Они расстались, пожелав друг другу доброго вечера, и Мержи продолжал свою дорогу, предавшись розовым мечтам, которые скоро заставили его позабыть адмирала и ненависть католиков.
Однако он не мог не заметить необычайного движения на парижских улицах, обычно с наступлением ночи мало оживленных. То ему встречались крючники, несшие на плечах тяжести странной формы, которые он в темноте готов был принять за связки пик, то мимо него проходили молча небольшие отряды солдат, с ружьями на плече, с зажженными фитилями; кое-где стремительно открывались окна, на минуту в них показывались какие-то фигуры со свечами в руках и сейчас же исчезали.
- Эй, - крикнул он какому-то крючнику, - дяденька, куда это вы песете вооружение так поздно ночью?
- В Лувр, сударь, - для сегодняшнего ночного развлечения.
- Друг мой, - обратился Мержи к какому-то сержанту, шедшему во главе патруля, - куда это вы идете вооруженными?
- В Лувр, ваше благородие, - для сегодняшнего ночного развлечения.
- Эй, паж, разве вы не из королевского дворца? Куда же вы ведете со своими товарищами этих лошадей в боевой сбруе?
- В Лувр, ваше благородие, - для сегодняшнего ночного развлечения.
"Сегодняшнего ночного развлечения!" - повторил про себя Мержи. - Кажется, все, кроме меня, понимают, в чем дело. В конце концов, мне-то что? Король может и без меня развлекаться, мне не особенно интересно смотреть на его развлечения.
Немного далее он заметил плохо одетого человека, который останавливался перед некоторыми домами и мелом отмечал двери белым крестом.
- Дядя, вы - фурьер, что ли, что отмечаете квартиры?
Незнакомец исчез, ничего не ответив.
На повороте улицы, где жила графиня, он чуть было не столкнулся с человеком, закутанным, как и он, в широкий плащ. Человек этот огибал тот же угол улицы, но в противоположном направлении. Несмотря на темноту и на то, что каждый из них старался пройти незамеченным, они тотчас же узнали друг друга.
- А, добрый вечер, господин де Бевиль, - произнес Мержи, протягивая ему руку.
Чтобы подать ему правую руку, Бевиль сделал странное движение под плащом; он переложил из правой руки в левую какой-то тяжелый предмет. Плащ немного приоткрылся.
- Привет доблестному бойцу, баловню красавиц! - воскликнул Бевиль. - Бьюсь об заклад, что мой благородный друг отправляется на счастливое свидание!
- А вы сами, сударь?.. По-видимому, мужья не очень дружелюбно на вас посматривают, так как, если не ошибаюсь, у вас на плечах кольчуга, а то, что вы несете под плащом, ужасно похоже на пистолеты.
- Нужно быть осторожным, г-н Бернар, крайне осторожным. - При этих словах он тщательно поправил свой плащ так, чтобы скрыть вооружение, которое было на нем.
- Я бесконечно сожалею, что сегодня вечером не могу предложить вам свои услуги и шпагу, чтобы охранять улицу и нести караул у дверей вашей возлюбленной. Сегодня для меня это невозможно, но при всяком другом случае благоволите располагать мною.
- Сегодня вам со мною не по пути, г-н де Мержи. - Эти немногие слова сопровождались странной улыбкой.
- Ну, удачи! Прощайте!
- Вам я тоже желаю удачи! - В манере, с какой он произнес эти прощальные слова, была некоторая подчеркнутость.
Они разошлись, и Мержи уже отошел на несколько шагов, как вдруг услышал, что Бевиль его окликает. Он обернулся и увидел, что тот к нему возвращается.
- Ваш брат в Париже?
- Нет. Но я жду его со дня на день. Да, кстати, вы участвуете в сегодняшнем ночном развлечении?
- В развлечении?
- Да. Повсюду носятся слухи, что сегодня ночью при дворе будет какое-то развлечение.
Бевиль что-то пробормотал сквозь зубы.
- Еще раз, прощайте! - сказал Мержи. - Я немного тороплюсь и… Вы понимаете, что я хочу сказать?
