Откуда эта печаль Наташиных глаз? Наташа родилась и выросла в богатстве и роскоши, в любящей ее семье, никогда не знала ни нужды, ни горя. Художник, всю свою молодость бившийся в тисках нужды, испытавший все унижения, злоключения и мытарства бедности и только недавно и неожиданно вошедший в славу, не знал мира богатых людей, до сих пор считал их счастливцами, жизнь которых должна быть каким-то сплошным праздником, состоящим только из радостей и удовольствий. Откуда же эта печаль у красавицы из мира тех счастливцев, где, казалось Валерьяну, люди не знают страданий?.. Именно этой необъяснимой печалью глаз Наташа и поразила его при первой встрече. Если бы она была жизнерадостной, он бы не обратил на нее внимания. Он ненавидел этот мир эгоистичных, черствых людей, замкнувшихся в своем благополучии и презиравших бедность и труд. Гладкие, выхоленные, избалованные женщины высшего круга, каких ему приходилось иногда встречать, вызывали в нем раздражение.
Но Наташа явилась загадкой на его пути. Впечатление от ее печальных глаз осталось в его душе навсегда. Ему казалось, что он встретил тогда воплощение своего идеала, - увы! - недосягаемого для бедного художника. Теперь положение изменилось: он сам внезапно сделался богатым и знаменитым. Образ девушки, поразившей воображение художника, вдохновлял его при создании новых картин. Любовь художника была фантастична и безнадежна, но успех и завоеванное положение уничтожили прежнюю преграду между ними - разницу в материальном положении. Через пять лет молчаливой, скрытой любви он явился перед ней уже в ореоле славы. Она сделалась его невестой - и все же оставалась для него прежнею загадкой.
- Наташа! - прошептал он, - я отдаю вам всю мою жизнь. Только смерть разлучит нас!
- Только смерть! - повторила она, по-прежнему смотря в пространство.
- Я не верил, что можно полюбить с первого взгляда, но вас я полюбил тотчас же, как только увидел, тогда, давно…
- Я это знала.
- Я любил вас еще до встречи, любил как свою мечту. Мне представлялась она девушкой с большими грустными глазами. Серебряная царевна на картине Васнецова напоминала мне ее. Я искал ее по всей земле и не находил нигде, думал, что ее и не может быть в жизни, что она только плод моей фантазии… Ах, Наташа, я был как угасающий метеор, мои глаза окаменели от безнадежных исканий, но, встретив вас, я опять загорелся! Вы помните, - когда мы встретились в первый раз, вы были в шляпке с серебряной отделкой, а серое платье тоже было отделано серебром…
Не вставая с ковра, он откинул голову и с восхищением любовался ею.
Глаза их встретились. Наташа с кроткой, чуть смущенной улыбкой смотрела на него. Щеки ее вспыхнули.
Большое лицо с морщинами горечи около губ выражало силу, грубоватость и природное добродушие. Наташе нравилось это простонародное лицо человека, на ее глазах достигшего известности, но если бы она не знала, что он выстрадал свой успех необычайным упорством в труде, если бы не знала, что перед ней стоит на коленях известный художник, - она, может быть, и не нашла бы в его наружности ничего особенного.
Наташа чуть слышно дотронулась нежными пальчиками до его мягких, слегка вьющихся волос.
- А у вас было тогда ужасное, изможденное лицо, лихорадочные глаза. Мне было жаль вас.
- Да, я действительно в тот день был болен, лежал с температурой, но встал с постели и отправился на концерт, где встретил вас и вашу сестру… Я ожидал, что вы на нее похожи, но оказалось другое, необыкновенное. Я был потрясен. Ведь это она, моя фантазия, мой вечный бред: громадные глаза с непонятной глубокой печалью, лицо - как поэма.
Валерьян умолк и, в каком-то затруднении от полноты нахлынувших чувств, с горечью воскликнул:
- Я не умею говорить!
- Только художник мог сказать так, так чувствовать, найти такие слова, - возразила Наташа. - А я-то? молчу всегда.
Она улыбнулась.
