довольно сильно поранила беднягу, так что он через месяц умер.
- Поступок этот вам кажется… ужасным?
- Признаться, я его оправдываю. Говорят, она любила своего мужа, а я уважаю ревность.
- Вы говорите это потому, что думаете, что перед вами Тюржи, а в глубине души презираете ее, я уверена в этом.
В голосе слышались грусть и горечь, но это не был голос Тюржи. Мержи не знал, что и подумать.
- Как! - произнес он, - вы - испанка, и не питаете уважения к ревности?
- Оставим это!.. Что это за черная лента у вас на шее?
- Ладанка.
- Я думала, вы - протестант.
- Это правда. Но ладанку дала мне одна дама, и я ношу ее на память о ней.
- Послушайте! Если вы хотите мне понравиться, вы не будете больше думать о дамах. Я хочу быть для вас всеми дамами! Кто дал вам эту ладанку? Опять Тюржи?
- Право, нет.
- Вы лжете!
- Значит, вы - госпожа де Тюржи.
- Вы выдали себя, сеньор Бернардо.
- Каким образом?
- Когда я встречусь с Тюржи, я спрошу у нее, почему она делает кощунство, давая священные предметы еретику.
С каждой минутой неуверенность Мержи усиливалась.
- Я хочу эту ладанку! Дайте ее сюда!
- Нет, я не могу ее отдать.
- Я так хочу! Ужели вы посмеете мне отказать?
- Я обещал ее вернуть.
- Глупости! Пустяки - такое обещание! Обещание, данное фальшивой женщине, ни к чему не обязывает. Притом, будьте осторожней: может быть вы носите наговоренную вещь, какой-нибудь опасный талисман. Тюржи, говорят, большая колдунья.
- Я не верю в колдовство.
- И в колдунов тоже?
- Верю немного в колдуний (он сделал ударение на последнем слове).
- Послушайте, дайте мне ладанку - и я, может быть, сниму маску.
- Ну, право же, это голос госпожи де Тюржи.
- В последний раз: дадите вы мне ладанку?
- Я вам ее верну, если вы снимете маску.
- Ах, вы меня выводите из терпения с вашей Тюржи! Любите ее на здоровье, мне что за дело!
Она повернулась в кресле, будто надулась. Атлас, покрывавший ее грудь, быстро подымался и опускался.
Несколько минут она хранила молчание, потом, быстро повернувшись, произнесла насмешливо:
- Vala me, Dios! V. М. no es caballero, es un monge.
Ударом руки она опрокинула две зажженные свечи на столе и половину бутылок и блюд. Свет мгновенно погас. В ту же минуту она сорвала с себя маску. В полной темноте Мержи почувствовал, как чьи-то горячие губы ищут его губы и руки крепко сжимают в объятиях.
XV. Темнота
На соседней церкви пробило четыре часа.
Господи, четыре часа! Я едва поспею вернуться домой до рассвета!
- Какая злая! Оставить меня так скоро?
- Нужно! Но мы скоро опять увидимся!
- Увидимся! Но дело в том, дорогая графиня, что я вас совсем не видел.
- Какой вы ребенок! Бросьте вашу графиню! Я - донья Мария; при свете вы увидите, что я - не та, за кого вы меня принимаете.
- С какой стороны дверь? Я сейчас кликну кого-нибудь.
- Не надо. Помогите мне встать с кровати, Бернардо; я знаю комнату и сумею отыскать огниво.
- Осторожней, не наступите на битое стекло; вы вчера много его разбили.
- Пустите меня: я сама все сделаю.
- Нашли?
- Ах да, это мой корсет. Пресвятая богородица! Что мне делать? Я все шнурки перерезала вашим кинжалом!
- Нужно спросить другие у старухи.
- Не шевелитесь, я сама все сделаю.
- Adios, querido Bernardo!
Двери открылись и сейчас же опять захлопнулись. Громкий смех раздался за дверью. Мержи понял, что добыча его ускользнула. Он сделал попытку догнать ее, но в темноте натыкался на мебель, запутывался в платьях и занавесях и никак не мог найти выхода. Вдруг двери открылись и кто-то вошел с потайным фонарем. Мержи сейчас же схватил в охапку женщину, несшую фонарь.
- Ага, попались! Теперь уж я вас не выпущу! - кричал он, нежно ее целуя.
