Василий Васильевич II Тёмный был внуком Дмитрия Донского и получил московский стол по завещанию своего отца. Он был вынужден бороться со своими двоюродными братьями Дмитрием Шемякой и Василием Косым, которые не хотели признавать его законных прав на великое княжение. Но даже предательски ослеплённый, он не отказался от своего предназначения, мудрым правлением завоевав симпатии многих русских людей.
Новый роман молодого писателя Евгения Сухова рассказывает о великом князе Московском Василии II Васильевиче, прозванном Тёмным.
Содержание:
Часть I - ВЫЕЗД В ОРДУ 1
Часть II - СТАРИЦА МАРФА 18
Часть III - ВЕЛИКИЙ УЛУ-МУХАММЕД 34
Часть IV - ВЕЛИКОКНЯЖЕСКИЙ ПЛЕННИК 48
Часть V - СТАРШИЙ СЫН 79
Часть VI - ПОСЛЕДНЯЯ МИЛОСТЫНЯ 83
ОБ АВТОРЕ 93
Примечания 93
Окаянная Русь
Роман посвящаю брату Дмитрию
Часть I
ВЫЕЗД В ОРДУ
Зима в том году стояла лютая. Недаром в народе месяц декабрь называют - студень. Снег едва прикрыл замерзшую почву, и она огромными плешинами проступала в бору. Сильные морозы изукрасили её многочисленными трещинами, и земля, бесстыдно раскинув напоказ своё неприкрытое тело, с нетерпением ожидала снежного покрова, который укутает её в мягкое снежное одеяло. Ветер между тем становился всё сильнее и яростнее: заковал, словно колодника, и быструю глубокую речушку. Она замедлила своё стремительное течение у деревни, где по весне широко разливалась, подступая прямо к плетням огородов.
Ждали в деревне снег с той неистовостью, с какой пахарь молит в жару о благодатном ливне: ведь он зерно напоит, стало быть, и хлеб уродится. А снега всё не было, задержался где-то, родимый. Укрыл бы он белым пухом землю потеплее, сберёг семена, брошенные щедрой рукой в землю по осени.
Дошли наконец до Господа людские мольбы, и снег повалил мягкими хлопьями ранним утром в Варварин день. Он сразу приодел в белое поле, лес, реку; и одинокая сосна, что стояла на самом краю опушки, походила на невесту, надевшую фату. Уже навалилась темень, а снег всё падал. Он казался праздничным, лежал нетронутым и непорочным в своей белизне. Быть ему таким до следующего утра, а уже потом его растопчут идущие по воду бабы и спешащие за дровами в лес мужики. Примнут его бесшабашные ребятишки. А из окон иной раз выглянет довольное лицо хозяина: снег-то всегда к добру - весной землицу водой насытит, а она уже потом не обидит христианина.
Рассвет наступал незаметно: поначалу ночь таинственно скрывала крепко слаженные избы, словно прятала беглеца, а потом очертания домов проступили отчётливее - так бывает, когда от кострища поднимается ядовитая жёлтая дымка. И вот уже из тёмного плена освободился лес, замерзшая река, а в версте от деревеньки на дороге появилась горстка всадников.
- Государь, ты плащ бы накинул. Снег-то какой валит, - заботливо подсказал Василию воевода Плещеев. - Пока доберёмся, вымокнешь совсем.
Снег ложился на реку, словно хотел уберечь прозрачную замерзшую гладь от дурного глаза, и там, где она широко разливалась, напоминала ровное поле. Вот туда и ехал князь, сокращая себе путь до Кремля. Сбоку оставалась деревенька, избы которой курились белым дымом, и он стлался над землёй петляющей полосой. Следом за Василием, шаг в шаг, поспешала дюжина всадников.
Князь не ответил. Молчал, словно обет дал. Губы его сжались - видно, дума одолела крепкая, и сейчас Василий напоминал деда - Дмитрия Донского: то же движение губ, тот же упрямый подбородок и молчун точно такой же. Бывало, Дмитрий Иванович за всю дорогу и слова не обронит, а ежели скажет, то будто самоцветами одарит.
Боярин подметил, что Василий Васильевич за минувший год подрос и окреп. Стукнуло князю едва шестнадцать, а уже шесть лет, как стал великим московским князем. Рано повзрослел Василий, ему бы ещё в лесу с девицами хороводы водить, через кострища лихо сигать, а он вот соколиную охоту выбрал. По-княжески!
