- Не пожелал мне говорить, хочет с тобой повидаться.
- Зови!
Князь Василий приблизил к себе дельного сокольника, и теперь тот стал ещё и посыльным.
Вошёл Иван Дмитриевич Всеволожский. Он был потомком смоленских князей и от лукавых пращуров унаследовал весёлую хитринку в глазах, живой и бойкий ум. Иван Дмитриевич как хозяин прошёлся по комнате, и тесно стало в хоромах от его ладной фигуры и зычного голоса:
- Здравствуй, Василий Васильевич! - Боярин не упал в ноги московскому князю, а только достойно склонил красивую голову. В нём жила кровь его предков, хранящих память о былой вольнице древнего города. - Чем же опечален, государь мой?
Иван Дмитриевич лукавил: знал он о послании и печаль Василия ему была понятна.
Не были дружны между собой Василий и Юрий Дмитриевичи, словно родились от разных отцов. Как сойдутся, так будто две грозовые тучи друг на друга наползают - только молнии и сыплются. И вот эту вражду вместе с московским столом оставил Василий в наследство своему сыну.
Василий взял от отца Дмитрия Донского гибкий ум, Юрий перенял волю. А им бы матушкиных черт побольше - смирения и терпимости, не было бы тогда сплава прочнее, чем эти непохожие братья. Вот и сейчас не мог Юрий смирить гордыню и покориться племяннику.
Как не знать о печали князя, если Юрий боярам своим нашёптывает, что не отступится от великого московского княжения. Не отдаст того, что принадлежит ему по праву! А на днях передали Ивану Дмитриевичу весть: дескать, отписал князь Юрий злое письмо племяннику и требует вернуть московский стол.
Оттого Василий Васильевич и уехал на соколиную охоту. Да разве такую тоску этими забавами уймёшь?
- Неужели не слыхал? - укорил Василий. - Тебе об этом первому должно быть известно. Ты же у Юрия служил. Или запамятовал?
- Не запамятовал, князь, и о печали твоей слыхал, - не стал более лукавить Всеволожский. Грудь его при вздохе поднялась, словно кузнечные мехи, наполненные огненным жаром. - Московское великое княжение тебе отец оставил (царствие небесное Василию Дмитриевичу), - боярин торжественно перекрестился, - и, стало быть, ты по праву на нём и стоишь! Всё в твою пользу складывается, Василий Васильевич, ведь ещё три года назад князь Юрий от московского стола отказался, а тебя признал старшим братом.
- Лукавил он, боярин! - в сердцах воскликнул Василий. - Чего ему тогда меня грамотой тревожить!
- Охо-хо! - Грудь боярина вновь заработала мехами. Пожалел бы он великого князя, приласкал бы медвежьей лапой, а вместо этого сказал: - Мне думается, в Орду тебе, батюшка, надо ехать, к хану Мухаммеду!
Василий с надеждой уставился на боярина. Может, что верное надумал? А Всеволожский продолжал доверительно:
- Отпиши письмо Юрию, что по весне хотел бы ехать с ним в Орду. Как решит хан, так тому и быть. А мы меж тем что-нибудь придумаем. Даст Бог, так московский стол за тобой останется. Я ещё с мурзами знатными переговорю. Есть у меня в друзьях татары добрые, которые в обиду не дадут.
- Чем же я тебе обязан буду, если на московском столе останусь? - спросил Василий, понимая, что неспроста печётся Всеволожский.
Боярин в раздумье помедлил, а потом отвечал:
- Всё ты, батюшка, торопишься, сторонишься меня. Мой дом объезжаешь. Заехал бы как-нибудь, навестил меня. Хоромы мои посмотрел бы, а там и поговорим.
Великий князь пришёл к Ивану Дмитриевичу после обедни, приехал во двор Всеволожского без обычного сопровождения: не было ни бояр, ни челяди, только Прошка Пришелец да холоп дворовый для посылок.
