Московский писатель Валерий Осипов (1930–1987) буквально ворвался в литературную жизнь конца 50-х годов своей удивительно свежей, талантливой повестью "Неотправленное письмо".
Кроме нее в "Избранное" Валерия Осипова вошли повести "Только телеграммы", "Серебристый грибной дождь" и роман "Я ищу детство".
Содержание:
Я ИЩУ ДЕТСТВО 1
ПРОЛОГ 1
ПЕРВАЯ ГЛАВА 1
ВТОРАЯ ГЛАВА 5
ТРЕТЬЯ ГЛАВА 7
ЧЕТВЁРТАЯ ГЛАВА 10
ПЯТАЯ ГЛАВА 15
ШЕСТАЯ ГЛАВА 19
СЕДЬМАЯ ГЛАВА 22
ВОСЬМАЯ ГЛАВА 26
ДЕВЯТАЯ ГЛАВА 29
ДЕСЯТАЯ ГЛАВА 33
ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА 36
ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА 40
ТРИНАДЦАТАЯ ГЛАВА 43
ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА 49
ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА 55
ШЕСТНАДЦАТАЯ ГЛАВА 60
СЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА 66
ВОСЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА 69
ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА 72
ДВАДЦАТАЯ ГЛАВА 76
ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА 78
ЭПИЛОГ 80
Я ИЩУ ДЕТСТВО
ПРОЛОГ
Взойдя на холм прожитой жизни, оглянись на себя…
Поднявшись на вершину минувших лет, брось пристальный взгляд на годы, которые уже не повторятся…
Кто есть ты?
Какой итог ждёт тебя на вершине холма?
Может быть, ты есть то время, в которое жил? Или те люди, которые прошли через твою жизнь?
И да и нет. Судьба выбрала из времени, в которое ты жил, лишь то, что стало твоей биографией.
Могла она быть другой?
Могла. Судьбу не выбирают, но выбирают людей, которые становятся судьбой.
Оглянись на себя. Секунды и годы твоей жизни, как волны житейского моря, несли тебя в порт твоего назначения.
Ты прибыл в него? Ступил на далёкую землю, которую искал? Или был высажен на ненужный тебе материк, случайную сушу, в ближайшую бухту утешения?
С каких рубежей ветры житейских бурь начинают сбивать нас с курса предназначения?
Пересекая стремнину бытия, невольно намечаем мы на противоположном берегу точку выше той, которая нам нужна. Но течение бытия порой вносит свои исправления в наши планы - река жизни сносит нас ниже того места, куда нам хотелось…
В чём дело? Почему так происходит? Ведь всё было правильно в самом начале, при отплытии - крепкая лодка, надёжные вёсла, гребец был уверен в себе…
Ведь мы же правильно начинали…
С чего начинается человек?
С детства. Со своего детства. Оно начало всех начал - и детство человека, и детство человечества. Исток бытия, берег отплытия всех и каждого.
Его не выбирают, как не выбирают родителей - мать и отца. Оно даётся нам как неизбежная данность.
Ещё нет нас, но уже есть наше детство - его первые секунды и годы.
Ещё нас нет, но уже есть два человека, которые встретятся и дадут нам наше начало.
Ещё нет нас, но уже идут по жизни навстречу друг другу два человека…
Меня ещё нет, я не существую ещё, но уже есть два человека, которые выберут друг друга. Но мне не дано выбирать их.
А что же выбираем мы? С каких рубежей дано выбирать нам людей, которые станут нашей судьбой?
Взойдя на холм прожитой жизни, оглянись на себя…
Поднявшись на вершину минувших лет, брось пристальный взгляд на людей, которые вошли в твою лодку при отплытии, которые поднялись на борт твоего корабля и поднимали паруса твоей судьбы.
Кто были они? Пришёл ли твой корабль под их парусами в порт своего назначения? Достигнуто ли на противоположном берегу необходимое место? Держали они курс выше той точки, которая была нужна?
Вопросы, вопросы, вопросы…
Ответы на них - в твоей биографии, в твоей судьбе.