Сокольник ехал подле князя, такой же молоденький, как и сам Василий, вертел из стороны в сторону головой. На руке сокольника, вцепившись когтями в кожаную перчатку, сидел ястреб. На маленькой хищной головке - красный клобучок, надетый на самые глаза, потому птица и напоминала праведного монаха. Ястреб не дремал, иногда он слегка приподнимал крылья, показывая свою готовность воспарить под облака, чтобы потом камнем упасть на землю и рвать мягкую горячую плоть своей жертвы.
Кони усердно топтали снежный ковёр, и белые слипшиеся комья весело разлетались по сторонам из-под копыт. Князь московский, видно обременённый излишней опекой боярина, поддал в бока жеребцу шпорами, и тот вынес его на крутой берег реки. Вдруг из-под ивы, печально склонившейся над рекой, выскочил русак. С него ещё не успела слезть старая шерсть, и сейчас он выделялся на снегу серым упругим комком.
- Заяц! - совсем по-ребячьи вскричал князь Василий, и боярин поверил, что князю всего лишь шестнадцать лет. Вот даже восторг удержать не может, заорал, как посадский мальчишка: - Пускай скорее! Пускай ястреба!
Сокольник тотчас снял клобучок с головы птицы, но ястреб, видно до конца ещё не осознавший своего освобождения, медлил. А когда рука нетерпеливо дрогнула, подбрасывая его вверх, ястреб понял, что он свободен. И воспарил. Русак, зарываясь лапами в рыхлый снег, суетливо петлял по реке. Ястреб взмыл высоко, словно примеривался, по силам ли добыча, - только чёрная точка виднелась на светлом небе. И когда заяц уже поверил в спасение, с высоты на него упал ястреб.
Птица яростно разрывала крючковатым клювом плоть, а тонкий писк жертвы ещё более сердил ястреба. И когда клюв разодрал гортань, окрасив снег в алый цвет, заяц успокоился, смиренно уставившись открытым глазом в своего обидчика. Ястреб же всё терзал свою жертву, проникая всё глубже внутрь хищным клювом.
Великий князь попридержал коня - ястребиный пир заворожил, и только сокольник, помня о государевой службе, поддал жеребцу шпорами и вырвался вперёд.
- Ну, шальное! - Он умело ухватил ястреба под крылья. - Полакомился - и будет!
Ястреб, спрятанный под клобучок, долго не мог успокоиться, торжественно и рассерженно клекотал, он ещё не забыл про солоноватую кровь. Сокольник поднял со снега растерзанное тельце и упрятал его в котомку. Снежинки, падая на неровные, ещё не остывшие пятна крови, сразу таяли.
Всадники проехали деревней к лесу, а там ордынская дорога прямёхонько вела в Кремль.
Василий ехал не спеша, только иной раз подгонял жеребца, когда взбирался на кручи, но никто не осмелился обогнать князя. Немногочисленная дружина держалась позади.
- Боярин, ничего не слышишь? - попридержал вдруг князь поводья, и конь послушно застыл, фыркая.
Боярин привстал на стременах, прислушался, пытаясь разобрать, что же такое заинтересовало князя, но вокруг было тихо. Только ветер, как непоседа, играл бахромой попоны.
- Воронье беснуется, может, зверь какой рядом?
Князь свернул с дороги и повёл жеребца полем, где у куста можжевельника горланила чернокрылая братия. Птицы кружились над чахлым кустом, именно так язычники исполняют танец вокруг огня, взывая к великой милости окаменевшего бога. Вороны то разом поднимались в воздух, то вдруг летели вниз, громко галдя, а потом, чем-то встревоженные, разлетались по сторонам. Они беспорядочно кружились, собираясь в стаю, но куст можжевельника, словно заколдованный, не хотел отпускать от себя воронье.
- Ба! - вымолвил боярин. - Видать, здесь зверь павший.
Из-под снега тёмными пятнами проглядывала свалявшаяся шерсть, и, только подъехав совсем близко, всадники поняли, что это лежит мёртвый человек.
Воронье продолжало кружиться, недовольно каркало и совсем не желало смириться с тем, что с находкой придётся расстаться. Князь Василий спешился и долго смотрел на убитого. Шапка с отрока слетела, грудь расхристана. Молод! По всему видать - ровесники. Не бывать ему в княжеской дружине, а суждено покоиться в убогой яме.
Бояре помалкивали, молчал и князь и, насмотревшись на смерть, повелел:
- Пусть откопают и похоронят.
До Китай-города ехали молчком. Скверно было. И только когда стали появляться деревянные хоромины купцов, от сердца малость отлегло.
