Мержи моментально обнажил шпагу и плашмя ударил по лицу этого друга гизов. Тот выхватил из-за луки пистолет и в упор выстрелил в Мержи. К счастью, вспыхнул только запал. Любовник Дианы ответил сильным ударом шпаги по голове врага, так что тот свалился с лошади, обливаясь кровью. Народ, остававшийся до сих пор невозмутимым зрителем, на этот раз принял сторону раненого. На молодого гугенота посыпались камни и палочные удары, и так как всякое сопротивление было бесполезно, то Мержи оставалось только хорошенько пришпорить лошадь и спастись бегством. Но на одном, слишком крутом повороте его лошадь упала и придавила его, так что он, хоть и не был ранен, все же не мог подняться достаточно быстро, и разъяренная толпа успела его окружить. Тогда он прислонился к стене и некоторое время отбивался от тех, кого мог достать своей шпагой. Но сильный удар палкой сломал лезвие его шпаги, его сбили с ног и разорвали бы на части, если бы какой-то францисканец, выскочивший из толпы, теснившейся вокруг Мержи, не закрыл его своим телом.
- Что делаете вы, дети мои? - закричал он. - Отпустите его; он совершенно не виновен!
- Он - гугенот! - в бешенстве завопили сотни голосов.
- Ну так что же? Дайте ему время раскаяться! Он еще может исправиться.
Люди, державшие Мержи, сейчас же его отпустили. Он поднялся, подобрал обломки своей шпаги и собрался дорого продать свою жизнь, если бы пришлось выдержать новый натиск.
- Оставьте жизнь этому человеку, - продолжал монах, - потерпите немного. Еще несколько дней - и гугеноты пойдут к обедне.
- Потерпеть, потерпеть! - повторило несколько голосов с неудовольствием. - Нам уже давно твердят, чтобы мы потерпели, а пока что каждое воскресенье, во время проповедей, их пение смущает добрых христиан.
- Ну что ж? Разве вы не знаете пословицы, - продолжал монах весело, - повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить. Пускай повоют еще немного; скоро благодатию пресвятой богородицы августовской вы услышите, как они запоют мессу по-латыни. Что же касается этого молодого нехристя, отдайте его мне; я хочу привести его в христианскую веру. Ступайте себе и от желания скорее съесть жаркое не пережарьте его.
Толпа рассеялась, ворча, но не причинив никакой обиды Мержи. Ему даже вернули лошадь.
- В первый раз в жизни, отец мой, - сказал он, - с удовольствием смотрю на рясу вашего ордена. Поверьте моей благодарности и соблаговолите принять этот кошелек.
- Если он предназначен для бедных, молодой человек, я его беру. Имейте в виду, что я интересуюсь вами. Я знаком с вашим братом и вам желаю добра. Сегодня же переходите в католичество. Идемте со мной, и дело ваше будет сделано в одну минуту.
- Благодарю вас, отец мой. У меня нет никакого желания переходить в католичество. Но откуда вы меня знаете? Как вас зовут?
- Зовут меня брат Любек… и… плутишка, я вижу, что вы частенько бродите вокруг одного дома… Тс! Теперь скажите, господин де Мержи, верите вы, что монах может делать добро?
- Я всем буду говорить о вашем великодушии, отец Любен.
- И вы не хотите переменить проповедь на мессу?
- Еще раз - нет. В церковь я буду ходить, только чтобы слышать ваши проповеди.
- Вы, по-видимому, человек со вкусом.
- И, сверх того, ваш большой поклонник.
- Ей богу, мне очень досадно, что вы хотите оставаться при своей ереси. Я вас предупредил, сделал, что мог. Будь, что будет. Что касается меня, то я умываю руки. Прощайте, мой мальчик.
- Прощайте, отец мой.
Мержи скова сел на лошадь и доехал до своего дома, немного разбитый, но очень довольный тем, что так дешево отделался от такой скверной истории.