Боярин Всеволожский жил в Китай-городе, и хоромины его, строенные в три клети, стояли на берегу речки Неглинной, подавляя своим размахом и великолепием тесные избёнки ремесленников. Жил Иван Дмитриевич отдельно от прочих бояр, которые норовили селиться ближе к великокняжескому двору и обязательно в Кремле. Не выносил его своевольный характер зависимости от московского князя. И если Москва принадлежала великому князю, то эту часть Китай-города Иван Дмитриевич не без оснований считал своей вотчиной. Даже купцы здесь кланялись ему ниже, чем самому Василию Васильевичу, называли его ласково "благодетелем" или "батюшка наш".
Великого князя встречали хлебосольно. Сама хозяюшка - красавица Юлия - вышла с хлебом-солью. Отломил сдобный ломоть Василий, макнул его в соль, откусил малость и в дом прошёл.
Терем у боярина был справный. И широкая лестница вела на красное крыльцо, откуда видны Неглинная и избёнки мастеровых, разбросанные по снежному полю, словно кто-то нарочно рассыпал их нечаянно и забыл собрать. А по весне, когда солнце растопит лёд и в полный рост взойдёт трава-мурава, место это будет многолюдным. Девки придут сюда со всего посада, чтобы водить весёлый хоровод, и голосистая песня закружит молодцам головы.
Великий князь прошёл в сени. А боярин на челядь покрикивает, нагоняет страху:
- Свечи! Свечи запалите! Да чтобы все до одной горели! Я и пудовую свечу для такого гостя не пожалею!
Василий Васильевич вошёл в светлицу. Стол уже был заставлен яствами: в братинах - заморское белое вино, в кубках - мёд крепкий, на блюдах - мясо и капуста тушёная.
- Откушай с нами, князь, - пригласил боярин, - сделай нам милость.
Сел Василий Васильевич, а Всеволожский ему у стола прислуживает: из своих рук в стаканы белое вино льёт и приговаривает:
- Один ты, князь Василий Васильевич. Совсем одинёшенек! Опереться тебе даже не на кого. Бояре твои на Юрия озираются. И знаешь почему?
- Почему? - простодушно спрашивал Василий.
- А потому, что за ним сила! Он и раньше, бывало, дерзил Василию Дмитриевичу, а сейчас совсем свирепым стал, как увидал, что ты ослаб. - Василий выпил вина, и оно горячо разошлось по телу, согревая его. - Кто и был за тебя, так это князь литовский Витовт. Так и он год назад почил! Царствие ему небесное... - Боярин перекрестился на образа. - Теперь там Свидригайло, свояк Юрия. Туго тебе придётся.
В светлице у боярина жарко натоплено. Василий снял с плеч кафтан, а челядь уже спешит принять на руки драгоценную ношу.
- Разве один я, боярин, - пытался возражать Василий. - А Константин Дмитриевич? А митрополит? А челядь дворовая и холопы, что за князя живота своего не пожалеют?
Говорил так князь и не мог не чувствовать правоту слов Ивана Дмитриевича. Бояре - это не холопы, они кому хотят, тому и служить станут. Повздорили с князем и пошли другого хозяина искать, а уж тот наверняка их приветит. А кто же из бояр не желает служить сильному господину?
Иван Дмитриевич меж тем продолжал вдохновенно:
- Опора нужна тебе крепкая. Породниться тебе нужно с родом многочисленным и сильным. Таким, чтобы за тебя лучше псов дворовых постоять могли. Вот тогда хозяином ты себя и почувствуешь!
Разве много отроку нужно? Ослабел Василий от вина, а боярин в пустую чашу уже мёда крепкого плещет.
- И какую же ты мне девку в суженые сватаешь?
Князь поднёс чашу к губам. Рука дрогнула, и на вышитую сорочку струйкой потёк мёд.
- А хоть бы мою Марфу! И лицом удалась девка и статью, а такой покорности, князь, тебе на всей Руси не сыскать! - выдохнул Всеволожский, и пламя свечи отпрянуло в сторону, пуская под потолок чёрную копоть. - Мы, смоленские князья, всегда друг за друга стояли, а тебе надёжной опорой будем. На меня только положись, и Юрия мы облапошим, на Москве, как и прежде, великим князем останешься.
- Где же твоя дочь, боярин? Позови! Товар нужно лицом купцу показывать.
- Марфа! Поди сюда! - крикнул Иван Всеволожский.