Боярин Плещеев, ехавший подле князя, проронил:
- А одежда-то на убиенном богатенькая! Видать, из Купцовых чад. Быть может, до Москвы шёл, да на татей набрёл, вот они живота его и лишили.
Это могло быть правдой - в этот год разбойников под Москвой развелось много. Они выходили из леса поздней ночью и грабили купцов, остановившихся в посадах. Василий трижды за последние два месяца наказывал воеводам изловить их в лесах. Да разве за душегубами поспеешь! Рать в лес идёт, а они в это время по деревням отсиживаются.
- Может быть... - только и ответил великий князь.
- Мне кажется, здесь не обошлось без колдовства, - осмелился подать голос сокольник. - Убиенный в чародейском травнике лежал. Бесы его сюда заманили! Народ сказывает, что колдуны в полночь траву рвать идут в чистое поле. Потом из неё зелье варят.
- Какая же корысть в том зелье? - засомневался боярин.
- Как зельем колдун опоит, так всю силушку у того витязя и вытянет, а потом чертям служить заставит, - продолжал сокольник, ободрённый тем, что сам князь его слушает. - А сам он, по всему, чернокнижник.
- Отроку-то лет шестнадцать будет! - возразил боярин. - Какой же из него чернокнижник?
- Вот из таких молоденьких чернокнижники и бывают, а когда седой волос пробьётся, тогда настоящим колдуном станет! - горячо настаивал на своём сокольник. - У нас в селе такой жил. Чёрные книжки колдуны прячут и никому не показывают. А кто их увидал да прочёл, тому черти служить будут. Являются ночью и работы требуют. Видать, этот отрок поначалу им лёгкую работу давал - скот потравить, чуму на честной народ напустить. Черти со всем этим легко справляются и ещё злодейства хотят. А чего им ещё дать, отрок не знал, вот они его и придушили. - Сокольник перекрестился. - Чертям-то потруднее работу давать нужно: косы из песка плести, горы рассыпать, каменья в воду обращать, - заговорил он снова, и походило, что сам он знается с бесами и каждую ночь заставляет хвостатых перетаскивать горы с одного места на другое и выжимать из глыб ручьи.
Кони вышли на дорогу и застучали копытами по мёрзлой земле. Ударил колокол, и по серебряному звучанию великий князь понял, что к обедне звала звонница Успенского собора.
- Так, стало быть, думаешь, что он чернокнижник? - переспросил великий князь.
- Как есть чернокнижник, - затараторил Прошка, польщённый тем, что сам Василий обратился к нему с вопросом. - Чего ему тогда в чистое поле идти да к чародейскому травнику?
Прошка Пришелец был знатный сокольник: и ястреба обучит с руки слетать, и птицу бить; силки на зайца умеет расставить; но более всего занимали великого князя его рассказы, которые знал он без счета. И коротал Василий Васильевич времечко, слушая его нескончаемые истории.
Отец у Прошки был пришелец. Сказывали старики, что притопал он ещё мальцом босым откуда-то из Ливонии. Был он дворовым у Василия Дмитриевича и потешал князя рассказами о чужой, неведомой жизни, которая казалась в городе Москве чудной и непонятной. Женился, нажил мальцов с полдюжины и умер стариком, но так навсегда и остался для всех пришельцем - не смогла принять его славянская земля. Зато для Прошки московское подворье было родиной, менять которую, даже на лучшую долю, он не стал бы. Унаследовал Прохор от отца не только диковинные рассказы о заморских странах, по и обидное для русского слуха прозвище - Пришелец. Был Прошка чист лицом, улыбчив, щедр на доброе слово, а государю приходился сверстником. И, наверное, потому великий князь выделял его среди прочих, прощая непочтительность, дерзость в речах, привычку встревать в степенный разговор с боярами.
Всадники подъехали к Китай-городу: запоздало заликовал набат, возвещая округе о возвращении князя в свой удел.
У кремлёвской стены шёл торг. Людно было в этот час. С длинных рядов торговали пивом варёным, белорыбицей свежей, вином белым, пах душисто свежеиспечённый хлеб.
Ненадолго торг замер, когда Василий Васильевич приблизился к рядам, и многие гости, впервые близко созерцая князя, приветствовали его. Приложил Василий руку к рубиновым бармам и слегка в ответ наклонил голову.