- За вас говорит ваше лицо. Есть люди, которые говорят не словами… С вами так легко говорить, Наташа: вы все угадываете без слов, прежде чем успеваешь сказать. Не думайте, что я преувеличиваю, заблуждаюсь, фантазирую: я тоже угадал вас, почувствовал, отыскал. Мне кажется, что я всегда знал вас и всегда любил. Наташа, таких женщин, как вы, люди знают только по картинам и поэмам гениальных художников и поэтов, но я - я нашел вас в жизни!
Наташа, улыбаясь, упивалась этой страстной речью, но ответила шуткой:
- Боже, до чего я дожила! Я - царевна!
- Принцесса! - прервал Валерьян. - Принцесса, не знающая людей и жизни. Если вас одеть в лохмотья и рубище, то и тогда будет заметно, что это - принцесса…
- Из темного царства! - тихо добавила Наташа. Голос у нее был тихий, но грудной и глубокий.
Валерьян на минуту задумался.
- Я никогда прежде не слыхала того, что говорите вы, - продолжала она, опуская глаза и не смотря на него. - Здесь говорят только о деньгах. Никто никого не любит… Мы не знали материнских ласк. Нас учили никогда не смеяться, чинно сидеть, чинно ходить. Я привыкла считать себя дурнушкой. Мать не любила отца, не любила и нас. У нас как будто и не было матери… Отец зачерствел в своих делах и мало видел детей. Только тогда и бывал похож на человека, когда выпьет… А вы говорите о красоте, о любви… Здесь не знают этих слов!
Валерьян впился глазами в ее лицо: каждая его черта дышала затаенной печалью.
- Из темного царства! - повторял он в задумчивости. - Да, я начинаю понимать печаль ваших глаз. Наташа. Неужели это царство не отошло еще в прошлое? Ведь ваш отец такой умный, такой душевный человек, все дети получили образование, ваша семья - интеллигентная семья, в ней нет ничего общего с мрачным царством времен Островского. В чем же дело?
- Наше несчастье - папины миллионы, - с грустной улыбкой сказала Наташа. - Нас воспитали как принцесс, а от этого мы стали еще беспомощнее. Вот и ждем, чтобы кто-нибудь нас вытащил отсюда. Цель жизни для папы - это деньги. Но нам дали образование, вот мы все и не знаем, что же нам-то делать?
Наташа улыбалась, а верхняя губа вздрагивала, как у зверька, напуганного опасностью, или как у ребенка, который собирается заплакать.
- Нечего нам делать, несчастным!
- Да! - задумчиво начал Валерьян. - Деньги, как цель жизни, мстят за себя: кровь и слезы людей, превращенные в золото, со временем опять обращаются в слезы и кровь, становятся проклятием для тех, у кого их слишком много. Сердца каменеют, души мертвеют… Но вы здесь, - с прежним воодушевлением заговорил художник, - как одинокая березка, выросшая на бесплодной скале, высоко над морем: камень сушит ее корни, а безжалостное небо слишком ясно, нет облачка, которое пролилось бы на нее.
- Как вы красиво говорите!
- Ах, нет, Наташа, я не умею выразить словами того, что чувствую, и в особенности того, что предчувствую… Я должен бережно пересадить эту березку на другую почву. Это будет трудно для меня и болезненно для нее.
Валерьян взял невесту за руки и продолжал с искренним чувством:
- Я уведу вас, Наташа, и мы увидим другую жизнь, где люди живут и работают для счастья всех…
Наташа склонила голову к нему на плечо.
- Я бы хотела уехать отсюда далеко-далеко… Вы - мое солнце! - прошептала Наташа, пряча лицо на груди его.
Валерьян нежно обнял ее и, гладя ее густые темно- каштановые волосы, сказал тихо и страстно:
- Любовь - вот солнце!..
Из отдаленной комнаты послышались звуки рояля, и сильный женский голос запел;
Ни слова, о друг мой, ни вздоха!
Мы будем с тобой молчаливы, -
Ведь молча над камнем, над камнем могилы
Склоняются грустные ивы…
- Варвара запела! - сказала Наташа. - Пойдемте к ним, они давно в гостиной собрались.
- Это ее любимый замогильный романс, она его и прежде пела.