XX. Легкая кавалерия
Вечером 24 августа отряд легкой кавалерии входил в Париж через Сент-Антуанские ворота. По сапогам и платью всадников, сплошь покрытым пылью, видно было, что они только что совершили длинный переход. Последние лучи умирающего дня освещали загорелые лица солдат; на этих лицах можно было прочесть смутное беспокойство, которое овладевает человеком при приближении какого-нибудь события, еще неведомого, но вызывающего зловещие предчувствия.
Отряд шагом направился к большому пустырю, простиравшемуся около прежнего Турнельского дворца. Там капитан приказал остановиться; затем послал дюжину людей под начальством корнета на разведку и сам расставил при входе в соседние улицы караулы, которым был дан приказ зажечь фитили, словно перед лицом неприятеля. Приняв эти необычные меры предосторожности, он вернулся и встал перед фронтом отряда.
- Сержант! - произнес он более жестко и повелительно, чем обычно.
Старый кавалерист, в шляпе с золотым галуном и с вышитой перевязью, почтительно приблизился к начальнику.
- Все ли всадники у нас снабжены фитилями?
- Так точно, капитан.
- Есть ли порох в пороховницах? Хватит ли пуль?
- Так точно, капитан.
- Хорошо! - Он пустил шагом свою кобылу вдоль фронта своего маленького отряда. Сержант следовал за ним на расстоянии одной лошади. Он заметил, что капитан не в духе, и не смел приблизиться к нему. Наконец, он набрался храбрости.
- Капитан, разрешите кавалеристам дать корм лошадям. Как вам известно, они с утра ничего не ели.
- Нет.
- Пригоршню овса, - это всего лишь одна минута.
- Чтоб ни одна лошадь не была разнуздана.
- Ведь сегодня ночью нам предстоит работа… как говорят, и это, может быть…
Офицер сделал нетерпеливое движение.
- Вернитесь на свой пост, - ответил он сухо. И двинулся дальше. Сержант вернулся в ряды солдат.
- Ну, как, сержант, правда? В чем дело? Что сказал капитан?
Сразу десятка два вопросов были заданы ему старыми солдатами, которые, благодаря своим заслугам и долгой совместной службе с сержантом, могли позволить себе по отношению к нему такую фамильярность.
- Ну, будет дело! - сказал сержант тоном человека, который знает больше, чем говорит.
- Как? Что?
- Не разнуздывать ни на миг… потому что, как знать, с минуты на минуту мы можем понадобиться.
- Ага! Разве собираются драться? - спросил трубач. - А с кем будем драться, хотелось бы мне знать?
- С кем? - повторил вопрос сержант, чтобы дать себе время подумать. - Черт возьми, хорош вопрос! С кем же, по-твоему, драться, как не с врагами короля?
- Так-то так, но кто же эти враги короля? - продолжал упрямый трубач.
- Враги короля? Он не знает, кто враги короля! - И сержант с сожалением пожал плечами.
- Испанцы - враги короля, но они не могут потихоньку сюда явиться; их бы заметили, - вставил один из кавалеристов.
- Пустяки! - начал другой. - Я знаю много врагов короля, которые вовсе не испанцы.
- Бертран прав, - сказал сержант, - я знаю, кого он имеет в виду.
- Кого же?
- Гугенотов, - ответил Бертран. - Не надо быть колдуном, чтобы догадаться. Всем известно, что веру свою гугеноты взяли из Неметчины, а я хорошо знаю, что немцы - нам враги, потому что частенько стрелял в них из пистолета, особенно при Сен-Кантене, где они дрались, как черти.
- Все это прекрасно, - сказал трубач, - но ведь с гугенотами был заключен мир, и, помнится, много шума было по этому случаю.
- Доказательством, что они нам не враги, - сказал молодой кавалерист, одетый лучше, чем другие, - служит то, что во время войны, которую мы собираемся вести во Фландрии, командовать легкой конницей будет граф Ларошфуко; а кому не известно, что он - протестант! Дьявол меня побери, если он не кальвинист с головы до пят: шпоры у него a la Конде, шляпа у него a la гугенот.