На его голос из горницы вышла стройная девушка с белым лицом, с румянцем на щеках. Закружилась голова у Василия Васильевича: не то от выпитого вина, не то от увиденного. Хотелось ему подняться навстречу такой красе, да вот ноги не держат, словно приросли, окаянные, к полу.
- Это дочь твоя, Иван Дмитриевич? - искренне удивился Василий.
Верилось с трудом, что эта гибкая яблонька может быть дочерью такого крепкого дуба, каким был Иван Всеволожский. Только глаза, зелёные и лукавые, выдавали родство.
Согнулась яблонька перед князем, словно на ветру, и поклонилась в самые ноженьки.
- Здравствуй, князь всемилостивый.
А слово-то какое приберегла - всемилостивый!
- Здравствуй, Марфа.
Не укрылось от внимательных глаз Ивана Дмитриевича смущение великого князя: видно, девка по сердцу пришлась. Оженить бы! Что ещё Софья Витовтовна об этом скажет? Воспротивиться может, горда не в меру.
- А я вот тебе жениха привёл, доченька, - говорил Всеволожский, обнимая дочь за плечи.
Марфа стыдливо закрылась платком, только лукавые глазёнки на князя поглядывают. Приосанился Василий, ему пришлась по душе шутка боярина.
- Ступай, лебёдушка, мне с князем поговорить надобно, - отправил Иван Дмитриевич дочь в девичью.
Василий Васильевич уже справился с хмелем, заел квашеной капустой сладкое вино и поспешил откланяться:
- Идти мне надо, Иван Дмитриевич. После потолкуем, а уговор я запомню.
- Вот и ладненько... - Боярин помог князю надеть кафтан.
- Эй, Прошка! Бес! Где ты там?! - орал из сеней Василий. - Опять девок дворовых щиплешь! Выводи коня к крыльцу!
- Сейчас, Василий Васильевич! Сейчас! Это я мигом! - Прошка Пришелец оторвался наконец от важных дел, а в тёмном углу слышалось хихиканье молодки.
Ночь на дворе. А стужа такая, что и дьявола заморозит. Сел Василий Васильевич на жеребца, а он не хочет идти - недовольно гривой потряхивает. Ни шагу с боярского двора! Пригрелся в конюшне, здесь ему тепло и сытно. А возможно, и он прознал про печаль великого князя, оттого и не спешит.
Они уже отъехали от боярского подворья за версту, когда Василий Васильевич придержал коня:
- Один во дворец поедешь. Мне к боярину Всеволожскому вернуться надо.
- Оставил чего, князь? - хмыкнул Прошка. - Так, может, я принесу?
Кому надо во двор к боярину Всеволожскому, так это Прошке Пришельцу: в пристройке для дворовых людей его дожидалась сенная девка.
- Не найдёшь, - хмуро посмотрел на холопа князь. - И коня моего возьми, обратно я пешком дойду.
- Хорошо, батюшка, как скажешь.
Темна ночь, будто в колодец провалился князь. Постоял Василий Васильевич малость в тишине, только и слышит, как Прошка звонким голосом погоняет хозяйского жеребца:
- Но! Пошёл!
Боярский дом спал. Окна черны, и огонёк нигде не вспыхнет. Забрехала с перепугу собака и успокоилась. Скрипнула калитка, обернулся князь, а рядом девица стоит:
- Я знала, князь, что ты вернёшься, вот потому и во двор вышла, тебя встретить. За мной иди. - Марфа взяла ласково государя за руку. - Да ты не робей. Челядь здесь не ходит, а батюшка с матушкой уже спать улеглись.
Рука девушки была горячая, и теплота от неё, сокрушая стужу, разошлась по его телу успокаивающей волной. На лестнице, ведущей в опочивальню боярина, князь неловко оступился, ударившись коленом, и лёгкий девичий смех был ему в утешение:
- Тихо же ты, косолапый, дворню разбудишь!
Разве можно обижаться на эти слова, даже если рождён князем. Только крепче стиснул Василий маленькую ладошку, и ночь легла прохладой на лицо.