- Послушайте, послушайте, еще одно слово! Я не могу оставить вас, не дав вам дружеского совета.
- Какого совета?
- Не ходите к ней сегодня вечером! Поверьте мне: завтра вы будете меня благодарить.
- В этом и заключается ваш совет? Но я вас не понимаю. Кто это - она?
- Полноте, мы понимаем друг друга. Если вы благоразумны, переправьтесь сегодня же вечером на тот берег Сены.
- За этими словами скрывается какая-нибудь шутка?
- Нисколько. Я говорю серьезнее, чем когда бы то ни было. Повторяю: переправьтесь через Сену. Если дьявол не дает вам покоя, идите к монастырю якобитов на улице св. Якова. Пройдя монастырь и миновав еще двое ворот, вы увидите большое деревянное распятие, прибитое к дому довольно убогого вида. Вывеска довольно странная, но это ничего не значит. Вы постучите и найдете весьма услужливую старушку, которая из уважения ко мне примет вас очень хорошо… Перенесите вашу ненасытность на тот берег Сены. У тетушки Брюлар племянницы - миленькие и хорошенькие. Понимаете?
- Вы слишком добры, покорнейше благодарю.
- Нет, право. Последуйте моему совету. Честное слово дворянина, это будет вам на пользу.
- Благодарю вас. Я воспользуюсь вашим предложением как-нибудь в другой раз. Сегодня меня ждут. - И Мержи двинулся вперед.
- Переезжайте через Сену, это мое последнее слово! Если с вами случится несчастье из-за того, что вы не послушались моего совета, я умываю руки.
Мержи поразила непривычная серьезность, с которой говорил Бевиль. На этот раз Мержи его окликнул:
- Какого черта все это значит? Объясните мне, господин де Бевиль, перестаньте говорить загадками.
- Дорогой мой, я, быть может, не должен был бы говорить вам так ясно, но переправьтесь за реку до наступления полуночи и прощайте.
- Но…
Бевиль был уже далеко. Мержи с минуту догонял его, но вскоре, устыдясь, что теряет время, которое можно было использовать гораздо лучше, вернулся и дошел до сада, куда ему нужно было войти. Ему пришлось прогуляться несколько раз взад и вперед, чтобы переждать, пока не будет прохожих. Он боялся - не показалось бы кому-либо странным, что он, в такое позднее время, входит через садовую калитку. Ночь была прекрасной, тихий ветерок умерял ее теплоту, луна то показывалась, то исчезала среди легких белых облачков. Эта ночь была создана для любви.
На минуту улица оказалась пустынной; он сейчас же открыл калитку и без шума запер ее за собою. Сердце билось у него сильно, но думал он только о наслаждениях, которые ждали его у Дианы, а зловещие мысли, зародившиеся в его душе под влиянием странных слов Бевиля, были теперь далеко.
Он на цыпочках подошел к дому. В полуоткрытом окне за красной занавеской горела лампа; то был условный знак. Во мгновение ока он очутился в комнате своей любовницы.
Она полулежала на очень низком диване, обитом темно-синим атласом. Ее длинные черные волосы в беспорядке рассыпались по подушке, к которой она прислонилась головою. Глаза у нее были закрыты, и, казалось, она с трудом удерживала их в этом положении. Единственная серебряная лампа, подвешенная к потолку, освещала покой и весь свой свет направляла на бледное лицо и пламенные губы Дианы де Тюржи. Как только раздался скрип сапог Мержи по ковру, она подняла голову, открыла глаза и рот, задрожала и с трудом подавила крик ужаса.
Я тебя испугал, мой ангел? - спросил Мержи, становясь на колени перед нею и наклоняясь к подушке, на которую прекрасная графиня снова уронила свою голову.
- Наконец-то ты! Слава богу!
- Я заставил тебя ждать? Еще далеко нет полночи.
- Ах, оставьте меня… Бернар… Никто не видел, как вы входили?
- Никто… Но что с тобой, любовь моя? Почему эти прелестные губки отворачиваются от меня?
- Ах, Бернар… если бы ты знал! О, прошу тебя не мучь меня! Я ужасно страдаю… У меня адская мигрень… бедная голова горит, как в огне.