- Оставьте же меня в покое, господин де Мержи! - произнес грубый голос. - Можно ли так тискать людей?!
Он узнал старуху.
- Чтоб черт вас побрал! - воскликнул он.
Он молча оделся, забрал свое оружие, плащ и вышел из дома в таком состоянии, как будто после превосходной малаги хватил, по недосмотру слуги, стакан противоцинготной настойки, долгие годы стоявшей в погребе.
Мержи был очень сдержан, передавая брату свое приключение; он рассказал об испанской даме редкой красоты, насколько он мог судить без освещения, но ни слова не проронил о появившихся у него подозрениях относительно этой дамы, скрывшей свое имя.
XVI. Признание
Прошло два дня, от мнимой испанки не было никаких вестей. На третий братья узнали, что госпожа де Тюржи приехала накануне в Париж и в течение дня, наверное, явится к королеве-матери засвидетельствовать свое почтение. Они сейчас же отправились в Лувр и нашли ее в галерее, окруженной дамами, с которыми она болтала. Увидя Мержи, она не выказала ни малейшего волнения. Даже самый легкий румянец не показался на ее щеках, бледных, как всегда. Как только она его заметила, она кивнула ему головой, как старому знакомому. После первых приветствий она наклонилась к нему и сказала на ухо:
- Надеюсь, теперь ваше гугенотское упрямство несколько поколеблено? Для вашего обращения потребовались чудеса.
- Каким образом?
- Как! Разве вы не испытали на самом себе чудодейственную силу мощей?
Мержи недоверчиво улыбнулся.
- Воспоминание о прекрасной ручке, давшей мне эту маленькую ладанку, и любовь, которую она мне внушила, удвоили мои силы и ловкость.
Она, смеясь, погрозила ему пальцем.
- Вы становитесь дерзким, господин корнет! Знаете ли вы, с кем вы разговариваете таким тоном?
При этих словах она сняла перчатку, чтобы поправить волосы; Мержи пристально смотрел на ее руку, с руки взгляд перешел на оживленные, почти злые глаза прекрасной графини. Удивленный вид молодого человека заставил ее расхохотаться.
- Чему вы смеетесь?
- А почему вы смотрите на меня с таким изумленным видом?
- Простите меня, но за последние дни со мной происходят такие чудеса, которым можно только удивляться.
- Право? Это должно быть любопытно! Так расскажите же нам поскорее какое-нибудь из этих чудес, которые происходят с вами каждую минуту.
- Я не могу вам рассказать о них сей час и в этом месте. К тому же я запомнил один испанский девиз, которому меня научили три дня тому назад.
- Какой девиз?
- Одно слово: Callad.
- Что же это означает?
- Как! Вы не знаете испанского языка? - сказал он, наблюдая за ней с большим вниманием.
Но она выдержала его взгляд, не подав виду, что понимает смысл, скрытый за этими словами, и молодой человек, пристально глядевший на графиню, принужден был опустить глаза, как бы побежденный могуществом этого взора, которому он осмелился послать вызов.
- В детстве, - ответила она с полным безразличием, - я знала несколько слов по-испански, но думаю, что теперь позабыла их. Так что, если вы хотите, чтобы я вас понимала, говорите со мною по-французски. Ну, что же гласит ваш девиз?
- Он советует быть скромным, сударыня.
- Клянусь честью, не мешало бы нашим придворным кавалерам присвоить этот девиз, а главное, оправдать его своим поведением. Однако вы, оказывается, ученый, господин де Мержи! Кто вас научил испанскому? Бьюсь об заклад, что какая-нибудь дама.
Мержи нежно и ласково на нее посмотрел.
- Я знаю по-испански только несколько слов, - произнес он шепотом, - но их начертала в моей памяти любовь.
- Любовь?! - повторила графиня насмешливо.
Так как она говорила очень громко, то при этих словах многие дамы обернулись, как бы спрашивая, в чем дело. Мержи, немного задетый ее насмешливостью и недовольный таким обращением, вынул из кармана испанское письмо, полученное им, и подал его графине.
- Я не сомневаюсь, - сказал он, - что вы не менее учены, чем я, и без труда поймете этот испанский язык.
Диана де Тюржи схватила записку, прочла ее или сделала вид, что прочла, и, громко смеясь, передала ее даме, находившейся к ней ближе всех.