- Да ведь он подходит к настроению моей сестры, - возразила Наташа. - С мужем разошлась, разбитая жизнь… Вообще - невесело у нас…
- Но ведь она учится в консерватории.
- Все равно, артисткой ей не бывать! Цели-то и нет в жизни.
Они встали и, взявшись за руки, вышли в соседнюю комнату, заставленную тропическими растениями: до самого потолка поднимались широколиственные пальмы. В темной комнате Валерьян невольно замедлил шаги.
- Держитесь за меня, - с тихим смехом сказала девушка: - я-то знаю дорогу! Здесь однажды после выпивки папа заблудился и кричать стал. Под пальмой его нашли…
Рояль и пение умолкли. Наташа отворила высокую дверь, и оба они очутились в большой гостиной с мягкой мебелью, с роялем в углу. Гостиная освещалась сверху матовой, затемненной люстрой.
За роялем сидела старшая сестра Наташи - Варвара, высокая, черноволосая женщина, наружностью ничем не напоминавшая красавицу-сестру: плоское, бледное лицо татарского типа с серыми глазами зеленоватого оттенка, тонкими, крепко сжатыми губами, мужским лбом, твердым подбородком выражало ум и волю. Глухое черное платье оттеняло бледность ее лица.
В углу дивана сидела Елена, ее двоюродная сестра, очень худощавая девушка-блондинка, а рядом с ней братья Наташи - Митя и Костя.
Митя, очень высокий и страшно худой, поразительно напоминал художнику известную фигуру "Мефистофеля" Антокольского; он и сидел в позе этой знаменитой скульптуры, положив одну худую и длинную ногу на колено другой, согнувшийся, с сухой, впалой грудью в мрачным, острым лицом с маленькой, загибавшейся вперед эспаньолкой.
Костя - пониже ростом, стройнее и красивее брата, напоминал Наташу. Лицо его с молодыми черными усиками, с оттенком общей фамильной мрачности, улыбалось иронически.
По комнате из угла в угол ходил Кронид - их дядя, человек в старомодном толстом пиджаке и ситцевой рубахе, выпущенной из-под жилета, с небольшой светлой бородкой и некрасивым, скуластым лицом.
Как всегда, он ходил с опущенной головой и с тонкой веревочкой в руках, которую то скручивал, то раскручивал костлявыми, бледными пальцами.
- Проклятый дом! - говорила Варвара, опуская лорнетку, облокотись на спинку стула. - В нем уже вымерли две дворянские фамилии, теперь вымираем мы.
- Дядя, когда подвыпьет, всегда говорит; нашему- то роду двести лет! - вставила Елена.
Все засмеялись.
- Да! Дедушка разорился и повесился, а родитель наш опять миллиончик имеет! - насмешливо продолжала Варвара. - Дом - дворец, а он занимает в нем какой-то чулан, спит на диване, укрывается старым пледом. Все бережливость! Бережливостью своей всех нас искалечил, задавил. Все деньги, деньги! Но и денег не видим: каждый грош надо выпрашивать, унижаться. Мамаша - замученный человек, занимается астрономией, вечно книги читает…
- А что прочтет, сейчас же забудет!.. Гы-гы! - вставил Кронид, засмеявшись каким-то особенным, ему одному свойственным смехом, не переставая ходить и крутить веревочку.
- А мне его жалко, - тихо сказала Наташа: ведь он и сам страдает.
- Да, тебе хорошо его жалеть, - возразила Варвара, - а у меня с ним всю жизнь борьба, всю жизнь я от него бегала!..
- И опять к нему в лапы попала!.. Гы-гы!
- Что ж, потерплю, притихну, а потом такой прыжок отсюда сделаю, что…
- Как пантера! - заикаясь, мрачно сказал Митя.
- Как щука из невода! - добавил Костя.
Все опять засмеялись.
- Пусть буду щука, а он - сом подводный, в омуте живущий, а вы все - караси да плотва…
- Ну-ну, ты не больно… того… - шутливо вступился заика.
- Не дом здесь - склеп могильный, дышать нечем! Все деньги, деньги, бережливость! И куда берегут?..Тебе хорошо, Наташка: ты - его любимая дочка, будешь замуж выходить - приданое получишь, и в завещании он тебя не обидит, - не то, что я. Ненавидит он меня.