- Бедняжка!
- Сядь около меня… и, пожалуйста, не проси меня сегодня ни о чем… я совсем больна! - Она зарылась лицом в подушки дивана, и у нее вырвался жалобный стон. Потом вдруг она приподнялась на локте, отбросив густые волосы, покрывшие ей лицо, и, схватив руку Мержи, положила ее себе на висок. Он почувствовал, как сильно бьется кровь.
- У тебя холодная рука, мне от нее легче, - произнесла она.
- Милая Диана, как бы я хотел, чтоб у меня была мигрень вместо тебя! - сказал он, целуя ее горячий лоб.
- Ах, да… и я хотела бы… Приложи кончики своих пальцев к моим векам, это меня облегчит. Мне кажется, что, если бы я заплакала, я не так бы мучилась.
Наступило продолжительное молчание, нарушаемое только неровным и затрудненным дыханием графини. Мержи, на коленях около дивана, нежно поглаживал и изредка целовал закрытые веки своей прекрасной Дианы. Левой рукой он опирался на подушку; пальцы его возлюбленной, сплетенные с его пальцами, сжимали их время от времени каким-то судорожным движением. Дыхание Дианы, нежное и горячее в то же время, страстно щекотало губы Мержи.
- Дорогая моя, - сказал он, наконец, - мне кажется, что тебя мучит нечто большее, чем мигрень. Может быть, ты чем-нибудь огорчена? Почему ты мне не скажешь об этом? Разве ты не знаешь, что мы любим друг друга для того, чтобы делить не только наслаждения, но и страданья?
Графиня покачала головою, не открывая глаз. Ее губы зашевелились, но не издали раздельного звука, потом, как бы истощенная этим усилием, она снова уронила голову на плечо Мержи. В эту минуту на часах пробило половина двенадцатого. Диана вздрогнула, и, вся трепеща, поднялась на постели.
- Право же, вы меня пугаете, дорогая моя!
- Ничего… еще ничего, - произнесла она глухим голосом. - Ужасный бой у этих часов! С каждым ударом как будто раскаленное железо входит мне в голову!
Мержи не нашел лучшего лекарства и лучшего ответа, как поцеловать склонившийся к нему лоб. Вдруг она вытянула руки, положила их на плечи возлюбленному и, продолжая находиться в полулежачем положении, уставилась на него блестящими глазами, которые, казалось, готовы были его пронзить.
- Бернар, - сказала она, - когда ты обратишься в католичество?
- Милый ангел, не будем говорить об этом сегодня: тебе от этого будет хуже.
- Я больна от твоего упрямства… но тебе до этого нет дела! К тому же время не терпит; я и на смертном одре, до последнего моего дыхания не переставала бы увещевать тебя.
Мержи хотел закрыть ей рот поцелуем. Довод этот довольно хороший и может служить ответом на все вопросы, которые любовнику может задать его возлюбленная. Но Диана, которая обычно шла ему навстречу, на этот раз с силою и почти с негодованием оттолкнула его.
- Послушайте, господин де Мержи, я все дни плачу кровавыми слезами при мысли о вас и вашем заблуждении. Вы знаете, люблю ли я вас. Судите сами, каковы должны быть мои страдания, когда я подумаю, что тот, кто для меня дороже жизни, может в любую минуту погибнуть душой и телом.
- Диана, вы знаете, что мы условились больше не говорить на эту тему.
- Следует говорить об этом, несчастный! Кто знает, остался ли тебе еще хотя бы час, чтобы покаяться?
Необыкновенная интонация ее голоса и странные фразы невольно напомнили Мержи необычные предупреждения, только что полученные им от Бевиля. Помимо воли он был взволнован этим, но сдержался и приписал это усиление проповеднического жара исключительно ее благочестием.
- Что вы хотите сказать, дорогая моя? Или вы думаете, что потолок сейчас упадет мне на голову нарочно, чтобы убить гугенота, как прошлой ночью на нас упал ваш полог? Тогда, к счастью, мы отделались только небольшим облаком пыли.