Но что выбрать из них, чтобы хотя бы приблизиться к ответу на самый первый?
Что именно выбираем мы для себя сами и что выбирают для нас без нас?
Где начинается точка отсчёта этого выбора? Где начало Начала?
Детство. Берег отплытия всех и каждого. Здесь многое уже выбрано для нас без нас. Здесь нас приглашают к бытию, не спрашивая - согласны ли мы на него? Готовы ли мы именно к этому бытию? Первые секунды судьбы не зависят от нас, первые годы её (родился там-то, тогда-то) даются нам как неизбежная данность.
Но здесь же и точка отсчёта выбора. Здесь начало Начала.
Где именно?
Ещё не исчерпана жизнь. Ещё нет ответов на все вопросы. Ещё даже не все вопросы услышаны, которые уже заданы.
Ещё только поднимаешься ты на промежуточный холм своего бытия.
Но взойдя на него, обязательно оглянись.
Внизу, у подножия холма - берег отплытия. На склонах холма - уступы прожитых лет, вереницы годов и людей. Вглядись пристально вниз. Туда, где всё начиналось.
Перед тобой твоя биография. Имеет ли право начало её быть интересной другим?
Имеет.
В руках у тебя перо…
Ищу ответы на вопросы. Которые уже услышаны. Которые уже заданы, но ещё не услышаны. Ищу ответы, которые мне может дать только моя биография. Начало её.
Оглянись на себя.
Задержи на мгновение весло, прежде чем снова опускать или ронять его в реку жизни. Прежде чем погружать его в течение бытия и снова наваливаться на него. Прежде чем плыть дальше.
Вглядись в берег отплытия. Там стоят люди, провожавшие тебя в плавание. Которые стали твоей судьбой. И которые ею не стали.
Дай им ответ - почему. И особенно тем, кто не стал…
Оглянись на себя.
Оглянись на своё детство.
ПЕРВАЯ ГЛАВА
Обе эти свадьбы справлялись почти одновременно, одна за другой. Замуж выходили две родные сестры - Тоня и Зина Сигалаевы.
Зина - за Лёньку Частухина, своего же соседа по дому, бывшего токаря Электрозавода, ныне учащегося милицейской школы.
Тоня - за Кольку-модельера, лучшего сапожника на всей Преображенке, старшего сына известного в прошлом черкизовского налётчика и бандита Фомы Крысина.
Спустя несколько лет судьба свела обоих женихов, прошедших через беспощадную войну с Германией и вернувшихся с неё живыми, в жестокой перестрелке в Черкизовской яме (так называлось скопление одноэтажных деревянных хибар в овраге за Преображенским рынком) после знаменитого ограбления Сокольнического банка.
На исходе десятой минуты перестрелки Николай Крысин, давно уже бросивший к тому времени своё прибыльное сапожное ремесло, выскочил из-за поваленной набок грузовой машины и, петляя, побежал к Преображенскому кладбищу.
И тогда близкий его родственник, муж жениной сестры, старший лейтенант милиции Леонид Частухин привстал на колено и громким выстрелом из карабина сразил возле самой кладбищенской стены старшего сына Фомы Крысина насмерть.
Когда всё было кончено и взятые из банка деньги увезли на милицейской машине, мы, Преображенские мальчишки, прибежавшие на гром выстрелов и прятавшиеся во время перестрелки за ближайшими заборами, пошли смотреть на убитого.
Мы видели его живым ещё недавно, щёлкавшего семечки у входа на Преображенский рынок, а вечером он стоял в своих хромовых "прохарях" (в сапогах с отвёрнутыми голенищами) и кепочке-малокозырке около кинотеатра "Орион" на Преображенской площади, возле знаменитого "притончика-ориончика", в котором собиралась на последнем сеансе вся сокольническая и черкизовская шпана…
Теперь он лежал на земле, лицом вниз, с подвёрнутой рукой в луже крови. Голова была чуть повёрнута набок, и было видно, как частухинская пуля, войдя в затылок и раздробив затылочную кость, вышла спереди над бровью, вырвав ужасной своей ударной силой весь левый глаз Кольки Крысина с корнем.