- Заешь его чума! - воскликнул сержант. - Ты ничего не понимаешь, Мерлен. Тебя не было еще в полку, когда этот самый Ларошфуко командовал нами во время засады при Ла-Робре в Пуату. Мы все чуть не полегли там. Прековарный малый!
- Это он говорил, - прибавил Бертран, - что отряд рейтаров стоит большего, чем целый эскадрон легкой кавалерии. Я так же верно это знаю, как то, что эта лошадь - пегая. Мне передавал это паж королевы.
Среди слушателей послышались негодующие возгласы, но они сейчас же уступили место любопытству; всем хотелось узнать, против кого направлены военные приготовления и те чрезвычайные меры предосторожности, которые принимались у них на глазах.
- Правда ли, сержант, - спросил трубач, - что вчера пытались убить короля?
- Бьюсь об заклад, что тут замешаны эти… еретики.
- Хозяин гостиницы "Андреевский крест", где мы вчера завтракали, рассказывал, будто они хотят переделать весь церковный устав.
- Тогда все дни будут скоромными, - весьма философски заметил Мерлен, - кусок вареной солонины вместо чашки бобов. Тут еще нечему огорчаться!
- Да, но если гугеноты будут у власти, первым делом они расколошматят, как посуду, все отряды легкой кавалерии и на их место поставят своих собак, немецких рейтаров.
- Если так, то я охотно наломал бы им хвосты! Провалиться на этом месте. Я остаюсь католиком! Послушайте, Бертран, вы служили у протестантов; правда ли, что адмирал платит конным солдатам только по восьми су?
- Ни гроша больше, старый скряга! Потому-то после первого же похода я и бросил его.
- Здорово сегодня не в духе капитан, - заметил трубач.
- Всегда такой славный малый, с солдатом охотно разговаривает, сегодня рта не раскрыл за всю дорогу.
- Новости его не веселят, - ответил сержант.
- Какие новости?
- Наверное, насчет того, что хотят предпринять гугеноты.
- Гражданская война скоро опять начнется, - сказал Бертран.
- Тем лучше для нас, - сказал Мерлен, всегда смотревший на вещи с хорошей стороны, - можно будет драться, жечь деревни, баловаться с гугенотками.
- По всем видимостям, они хотят опять начать свое старое Амбуазское дело, - произнес сержант, - поэтому нас и вызвали. Мы живо наведем порядок.
В эту минуту вернулся корнет со своим отрядом; он приблизился к капитану и стал ему тихонько докладывать, меж тем как солдаты, которые с ним ездили, смешались со своими товарищами.
- Черт возьми, - сказал один из солдат, ходивших на разведку, - не понять, что делается сегодня в Париже; на улицах мы ни одной кошки не встретили, а вместе с тем Бастилия набита войсками: пики швейцарцев торчат там, все равно как ржаные колосья.
- Не больше пяти сотен, - перебил другой.
- Верно то, - продолжал первый, - что гугеноты пытались убить короля и в драке великий герцог де Гиз собственноручно ранил адмирала.
- Так ему и надо, разбойнику! - воскликнул сержант.
- Я сам слышал, - продолжал кавалерист, - как швейцарцы на своем тарабарском языке толкуют, что во Франции слишком долго терпят еретиков.
- Правда, с некоторого времени они задрали нос, - сказал Мерлен.
- Можно подумать, что не мы, а они одержали победу при Жарнаке и Монконтуре, так они чванятся и хорохорятся!
- Они бы не прочь, - вставил трубач, - съесть окорок, а нам оставить кость.
- Пора, пора католикам задать им хорошую трепку!
- Взять хотя бы меня: "Сержант, - сказал бы мне король, - убей мне этих негодяев", так пусть меня разжалуют, если я заставлю повторить себе это два раза.
- Бель-Роз, расскажи-ка нам, что делал наш корнет? - спросил Мерлен.