- Ваше упрямство приводит меня в отчаянье! Послушайте, мне приснилось, что ваши враги собираются убить вас; я видела, что, весь в крови, раздираемый их руками, вы испустили последнее дыхание, раньше чем я успела привести к вам своего духовника.
- Мои враги? По-моему, у меня их нет.
- Безумец! Разве вам не враги все, кто ненавидит вашу ересь? Разве это не вся Франция? Да, все французы должны быть вашими врагами, пока вы остаетесь врагом господа бога и церкви.
- Оставим это, моя королева! Что касается ваших сновидений, обратитесь за толкованием их к старой Камилле, я в этом ничего не понимаю. Поговорим о чем-нибудь другом. Вы, кажется, были сегодня при дворе, там, вероятно, вы и схватили эту мигрень, которая вам причиняет такие страдания, а меня выводит из себя.
- Да, я вернулась оттуда, Бернар. Я видела королеву и вышла от нее… с твердым решением сделать последнюю попытку заставить вас переменить… Это надо сделать, это непременно надо сделать!
- Мне кажется, - прервал ее Бернар, - мне кажется, моя дорогая, что раз, несмотря на ваше нездоровье, у вас хватает силы проповедывать с таким пылом, - с вашего позволения, мы могли бы провести время еще приятнее.
Она встретила эту шутку пренебрежительным и разгневанным взглядом.
- Отверженный! - сказала она вполголоса, будто самой себе. - О, почему я перед ним такая слабая? - Затем продолжала более громким голосом: - Я вижу ясно, что вы меня не любите и цените меня не более, чем какую-нибудь лошадь! Только бы я служила для вашего наслаждения, а что за дело до того, что у меня сердце разрывается от муки… Ведь только ради вас, ради вас одного я переношу угрызения совести, в сравнении с которыми все муки, что может выдумать человеческая ярость, - ничто! Одно слово, слетевшее с ваших уст, могло бы вернуть мир моей душе; но слова этого вы никогда не произнесете. Вы не захотите пожертвовать ради меня ни одним из ваших предрассудков.
- Диана, дорогая, за что такая немилость. Будьте справедливы, вернее - не будьте ослеплены вашим религиозным рвением. Ответьте мне: найдете ли вы другого раба, более покорного, чем я, во всем, что касается моих поступков и мыслей? Но нужно ли вам повторять, что я могу скорее умереть за вас, чем принять вашу веру!
Она пожимала плечами, слушая его и смотря на него с чувством, доходившим почти до ненависти.
- Я не могу, - продолжал он, - ради вас сделать так, чтобы мои темно-русые волосы стали светлыми. Я не могу для вашего удовольствия изменить форму своего телосложения. Вера моя - часть моего тела, и оторвать ее от меня можно только вместе с жизнью. Пусть мне хоть двадцать лет читают проповеди, - все равно меня не заставят верить, что кусочек пресного хлеба…
- Замолчи! - прервала она его повелительно. - Не кощунствуй! Я все испробовала, - и все безуспешно! Все вы, зараженные ядом ереси, народ крепкоголовый, ваши глаза и уши закрыты для истины, вы боитесь видеть и слышать! Но вот приспело время, когда вы не будете больше ни слышать, ни видеть… Существует одно средство уничтожить эту язву церкви, и средство это будет применено.
Она сделала несколько шагов по комнате с взволнованным видом и продолжала:
- Меньше чем через час отсекут все семь голов еретической гидры! Мечи отточены и сыны церкви готовы! Нечестивцы исчезнут с лица земли!
Затем, вытянув палец в направлении часов, стоявших в углу комнаты, она сказала:
- Смотри, у тебя есть еще четверть часа, чтобы покаяться! Когда стрелка дойдет до этой точки, судьба твоя будет решена!
Она еще не кончила, как донесся глухой шум, похожий на гул толпы, волнующейся вокруг большого пожара, сначала смутный, он, казалось, быстро увеличивался; спустя несколько минут вдали уже можно было различить звон колоколов и залпы огнестрельного оружия.
- Что за ужасы вы возвещаете? - воскликнул Мержи.