Без скрипа отворилась дверь в девичью; в свете чадящей лампадки Василий вгляделся в зелень лукавых женских глаз и прильнул к ним губами, словно путник к крынке с холодной водой. Как железо может быть мягким в пламени, так и Марфа сделалась податливой и нежной в горячих и нетерпеливых руках князя. И случился грех.
Едва Василий задремал, а петухи уже горланят как удалые хвастливые молодцы, извещая округу о наступлении нового дня.
- Идти тебе надо! - тронула за плечо великого князя красавица. - Спал ты крепко, аж будить было жаль. Боюсь, матушка может застать.
Ночь прошла-пролетела, а девичья тайна - останется ли она только между ними двоими?
- Ты женишься на мне? - спрашивала Марфа.
Василий Васильевич вспомнил её нечаянный крик и лицо, искажённое болью. Плечи ещё хранили теплоту её рук, и князь отвечал искренне:
- Да, женюсь, Марфа!
Боярский терем Василий Васильевич покинул незамеченным, только раз-другой спросонок забрехала хозяйская сучка и вновь забралась в конуру на тёплую подстилку.
Солнце выглянуло из-за Девичьего поля красной короной. Запалив огромные сугробы, оно поднималось всё выше и скоро взобралось на маковки церквей.
Новый день наступал.
Послание великого московского князя застало Юрия Дмитриевича в Коломне. Оно пришло после проводов осени, когда святые Кузьма и Демьян, как заправские кузнецы, прочно сковали реку льдами, а в деревенских избах справляли праздник - выставляли на стол курицу, обжаренную в печи.
Юрий Дмитриевич хлебал щи, и густой навар стекал но его русой бороде. Крепок был князь - широкой костью удался в отца, а трапезничал так, что на животе блох давить было можно.
Гонец терпеливо дожидался, когда князь галицкий закончит трапезу и опорожнит ковш с медовухой, не решался без приглашения переступить порог княжеский. А Юрий Дмитриевич звать не спешит - держит у порога.
Икнув сытно, князь наконец велел кликнуть гонца.
- С чем пожаловал?
- Грамоту я привёз тебе от московского великого князя Василия Васильевича.
- От Васьки-то? - нахмурил бровь Юрий. - Тоже мне московский князь! Ему ещё титьку мамкину сосать! Князь!.. А ну дай сюда грамоту, что он там понаписал?
Юрий сдёрнул печать и бросил её под каблук сапога. Давил брезгливо, словно тварь какую. За чтение принялся не спеша, причмокивал толстыми губами, словно жидкую кашу хлебал. И чем дальше вникал в послание племянника Юрий Дмитриевич, тем складка на его челе становилась глубже. Прочитав, швырнул грамоту в угол.
Из-за стола поднялся невысокого росточка татарин, ухмыльнулся в серповидные усы и кривой пятерней заграбастал брошенную грамоту. Прочитав написанное, он бережно положил свиток на край стола.
- Что скажешь на это, Тегиня? - спросил князь и погрозил кулаком продолжавшему стоять в дверях гонцу. - Передай вот это своему князю, и чтобы я тебя здесь не видел, а то на дворе выпороть прикажу!
Гонец исчез, будто его и не было.
Тегиня улыбнулся причудам князя.
- Соглашаться надо, князь Юрий. Я тебе помогу. Мухаммед Тегиню слушает, как он скажет, так и будет, - успокоил князя мурза.
О тайной силе мурзы Тегини Юрий Дмитриевич был наслышан. Именно его хан посылал в дальние вотчины собирать дань, что доверялось только особо приближённым. В прошлом году взбунтовался Переяславль - укрощать отправили непокорных мурзу Тегиню. Он пользовался особым доверием хана Золотой Орды ещё и потому, что приходился властителю молочным братом, и в знак высочайшего расположения тот отдал ему в жёны свою младшую сестру. Мухаммед сделал Тегиню первым советником, а когда сам ненадолго покидал Орду, во главе ханства оставался маленький человечек с жёстким выражением глаз. Мурзе Тегине завидовали, его ненавидели, но боялись все. А после того как Тегиня породнился с самим ханом, он поднялся ещё на одну ступень, оставив позади своих завистливых недругов. Перед мурзой Тегиней трепетали в Орде даже отпрыски Чингисхана. Заискивали эмиры больших государств. Именно к нему сначала обращались князья, когда возникали споры вокруг вотчинных земель.