- Он поговорил с каким-то швейцарцем вроде офицера, но я не мог расслышать, что они говорили. Должно быть, что-нибудь интересное, потому что корнет каждую минуту восклицал: "ах, боже мой! ах, боже мой!"
- Смотрите-ка, к нам скачут конные, - верно везут приказ.
- Их только двое.
Капитан и корнет отправились навстречу.
Двое всадников быстро приближались к отряду легкой кавалерии. Один из них, богато одетый, в шляпе, покрытой перьями, с зеленой перевязью, ехал на боевом коне. Спутником его был толстый, коротенький, коренастый человек, одетый в черное платье и с большим деревянным распятием в руках.
- Наверняка будет драка, - заметил сержант, - вон и священника послали, чтобы исповедывать раненых.
- Не очень-то принято драться натощак, - проворчал Мерлен.
Всадники замедлили ход и, подъехав к капитану, без труда остановили своих лошадей.
- Целую руку г-ну де Мержи, - произнес человек с зеленой перевязью. - Узнает ли он своего покорного слугу Тома де Морвель?
Капитану еще не было известно новое преступление Морвеля, он знал его только как убийцу храброго де Муи. Он ответил крайне сухо:
- Я не знаю никакого г-на де Морвель. Я предполагаю, что вы пожаловали сюда, чтоб объяснить нам, в конце концов, зачем нас сюда вызвали.
- Дело идет, сударь, о спасении нашего доброго короля и нашей святой веры от опасности, грозящей им.
- Какая же это опасность? - спросил Жорж презрительно.
- Гугеноты составили заговор против его величества. Но их преступный замысел был вовремя открыт, благодарение богу, и все верные христиане должны соединиться сегодня ночью, чтобы истребить их во время сна.
- Как были истреблены мадианитяне Гедеоном, мужем силы, - добавил человек в черном платье.
- Что я слышу? - воскликнул де Мержи, затрепетав от ужаса.
- Горожане вооружены, - продолжал Морвель, - в городе находится французская гвардия и три тысячи швейцарцев. У нас около шестидесяти тысяч человек; в одиннадцать часов будет дан сигнал, и дело начнется.
- Презренный разбойник! Что за гнусную клевету ты изрыгаешь? Король не предписывает убийств… самое большее, он за них платит.
Но при этих словах Жорж вспомнил о странном разговоре, который он имел с королем несколько дней тому назад.
- Не горячитесь, господин капитан; если бы все мои заботы не были отданы на службу короля, я бы ответил на ваши оскорбления. Слушайте: от имени его величества я требую, чтобы вы и ваш отряд последовали за мною. Нам поручены Сент-Антуанский и прилегающие к нему кварталы. Я привез вам подробный список лиц, которых мы должны истребить. Преподобный отец Мальбуш даст вашим солдатам наставление и снабдит их белыми крестами, какие будут у всех католиков, чтобы в темноте нельзя было спутать католика с еретиком.
- Чтобы я дал согласие на убийство спящих людей?
- Католик вы или нет и признаете ли вы Карла IX своим королем? Известна ли вам подпись маршала де Ретц, которому вы обязаны повиноваться?
Тут он вынул из-за пояса бумагу и передал ее капитану.
Мержи подозвал одного из всадников и при свете соломенного факела, зажженного о фитиль аркебузы, прочел форменный приказ, предписывающий по повелению короля капитану де Мержи оказать вооруженную помощь французской гвардии и отдать себя в распоряжение г-на де Морвель для дела, которое объяснит ему вышеуказанный Морвель. К приказу был приложен список имен с таким заголовком: Список еретиков, подлежащих умерщвлению в Сент-Антуанском квартале.
При свете факела, горящего в руке солдата, всем кавалеристам было видно, какое глубокое впечатление произвел на их начальника этот приказ, о существовании которого он до тех пор ничего не знал.
- Никогда мои кавалеристы не согласятся сделаться убийцами, - произнес Жорж, бросая бумагу в лицо Морвелю.
- Разговор идет не об убийстве, - холодно заметил священник, - речь идет об еретиках и о справедливом возмездии.