С Преображенского рынка сбежалась на выстрелы огромная толпа народа, но милиция взрослых к убитому не подпускала, а нас, мальчишек, почему-то не прогоняла. И я навсегда запомнил этот страшный конец Кольки-модельера, которого я знал много лет, жизнь которого проходила на моих глазах… Я видел, как он уходил на войну, как праздновал победу, как отмечал рождение дочери, а самое главное - я видел, как до войны он гулял три дня в нашем подъезде (в котором жили и Сигалаевы) на своей собственной свадьбе с Тоней Сигалаевой, в которую я был тогда тайно влюблён восторженной и глупой, недостижимой и нереальной мальчишеской любовью.
Тогда, до войны, вернувшись за год до своей свадьбы из очередного заключения, Николай Крысин впервые увидел Тоню Сигалаеву и дал зарок - завязать с прошлым и жениться на Тоне. Вспомнив "секреты" первой своей профессии, с каким-то ожесточением начал он стучать сапожным молотком на своём "вшивом дворе". ("Вшивый двор" - именно так и называлось то место, где проживал "почтенный" воровской клан Крысиных: папа Фома - налётчик с дореволюционным ещё стажем, мама Фрося - спекулянтка и фармазонщица, и четверо младших братьев - Батон, Кесарь, Арбуз и Люлютя, - карманники, пыряльщики, домушники, - все как на подбор, один другого приблатненнее.)
Двенадцать месяцев, день и ночь, стучал Колька Крысин сапожным молотком, непрерывно работая пару за парой наимоднейшие в те времена дамские туфли - модельные лодочки. (Отсюда и прозвище - "модельер", которое на Преображенке чаще произносили как "моделёр". Блатная же его кличка Буфет возникла уже после войны.)
И в конце концов Колька Крысин добился своего - Тоня согласилась выйти за него замуж. Три дня гудел наш подъезд, сотрясаемый разгульным свадебным весельем. Пустили тогда на свадьбу в рабочую семью Сигалаевых и воровскую жениховскую родню. "Ладно, чего уж там, - "педагогически" решили отец и мать Сигалаевы, - завязал ведь человек. Может, по его примеру и остальная вся семейка отойдёт от своего рукомесла".
Гулял на свадьбе и будущий "убийца" жениха Лёня Частухин, тогда ещё ухажёр сестры невесты. А через несколько дней убитый, на правах близкого родственника, уже сам сидел на свадьбе у Лёньки Частухина.
Стоя над трупом Кольки-модельера, глядя на его открытый рот, из которого вытекло столько крови, с трудом сдерживая рвоту и слёзы, я вспоминал его счастливую довоенную свадьбу, нарядных, размашисто и неудержимо веселившихся гостей, ослепительно прекрасную рыжую невесту в длинном белом платье и самого убитого, тогда ещё жениха, с красным цветком в лацкане чёрного пиджака, молчаливого, сдержанного, гордого оттого, что достиг своей цели.
И как мы, мальчишки из сигалаевского подъезда, крутились между свадебными столами, глазели в упор на застывших в своём неподвижном величии невесту и жениха, хватали с тарелок сладкие куски, и как нынешний "убийца" тогдашнего жениха, Лёнька Частухин, давал нам подзатыльники и выпроваживал на лестницу, чтобы мы не мешали свадьбе раскручиваться по её тугой спирали хмельного веселья и возбуждённого ожидания близкого счастья молодых.
Два эти видения - живой, напряжённо-радостный Колька-модельер на своей собственной свадьбе, с красным цветком в лацкане чёрного пиджака, и мёртвый уголовник Николай Крысин на земле, лицом вниз, в луже крови, - две эти картины много лет преследовали меня.
Собственно говоря, между двумя этими видениями и умещался ответ на вопрос, что же произошло с Колькой-модельером после войны? Почему он пошёл с вооружённой бандой на ограбление Сокольнического банка?