Показался великокняжеский дворец. Дворовая челядь уже спешит: стряпчие скамью государю под ноги ставят, чтобы с коня сошёл: ключник кваску медового несёт, чтоб с дороги господин жажду утолил. Василий Васильевич, не дожидаясь дворовых, лихо соскочил с коня и не степенно, как подобало бы великому московскому князю, а бегом взошёл на Красное крыльцо.
У дверей Василия встречал митрополит Фотий. Припал князь к руке старца и почувствовал на губах сухость его кожи. Тёмный клобук скрыл печаль в глазах монаха, а голос у него скрипучий:
- Никак угомониться Юрий Дмитриевич не желает. Опять великого княжения московского требует. Мало, стало быть, ему Галича, а ведь слово давал!
Рано сошёл в землю Василий Дмитриевич - сыну тогда только десять годков и минуло. Не успел Василий подрасти: ему бы сил поднабраться, опериться, и взлетел бы он тогда соколом, ведь и птенец без перьев не полетит.
Сына по духовному завещанию Василий Дмитриевич оставил жене - великой княгине Софье Витовтовне. Велел ей беречь чадо. Княжеская вдова оставалась на попечении отца - великого литовского князя Витовта, родных и двоюродных братьев. И только ни слова не было сказано о Юрии Дмитриевиче. Словно предчувствовал великий князь, что ляжет большая ссора между его сыном и средним братом.
Едва успел сказать тогда великий князь московский:
- А даст Бог сыну моему великое княжение... Благословляю на стол московский сына своего, Василия Васильевича, - вздохнул печально, словно ещё радел о делах земных, и отошёл с миром.
На сорок первый день после того, как приняла земля в себя великого князя, митрополит Фотий послал гонца в Галич к Юрию Дмитриевичу, чтоб поклонился тот московскому князю и племяннику, а затем признал его старшим братом.
Юрий Дмитриевич не принял гонца: велел снять с него сапоги и босым выставил за ворота. Следующим просителем стал тогда сам митрополит Фотий, он появился у ворот Галича ранним утром, долго кликал стражу, а потом велел, чтоб проводили его к Юрию Дмитриевичу.
Юрий не вышел навстречу митрополиту, так и оставил его томиться в сенях, а через дворовых людей передал старцу:
- Я и при жизни Василия Дмитриевича прав его на московский престол не признавал, а после смерти брата и подавно не признаю!
Избегал даже называть племянника по имени.
Василий Васильевич прошёл в светлицу. У окна в золочёной клетке радостно щебетал щегол. В углу, под образом Богородицы, тлела лампадка. На столе - подсвечник и медная братина. Здесь же лежало послание от Юрия Дмитриевича.
Мир оказался недолгим. Вновь пожелал галицкий князь московского княжения. А ведь и трёх лет не прошло, как клялся митрополиту Фотию, что никогда не будет искать великого московского княжения.
Возможно, не было бы и этих трёх спокойных лет, если бы не испугался Юрий небесной кары, когда отказался принять у себя митрополита. Едва отъехал Фотий от города, как в Галиче начался мор. Воротил он старца со слезами, выпрашивал на коленях у него милости. Вот тогда они и поладили: митрополит дал ему благословение, Юрий - клятву.
И тотчас пропал мор.
Василий был не силён в грамоте, но помнил слова, читанные дьяконом: "Мне по праву принадлежит великое московское княжение. Так стариной заведено было, так и отцом моим завещано - Дмитрием Ивановичем. После смерти старшего брата на московский престол должен садиться средний брат, потом младший, и уже после смерти последнего наступает черёд сыновей старшего брата. Ты же, Васька, против старины идёшь, а значит, сидишь на московском столе нечестно!"
Взял грамоту князь, а она, как уголья, так и жгут кожу бранные слова. Василий поднёс бумагу к пылающей свече. Пламя охватило исписанный лист, и от этой горячей ласки края бумаги почернели, и она неохотно занялась желтоватыми язычками. Затрещало письмо, а быть может, это Юрий Дмитриевич серчал и поносил бранными словами племянника и Софью Витовтовну. Так и слышалась Василию злая речь дяди:
"Софья - дочь Витовта, кто она? Баба гулящая! Слюбилась с литовским боярином, вот от этого греха и родился Василий. Если разобраться, так его, как котёнка, в пруду топить нужно! А он на княжение московское взобрался. Об этом ещё сам Василий Дмитриевич знал, вот оттого и не любил он сына".
Только пепел остался от этих слов.
- Батюшка, боярин Иван Дмитриевич Всеволожский к тебе просится, - Прошка ломал ещё с порога шапку.
- Чего хочет?