- Ребята! - закричал Морвель, повысив голос и обращаясь к солдатам, - гугеноты хотят убить короля и истребить католиков, - но мы опередим их. Сегодня ночью, пока они спят, мы их всех перебьем; король отдает вам их дома на разграбление.
Крик дикой радости пронесся по всем рядам.
- Да здравствует король! Смерть гугенотам!
- Смирно! - закричал громовым голосом капитан. - Здесь я один имею право отдавать приказания. Друзья, то, что говорит этот подлец, не может быть правдой. И даже, если бы король и отдал такое приказание, никогда мои кавалеристы не согласятся убивать беззащитных людей.
Солдаты молчали.
- Да здравствует король! Смерть гугенотам! - разом закричали Морвель и его спутник. И солдаты повторили за ними:
- Да здравствует король! Смерть гугенотам!
- Ну как же, капитан, будете ли вы повиноваться? - произнес Морвель.
- Я больше не капитан! - воскликнул Жорж. И ом сорвал с себя нагрудный знак и перевязь - знаки своего чина.
- Хватайте этого изменника! - закричал Морвель, обнажая шпагу. - Убейте этого бунтовщика, который не повинуется своему королю!
Но ни у одного солдата не поднялась рука на своего начальника… Жорж выбил шпагу из рук Морвеля, но вместо того, чтобы пронзить его своей, он с такой силой ударил его рукояткой по лицу, что тот свалился с лошади.
- Прощайте, трусы! - сказал он своему отряду. - Я думал, что у меня солдаты, а, оказывается, у меня были только убийцы! - Потом обернулся к корнету: - Вот, Альфонс, если хотите, прекрасный случай сделаться капитаном! Станьте во главе этих бандитов.
С этими словами он пришпорил лошадь и галопом помчался по направлению к внутренней части города. Корнет двинулся было за ним, но вскоре замедлил ход, пустил лошадь шагом, наконец, остановился, повернул обратно и возвратился к своему отряду, рассудив, без сомнения, что совет капитана, хотя и данный в минуту гнева, все же не перестает быть хорошим советом.
Морвель, еще не совсем оправившись от полученного удара, снова сел на лошадь, чертыхаясь, а монах, подняв распятие, наставлял солдат не щадить ни одного гугенота и потопить ересь в потоке крови.
Упреки капитана на минуту остановили солдат, но, увидя, что они освободились от его присутствия, и предвкушая знатный грабеж, они взмахнули саблями и поклялись исполнить все, что бы ни приказал им Морвель.
XXI. Последнее усилие
В тот же вечер, в обычный час, Мержи вышел из дома и хорошенько закутавшись в плащ, цветом не отличавшийся от стен, надвинув шляпу на глаза, с надлежащей осторожностью направился к дому графини. Не успел он сделать несколько шагов, как встретился с хирургом Амбруазом Паре, с которым был знаком, так как тот лечил его, когда Мержи лежал раненным. Паре, вероятно, шел из особняка Шатильона, и Мержи, назвав себя, осведомился об адмирале.
- Ему лучше, - ответил хирург, - рана в хорошем состоянии, и больной крепок здоровьем. С помощью божьей он поправится. Надеюсь, что прописанное мною питье будет целительно, и он проведет ночь спокойно.
Какой-то человек из простонародья, проходя мимо них, услышал, что они говорят об адмирале. Когда он отошел достаточно далеко, так, что мог быть наглым, без боязни навлечь на себя наказание, он крикнул: "Попляшет уж скоро на виселице ваш чертов адмирал! - и бросился со всех ног бежать.
- Несчастная каналья! - произнес Мержи. - Меня берет досада, что наш великий адмирал принужден жить в городе, где столько людей относится к нему враждебно.
- К счастью, его дворец под хорошей охраной, - ответил хирург. - Когда я выходил от него, все лестницы были полны солдат, и у них даже фитили на ружьях были зажжены. Ах, господин де Мержи, здешний народ нас не любит… Но уже поздно, и мне нужно возвращаться в Лувр.