Разгадка этой тайны, по сути дела, была ответом и на другой, неотступно занимавший меня долгие годы вопрос: что же такое была эта война, так неожиданно и круто изменившая когда-то всю мою мальчишескую жизнь?
Но ответы на эти вопросы, думая о них постоянно и всё время сталкиваясь с обстоятельствами своей судьбы, рождёнными войной, я нашёл ещё очень и очень нескоро.
А те довоенные две свадьбы, Тони и Зины Сигалаевых, действительно запомнились хорошо. Всё дело было в том, что справляли их подряд, одну за другой. Сначала гулял три дня в нашем подъезде, в квартире Сигалаевых, Колька-модельер, а потом, не останавливаясь, разогнавшись в танцах и плясках, решили, используя неизрасходованную энергию и припасы, заодно окрутить и Зину с Лёнькой Частухиным, тем более что у них всё уже было, как говорится, почти на мази. Зина, очевидно, под впечатлением свадьбы старшей сестры потребовала свадьбу и себе, и глава сигалаевского рода слесарь с Электрозавода Костя Сигалаев - был он отцом шестерых дочерей, но все называли его просто Костя, - разгулявшись и раздухарившись на первой свадьбе, взял у себя на заводе ссуду в кассе взаимопомощи, рванул в стороны мехи гармони, и веселье, притихшее было всего на несколько часов, ударило с новой силой.
Отец второго жениха, дворник нашего дома Евдоким Частухин, не желая ударить в грязь лицом перед роднёй первого жениха, поехал к себе в деревню под Москвой и на следующее утро привёз сала, мяса, трёх гусей, пяток кур, ящик помидоров, два мешка картошки, бочку кислой капусты (целая машина с продуктами разгружалась около нашего подъезда). А под конец Евдоким, чтобы окончательно посрамить род Крысиных, вытащил из кузова ещё и сорокалитровую флягу с самогоном…
Что тут началось - конечно, ни в сказке сказать, ни пером описать. Пили, ели, пели, плясали, валяли ваньку, ревели дурными голосами песни, заходились в присядках и коленцах, кружились до упаду в кадрилях и вальсах под охрипшие вопли патефона ещё три дня подряд. От зари до зари ходили по квартирам и этажам нашего подъезда, а потом и всего дома, с бутылками, стаканами, рюмками, тарелками мяса и холодца, мисками картошки и капусты, стучали в дверь, гоготали, требовали выпить за новобрачных, а потом, вернувшись в разгромленную до предела сигалаевскую квартиру, снова рвали мехи гармони, снова бросались выкаблучивать и выкомаривать барыню и цыганочку, чечётку и полечку.
На кухне у Сигалаевых круглые сутки шесть дней подряд пекли, варили, жарили, парили, резали, чистили. И шесть дней подряд металась от гудящей, чадящей, пыхтящей, стонущей плиты, уставленной кастрюлями и сковородками, к исполинским горам немытой посуды опухшая от бессонницы мать обеих невест, Клава Сигалаева, - бойкая, скорая на руку и на ногу разбитная ткачиха с фабрики "Красная заря". Четверо дочерей помогали ей, но никаких рук не хватало, чтобы накормить и обнести закусками непрерывно меняющуюся ораву гостей, родственников, соседей и знакомых. Пьяненькие, хохочущие товарки хозяйки по фабрике, раскрасневшиеся от вина, танцев и неотступного внимания хмельных кавалеров, заскакивали иногда на кухню, чтобы подсобить Клаве, но она гнала их обратно в комнаты - веселиться, угощаться, кричать "горько", трепать каблуки, дёргать рюмку за рюмкой, а сама непрерывно мыла тарелки и стаканы, вилки и ложки, месила тесто, гремела противнями, сажая в духовку пироги с луком и яйцами, капустой и рисом, с вишнёвым, яблочным, клубничным, сливовым вареньем. За всеми этими заботами и хлопотами и всплакнуть-то некогда было Клаве Сигалаевой о двух родных дочерях, в одну неделю уходивших из семьи.