И вот сейчас знатный мурза находился в Коломне и сидел за столом князя Юрия.
Князь Юрий посмотрел на Тегиню с надеждой. Попробуй пойми ордынца, что у него на уме - в глазах будто бес пляшет. Уж не лукавит ли? Подношения возьмёт, а дело не продвинет. Больно золото любит хитрый мурза, да баб ему порумянее подавай!
- Если поможешь, мурза, московский стол взять... золотом с головы до пят обсыплю! - серьёзно пообещал Юрий Дмитриевич.
Тегиня квас пьёт и будто не слышит обещаний.
- Девка у тебя в горнице прибирает, - мурза стрельнул глазами на краснощёкую девицу, которая проворно прибирала со стола чаши. - Дай мне её! Нет, не в подарок, - замахал рукой мурза. - Я заплачу. Моей женой будет.
Юрий Дмитриевич посмотрел на девку, смахивающую ладонью сор на пол, и грустно промолвил:
- Княгиня будет недовольна. Эта девка ей косу заплетает... Но так и быть! Для такого дела не жалко, забирай красавицу!
Заулыбался Тегиня - кожа на его острых скулах натянулась, того и гляди, лопнет на тонких морщинках-трещинках.
Вечером, когда солнце стало клониться к закату и его красноватые лучи с трудом пробивали тёмную слюду в окнах, проникали в хоромины и застывали на полуигровыми пятнами, князь Юрий принялся за грамоту. Он не назвал Василия, как бывало прежде, по имени и отчеству, обратился просто: "Князь Василий! Сообщаю, что согласен ехать с тобой весной в Золотую Орду, чтобы найти праведного суда у хана Мухаммеда. Как он решит, так тому и быть!"
Князья выехали из Москвы в Золотую Орду в мартовскую оттепель, на самое Благовещение, когда колокола заливались радостным перезвоном, приветствуя наступление ранней весны. Около изб распускались вербы, уже рушился зимний путь, а посады утопали в непролазной распутице. Князья тешили себя надеждой, что нежданную оттепель высушит поздний мороз и уж тогда в Орду проехать будет легче.
Оглянулся Василий Васильевич на островерхие главки соборов и махнул рукой:
- Трогай!
Повозка покатилась по Ордынке. Она без конца пропаливалась, вязла в липкой грязи, но под залихватские крики возницы и яростное старание лихой тройки гнедых лошадок вырывалась из цепкого плена, тряслась дальше на ухабах и вновь ухала с высоты в проталины. Дрянная дорога, куда ни повернёшь. До Орды всю душу вытрясет. По заморозку да по снежку доехали бы быстро, однако нельзя - Мухаммед велел быть весной.
- На Благовещение весна зиму берёт, - высказался боярин Всеволожский и умолк, глубоко погрузившись в свои думы.
За оконцем всюду проталины. Погано стало на душе, хоть вой!
С Москвой расставался Василий Васильевич неохотно, помолился в домовой церкви, отвесил с дюжину поклонов у алтаря, поставил свечку Николе Угоднику, выпрашивая заступничества в делах, и вышел вон. У крыльца матушка дала пояс, вышитый крестами, тот, что бесов отгоняет и от лихоманки стережёт, а ещё удачу приносит. С этим богатством и отбыл великий князь в татарскую Орду.
Повозка князя Юрия Дмитриевича ехала чуть поодаль. Василий слышал, как кучер молодцевато поругивал лошадей, заставляя их переходить на галоп.
Родная кровь сильнее недавней вражды: ещё вчера Василий держал обиду на дядю, а увидел его опять - такого похожего на отца, - сразу улетучилась обида, так, бывает, ветер разгоняет грозовые тучи, оставляя только небесную синь. Руки у Юрия Дмитриевича такие же сильные, как у отца. Разве можно забыть эти руки, которые подкидывали его высоко над головой, и Василий видел тогда весь мир: Москву-реку, пойму, заросшую травой, и хороводы девушек, одетых в лёгкие белые сарафаны.