- Вот, госпожа де Шатовье, прочтите любовное послание, только что полученное г-ном де Мержи от своей возлюбленной. Он хочет подарить его мне. Самое забавное, - что почерк этого письма мне знаком.
- Я в этом не сомневаюсь, - произнес Мержи с некоторой горечью, но не повышая голоса.
Госпожа де Шатовье прочла письмо, расхохоталась и передала его какому-то кавалеру, тот - другому, и через минуту в галерее не было ни одного человека, который бы не знал, как хорошо относится к Мержи какая-то испанская дама.
Когда взрывы смеха немного утихли, графиня насмешливо спросила у Мержи, находит ли он красивой женщину, написавшую эту записку.
- Клянусь честью, сударыня, она не менее красива, чем вы.
- Что вы говорите! Господи, боже мой! Вероятно, вы видели ее ночью; ведь я ее хорошо знаю… Могу вас поздравить с удачей!
Она принялась смеяться еще громче.
- Красавица моя, - сказала Шатовье, - скажите же нам, как зовут эту испанскую даму, которая так счастлива, что овладела сердцем г-на де Мержи?
- Прошу вас, г-н де Мержи, прежде чем я ее назову, скажите в присутствии этих дам - видели ли вы вашу возлюбленную при дневном свете?
Мержи положительно было не по себе, и на его лице довольно комично были написаны беспокойство и досада. Он ничего не ответил.
- Отбросив всякие тайны, - сказала графиня, - открою, что записка эта от сеньоры Марии Родригес. Мне ее почерк известен, как почерк моего отца.
- Мария Родригес! - воскликнули все дамы со смехом.
Мария Родригес - мадридская дуэнья - была о оба лет за пятьдесят. Не знаю, каким образом она попала во Францию и за какие заслуги Маргарита де Валуа взяла ее себе ко двору. Может быть, она держала около себя это чудовище, чтобы этот контраст еще больше оттенял ее прелести. Так художники изображают на своих полотнах какую-нибудь красавицу и рядом с ней карикатурный портрет ее карлика. Когда Родригес показывалась в Лувре, она смешила всех придворных дам своим напыщенным видом и старомодным нарядом.
Мержи вздрогнул. Он видал дуэнью и с ужасом вспомнил, что дама в маске назвала себя доньей Марией; в памяти у него все спуталось. Он был совсем сбит с толку, а смех усиливался.
- Она - дама очень скромная, - продолжала графиня де Тюржи, - и вы не могли сделать лучшего выбора. Она еще недурна собой, когда вставит челюсть и наденет черный парик. К тому же ей не больше шестидесяти лет.
- Она его приворожила! - воскликнула Шатовье.
- Оказывается, вы - любитель древностей? - спрашивала другая дама.
- Какая жалость, - со вздохом проговорила вполголоса одна из фрейлин королевы, - какая жалость, что у мужчин такие смешные причуды!
Мержи защищался, как мог. На него сыпались иронические поздравления. Его положение становилось смешным, но, к счастью, в это время в конце галереи показался король. Смех и шутки немедленно прекратились. Каждый поспешил посторониться, и молчание сменило гул голосов.
Король провожал адмирала, с которым долго беседовал у себя в кабинете. Он фамильярно опирался рукой на плечо Колиньи, седая борода и черное платье которого составляли контраст с молодостью Карла и его блестящим расшитым костюмом. Смотря на них, можно было бы сказать, что юный король с редкой для королей проницательностью выбрал себе в любимцы самого добродетельного и самого мудрого из своих подданных.
Пока они проходили через галерею и пока глаза всех были устремлены на них, Мержи услыхал у своего уха голос графини, шептавшей тихонько:
- Не сердитесь! Возьмите, - не вскрывайте, покуда не выйдете на улицу!
В то же время, что-то упало к нему в шляпу, которую он держал в руках. Это была бумага, в которую был завернут какой-то твердый предмет. Он положил его в карман и через четверть часа, как только вышел из Лувра, вскрыл и увидел маленький ключ с припиской:
"Этим ключом отворяется калитка ко мне в сад. Сегодня ночью, в десять часов. Я люблю вас. Я буду без маски, и вы, наконец, увидите донью Марию и Диану".
Король проводил адмирала до конца галереи.