А свадьба гудела, шумела, рычала, надрывалась песнями и плясками, вываливалась с ночи на улицу продолжать своё неуёмное кружение, свой неумолкающий стук каблуков на асфальте, оглашала округу голосами, взвизгами, криками, патефонными рыданиями и раскатистыми переборами гармошки. Разливанного такого гулевания не слышала и не видела Преображенка уже давно. Во многих домах вокруг, из которых все (все подряд!) были приглашены на свадьбу, не спали и не гасили до утра свет в окнах. Но никто, конечно, и думать не мог о том, чтобы как-то унять веселье, уменьшить масштаб праздника, утихомирить разбушевавшихся гостей и родственников. Клава и Костя Сигалаевы были заметная семья на Преображенской заставе. Шестеро дочерей, и все рыжие, все красавицы, все с разницей в два-три года, - шуточное ли дело? Побеспокоить или стеснить таких отчаянных, таких бесстрашных, таких уважаемых людей, как Костя и Клава, в их хотя и шумном, но законном торжестве ни у кого, конечно, не хватило бы духу.
Тем более, что на первой свадьбе женихом сидел представитель многочисленного и грозного клана Фомы Крысина, а на второй - сам Лёня Частухин, по прозвищу Пожарник. И происхождение этого прозвища от необыкновенной способности второго жениха гасить везде и всегда любые физические конфликты и столкновения никто из жителей Преображенки, конечно, никогда не забывал.
Одним словом, шесть дней подряд бил на все четыре стороны света фонтан веселья из сигалаевской квартиры. А на седьмой день разливанное это гулевание кончилось совсем неожиданным происшествием: Колька Крысин, присутствовавший на второй свадьбе уже как законный супруг сестры невесты, в конец осатаневший и озверевший от непрерывного недельного разгула и напряжения, заспорил с кем-то на балконе, раскричался, размахался руками и в результате всего этого вывалился с третьего этажа вниз.
Но, как говорит пословица: дуракам счастье, а пьяного бог бережёт. Пролетев три этажа, Колька шмякнулся на кучу рыхлой земли, оставленную строителями (в те довоенные времена в наш дом как раз начали проводить газ), и остался совершенно цел и невредим.
Выдающийся этот полёт и благополучное его завершение "повалил", конечно, навзничь от хохота всех его непосредственных свидетелей. Да и вся свадьба, когда до неё дошло известие о падении Кольки-модельера с балкона, "легла" на пол от смеха.
Свадьба попробовала уже всё: и холодное, и горячее, и тёплое, и кислое, и солёное, и горькое. Не хватало только чего-то выдающегося. И оно произошло.
Свадьба обливалась безудержными слезами счастливого хохота минуть десять. Но потом все поняли - как до этого всего было мало (песен, плясок, угощений, закусок, криков, тостов, выходов на улицу и т. д.), так теперь уж всего достаточно. Ничего более лучшего и оригинального, чем падение Кольки Крысина с балкона третьего этажа, конечно, не будет. И поэтому пора расходиться. И свадьба начала расползаться неверными, хмельными шагами по своим домам и квартирам.
Падение Николая Крысина с балкона на свадьбе у Лёньки Частухина было истолковано на Преображенке как дурное предзнаменование. Но ещё больше пересудов вызвал тот факт, что обе свадьбы в семье Сигалаевых произошли без перерыва. Чем объяснялось это? Почему проявила такую настойчивость Зина Сигалаева? На Преображенке многие склонны были думать, что между Зиной и Лёнькой был преждевременный грех и должно было нечто родиться - вот, мол, и не терпелось, как говорится, "покрыть" бумажкой из загса рождение ребёнка. Но у Зины и Лёньки ни тогда, ни потом никто не родился, и вообще детей никогда не было. Так что первые объяснения той быстроты, с которой произошла их свадьба, сразу же вслед за свадьбой старшей сестры, оказались слишком простыми.