- Ну, в завещании-то, наверно, всем оставит, - заметил Кронид.
- На наши похороны, - со смехом сказала Варвара. - Когда все состаримся, когда не надо будет ничего!
Она приставила к глазам лорнетку и повернулась к Наташе и Валерьяну.
- Ну, а ты, Наташа, долго ли еще киснуть здесь будешь? Как ваши дела-то с родителем? Объяснение было?
Наташа густо покраснела.
- Э-ге-ге! - дразняще засмеялись братья. - Значит, в шляпе дело?
- Все честь-честью? по-хорошему?
- Все по-хорошему, - ответил за Наташу Валерьян. - Сила Гордеич ничего не имеет против. Дело теперь за Анастасией Васильевной.
- Ну, мамашу-то мы настроим! - весело вскричала Варвара, вставая. - Значит, поздравить можно?
- Можно, конечно, - решил Кронид, пряча в карман веревочку. - Пойду шампанского достану.
Он скрылся за дверью. Все окружили жениха и невесту.
- Валерьян Иваныч! Наташа!
- Тихоня этакая!
- И чем ты это отца умаслила?
Валерьян счастливо смеялся. Наташа от каждого слова вспыхивала до ушей.
Кронид принес стаканы и откупоренную бутылку.
- Счастлива ты, сестра моя! - говорила Варвара, обняв Наташу за талию. - Прямо отсюда в Петербург поедете?
- Да.
- Ну и я с вами. На радостях, чай, родитель отпустит. Вот и сделаю прыжок, вырвусь.
- Я без тебя не поеду, - сказала Наташа.
- Браво!..
Кронид наполнил стаканы.
- Споемте хором, господа! - волнуясь, кричал Костя. - Варвара, садись за рояль!
- Я петь хочу! - глубоким голосом вдруг сказала Наташа.
Раздался гул удивления.
- Наташа! - смеясь, сказала Варвара, - ты еще ни разу в жизни не пела. Никто никогда не слыхал… Что это значит?
- А теперь - хочу! - упрямо повторила Наташа. - Я из гнезда родного улетаю. Крылья у меня! Один-то раз и я спою. Аккомпанируй!
Варвара села за рояль.
- Что же играть?
- "Березку"!
Варвара заиграла.
И, смотря куда-то вдаль, как бы невидящими глазами, Наташа запела грудным, красивым, дрожащим от волнения голосом:
Я видел березку: сломилась она,
Верхушкой к земле наклонилась она.
Но листья не блекли на тонких ветвях,
Пока не спряталось солнце в горах…
В комнату вошла высокая, худощавая старуха в черном платье старинного покроя, болтавшемся на ней, как на вешалке. Опираясь на бильярдный кий, служивший ей посохом, она широкими мужскими шагами прошла через комнату, поставила кий в угол, села в кресло у камина; по-мужски положила ногу на ногу, вынула серебряный портсигар и закурила папиросу.
Лицо у нее было смуглое, худое и длинное, с энергичным и вместе печальным выражением. Это была мать семейства - Настасья Васильевна Чернова.
При входе старухи все замолчали.
- Ну, что притихли? - низким голосом спросила она, улыбаясь и затягиваясь папиросой. - Такой гвалт был, что даже я, глухая, слышала!.. Пожалели бы отца-то: спит, чай.
- Ему наверху не слышно, - отозвалась Варвара. - А вы где были, мамаша, так поздно?
Мать вздохнула задумчиво и скорбно.
- На крыше, в трубу на звезды смотрела. Устала! Какая красота! На Марсе, наверно, люди лучше нас живут!
- Безусловно! - подтвердил Кронид, ядовито усмехаясь и непрестанно вертя веревочку.
- Вы, мамаша, больше звездами заняты, чем нами, - вкрадчиво улыбаясь, пошутила Варвара.
- А что вы за звезды такие, чтобы все вами занимались? Я долг свой исполнила: воспитала вас и отцу помощницей была: капитал-то по грошам собирали. Век прожила - для себя не жила. А теперь уж и отдохнуть пора мне от вас. Надоели мне ваши дрязги!