- Прощайте, отец, - произнес он, пожимая ему руки. - Вы знаете, что я люблю вас, а я знаю, что вы преданы мне душой и телом, с требухой и потрохами.
Фразу эту он заключил громким хохотом. Потом, возвращаясь в свой кабинет, остановился перед капитаном Жоржем.
- Завтра, после обедни, - сказал он, - придите ко мне в кабинет для разговоров.
Он обернулся и бросил почти тревожный взгляд на дверь, в которую только что вышел Колиньи, затем покинул галерею и заперся с маршалом де Ретц.
XVII. Личная аудиенция
В назначенное время капитан Жорж прибыл в Лувр. Как только о нем доложили, привратник, подняв ковровую портьеру, ввел его в кабинет короля. Монарх, сидевший за маленьким столиком в позе пишущего человека, сделал ему рукою знак подождать, как будто боялся в разговоре потерять нить мыслей, занимавших его в данную минуту. Капитан в почтительной позе остановился шагах в шести от стола. Он обвел глазами комнату, рассматривая в подробностях ее убранство.
Убранство было очень простое, так как состояло почти из одних охотничьих принадлежностей, беспорядочно размещенных по стенам. Довольно хорошая картина, изображавшая деву Марию, увенчанная большой веткой букса, висела между длинной аркебузой и охотничьим рожком. Стол, за которым писал монарх, был покрыт бумагами и книгами. Четки и маленький молитвенник валялись на полу вперемежку с тенетами и сокольничьими колокольчиками.
Тут же на подушке спала крупная борзая.
Вдруг король в бешенстве бросил перо на землю, и грубое ругательство сорвалось с его уст. Опустив голову, он два-три раза прошелся вдоль кабинета неровными шагами, потом, неожиданно остановившись перед капитаном, бросил на него испуганный взгляд, как будто только сейчас его заметил.
- Ах, это вы! - воскликнул, он, несколько отступая.
Капитан поклонился до земли.
- Очень рад вас видеть… Мне нужно было с вами переговорить, но… - Он остановился.
Жорж стоял, ожидая окончания фразы, полуоткрыв рот, вытянув шею, выставив несколько левую ногу, - одним словом, в такой позе, какую художник, по-моему, мог придать фигуре, изображающей внимание. Но король снова опустил голову на грудь и, казалось, мыслями был за сто верст от того, что хотел сейчас сказать.
Наступило короткое молчание. Король сел и провел рукою по лбу, как человек, чувствующий усталость.
- Чертова рифма! - воскликнул он, топнув ногою и звеня длинными шпорами на ботфортах.
Борзая проснулась и, приняв этот удар ноги за призыв, относящийся к ней, вскочила, и, подойдя к королевскому креслу, положила обе лапы королю на колени и, подняв свою удлиненную морду, которая оказалась много выше головы Карла, разинула широкую пасть и зевнула без малейшей церемонии, - собаке трудно привить придворный этикет. Король прогнал собаку, и она со вздохом легла на прежнее место. Встретясь опять, как бы нечаянно, взглядом с глазами капитана, он произнес:
- Простите меня, Жорж, эта… рифма вогнала меня в испарину.
- Может быть, я мешаю вашему величеству? - сказал капитан с глубоким поклоном.
- Нисколько, нисколько! - ответил король. Он встал и дружески положил руку на плечо капитану. При этом он улыбался, но улыбался только губами, - рассеянные глаза его не принимали в этом никакого участия.
- Отдохнули ли вы после охоты? - спросил король, очевидно затрудняясь приступить к делу. - Олень заставил долго с собой повозиться.
- Сир, я был бы недостоин командовать отрядом легкой кавалерии вашего величества, если бы такой пробег, как позавчерашний, мог меня утомить. Во время последних войн г-н де Гиз, постоянно видавший меня в седле, прозвал меня Албанцем.
- Действительно, мне говорили, что ты хороший кавалерист. Но, скажи, ты хорошо стреляешь из аркебузы?
- Да, сир, я довольно хорошо им орудую… Конечно, я далек от того, чтобы обладать искусством вашего величества! Оно дано не всем!
- Постой! Видишь этот длинный мушкет? Заряди его двенадцатью дробинами. Провалиться мне на месте, если, прицелившись в шестидесяти шагах в какого-нибудь басурмана, ты не всадишь их полностью ему в грудь!