Графиня бросилась к окну и распахнула его.
Тогда шум, не задерживаемый больше стеклами и занавесями, донесся более отчетливо. Казалось, можно было разобрать крики скорби и радостный вой. Красноватый дым подымался к небу и взвивался над всеми частями города, насколько это было доступно зрению. Его можно было бы принять за огромный пожар, если бы комнату сейчас же не наполнил запах смолы, который мог исходить только от тысячи зажженных факелов. В то же время огонь от залпа, произведенного, казалось, на ближней улице, на минуту осветил стекла соседнего дома.
- Резня началась! - воскликнула графиня, в ужасе схватившись за голову.
- Какая резня? Что вы хотите сказать?
- Сегодня в ночь режут всех гугенотов; так приказал король! Все католики взялись за оружие, и ни один еретик не будет пощажен! Церковь и Франция спасены, но ты погиб, если не отречешься от своей ложной веры!
Мержи почувствовал, как холодный пот покрыл все его тело. Он блуждающими глазами смотрел на Диану де Тюржи, чьи черты выражали странное соединение отчаяния и торжества. Ужасающий грохот, поражавший его слух и наполнявший весь город, достаточно ясно подтверждал справедливость страшной новости, которую он только что услышал. Несколько мгновений графиня стояла неподвижно, молча устремив на него взоры; только пальцем, указывающем на окно, казалось, хотела она возбудить воображение Мержи, чтобы оно нарисовало ему кровавые сцены, которые можно было себе представить по этим людоедским крикам и освещению. Мало-помалу выражение лица ее смягчилось, дикая радость исчезла, остался ужас. Наконец, упав на колени, она вскричала умоляющим голосом:
- Бернар, заклинаю тебя, спаси свою жизнь, обратись в католичество! Спаси свою жизнь и мою, которая зависит от твоей!
Мержи бросил на нее дикий взгляд, а она, не вставая с колен, следовала за ним, протянув руки. Не отвечая на ее мольбы, он побежал в глубь комнаты, где схватил свою шпагу, оставленную на кресле.
- Несчастный, что же ты собираешься сделать? - воскликнула графиня, подбегая к нему.
- Защищаться! Меня не зарежут, как барана!
- Безумный, тысячи шпаг не спасли бы тебя! Весь город под оружием. Королевская гвардия, швейцарцы, горожане, народ - все принимают участие в избиении, и нет ни одного гугенота, к груди которого в настоящую минуту не было бы приставлено до десятка кинжалов. Осталось только одно средство избавиться от смерти - сделайся католиком!
Мержи был храбр, но, думая об опасностях, которые, по-видимому, предвещала эта ночь, он на минуту почувствовал, как подлый страх шевельнулся в глубине его души; мысль спасти себя отречением от своей веры мелькнула у него в уме с быстротою молнии.
- Я отвечаю за твою жизнь, если ты сделаешься католиком, - сказала Диана, сложив руки.
"Если я отрекусь, - подумал Мержи, - я буду презирать себя всю жизнь". Одной этой мысли было достаточно, чтобы храбрость вернулась к нему и еще удвоилась чувством стыда за минуту слабости. Он нахлобучил свою шляпу, застегнул портупею и, обмотав плащ вокруг левой руки вместо щита, с решительным видом двинулся к двери.
- Куда ты идешь, несчастный?
- На улицу! Я не хочу огорчать вас тем, что меня зарежут в вашем доме, у вас на глазах.
В голосе прозвучало такое презрение, что графиня была подавлена. Она загородила ему дорогу. Он грубо оттолкнул ее. Но она ухватилась за полу его камзола и на коленях поволоклась за ним.
- Оставьте меня! - закричал он. - Что же, вы хотите сами предать меня кинжалам убийц? Любовница гугенота может еще искупить свои грехи, принеся в жертву своему богу кровь возлюбленного.
- Остановись, Бернар, умоляю тебя! Одно мое желание - чтобы ты спасся! Пощади свою жизнь для меня, милый! Спаси себя во имя нашей любви… Согласись произнести одно лишь слово - и, я клянусь тебе, ты будешь спасен!