Она встала, бросила окурок в пепельницу и, снова взяв кий, сказала полушутя:
- Ну, марш по местам, полуночники! Гостю-то дали бы покой, - затормошили, небось.
Длинная, сухая, прямая, с посохом в руке, она большими шагами направилась к двери.
- И я с вами! - встала за ней Варвара.
Старуха строго повернулась на пороге.
- Со мной?.. Чего привязываешься? Ты знаешь - я пустой болтовни не люблю.
- Дело есть, мамаша. Секретное и важное.
- Что за секреты? Опять у отца денег теребить?
- Нет, не денег, мамаша… Новость есть!
- Ну, идем, идем, коли не терпится до утра. Послушаю, что там еще случилось… Ох-охо! Ни днем, ни ночью покою не даете.
Мать и дочь ушли наверх по скрипучей лестнице.
- Пойду и я, - сказал Валерьян, взглянув на часы. - Два! Ого!.. Я столько выпил сегодня коньяку, как никогда в жизни!
- С дедушкой состязались? - спросил Костя.
- Вот именно.
- Кажется, вы уже успели подружиться с папой? - лукаво спросила Наташа.
- Кажется. Славный старик! Государственного ума человек!
- Ну, ума-то ему не занимать стать, а вот насчет откровенности вы с ним поосторожнее, - заметил Костя: - добрый старичок норовит подпоить, да и выпытать, что, мол, ты за человек?
- Я его не боюсь. Но, право, мне только теперь смешно вспомнить: выпили мы с ним в кабинете бутылку коньяку и смотрим друг на друга: никто не пьян! - Валерьян звучно расхохотался. - Только теперь чувствую, какую мину он под меня подводил!
- Хитрый старец! Ну, а теперь Варвара пошла мамашу обрабатывать: еще чего доброго - вздыбится на первых порах.
- Тайны черновского дома! - изрек заика. - Наташа, проводи гостя-то! Поединок у них был с папой. Устал, чай.
- Из поединка Валерьян Иванович вышел с честью, - шаловливо сказала Наташа. - Пойдемте, не заблудитесь у нас.
- А папа как?
- Ну, он-то и не таких в дугу гнул!
Валерьян и Наташа вышли.
Кронид продолжал ходить со своей веревочкой и наконец, сделав круг по комнате, остановился перед братьями.
- Ну, горе-охотники, как дела?
- Ишь ты! - огрызнулся Костя. - Какой тут делец из угла в угол ходит!
- Аж тропу проторил! - подхватил Митя.
- Как, бишь, Митя, ты стих-то про него сочинил?
Митя улыбнулся.
- K… кончается так, - объяснил он, заикаясь:
3…знать его л…лукавый мучит:
И в…во сне н…ногами сучит!
Все трое засмеялись.
- Вот и толкуй с вами!.. Я тут хожу, да думаю за всех вас… Наташа за художника выходит: говорят, большие деньги огребает, да и слава чего-нибудь стоит! Вы думаете, без меня вышло бы чего-нибудь? Безусловно ничего не вышло бы! Ведь это я дедушке подсунул невзначай журналы да статьи о его картинах… Варвара художника пять лет знает, а вот не разглядела же! Кусает, небось, локти теперь… Наташе - партия: за купца из нашего брата она ни в жизнь не пошла бы… А вы что? С отцом грызетесь, к торговому делу и к хозяйству безусловно оба неспособны. Пока жив Сила Гордеич, будет стоять дом Черновых, а свалится старик - все безусловно к чертям пойдет.
А что же им делать-то? - с надрывом отозвалась из угла Елена. - Куда деваться-то?
Кронид, усмехаясь, расхаживал и крутил веревочку.
- Выходи и ты замуж. Все лучше!
Елена вспыхнула.
- Вот я и спрашиваю: как, мол, ваше-то дело?
- Да никак. Дядя и слышать не хочет. Митя боится и заговорить-то об этом, а без денег - куда мы все годимся?
- Гы-гы! - засмеялся Кронид, - Ты, Митя, был бы рад, если бы тебя как-нибудь без себя добрые люди женили! Гы!
- Я уж того… решился, - возразил заика. - Как-нибудь за выпивкой обмякнет папа - и поговорю!