На служебное крыльцо протоспафарий Феофилакт вышел бодрым пружинистым шагом, каким хаживал когда-то давно, ещё в молодости, лишь начиная служить империи. Однако, несмотря на показное бодрячество, на душе отставного чиновника лежала обида. И впервые за долгие годы Феофилакт почувствовал себя совершенно одиноким, никому не нужным.
Теперь ему оставалось лишь тешить себя надеждой, что с его уходом дела в департаменте северных варваров вовсе разладятся, запутаются и тогда кесарь Варда поймёт, какого важного звена не хватает в государственной цепи, и за Феофилактом отрядят почётного вестника, а то и собственной персоной сам кесарь явится к Феофилакту домой, немало поразив соседей...
Департаментский конюх подвёл к крыльцу старого мерина, и в иное время протоспафарий Феофилакт непременно потребовал бы замену, но сегодня он покорно забрался в седло и направил коня-ветерана к воротам, решив, что спешить-то ему теперь некуда, так что спокойная езда в некотором смысле даже предпочтительнее, нежели обычный скорый аллюр.
Смиренная кляча, состарившаяся в департаментской конюшне, привычно поплелась к арке ворот, а затем без малейших понуканий повернула направо: то ли сам Феофилакт незаметно для себя натянул правый повод, то ли коняга узнала своего седока и повезла его к дому. Но Феофилакт не желал возвращаться домой в неурочный час и потому раздражённо поморщился, на месте развернул мерина, перетянул его плетью по крупу, дабы не своевольничал, и направил к Августеону.
Впрочем, куда ему ехать, Феофилакт ещё не решил. Домой возвращаться было решительно незачем, ибо дом его был ему чужд. Жена Феофилакта много лет назад умерла родами, единственная дочь сослана в отдалённый монастырь, так что к поре наступления старости в огромном родовом особняке никого не было, если не считать вечно шаркающих подошвами по полу верных рабов.
И если в обычные дни приглушённая разноголосица рабов и вялая перебранка домашней прислуги создавали обманчивое ощущение наполненности старого дома, то сейчас (и Феофилакт был в этом абсолютно уверен) дом покажется ему холодной и мрачной гробницей, где не с кем живым словом перемолвиться.
С тихой грустью и нежной тоской вспомнил вдруг Феофилакт о почтенных приживалах и приживалках, населявших во множестве дома его столичных знакомых, помогавших в досужей беседе скоротать вечерок, но у него в доме не было даже приживалов.
Да только ли в доме не было родственных душ?
Феофилакт с запоздалой и даже обидной печалью смог констатировать, что во всём Городе у него, кроме племянника Георгия, не было никого, к кому бы он мог сейчас поехать, рассчитывая на сердечный приём, на благожелательную беседу, в которой он сможет излить свои душевные невзгоды.
Увы, с детства знакомый Константинополь отчего-то стал совсем чужим...
И у протоспафария Феофилакта, привыкшего здраво рассчитывать и обдумывать каждое душевное движение, в эту минуту не появилось даже желания размышлять: что же случилось и отчего вдруг столица стала тяготить?..
Если Город стал чужим, для чего мне в нём жить? - подумал Феофилакт, испытывая непонятное, но такое желанное облегчение. Действительно, если я не нужен этому городу, то и он мне не нужен, и потому не оставить ли мне его навсегда?
Разумеется, лучше уехать. Ибо ещё Юлий Цезарь заметил, что предпочтительнее быть первым в деревне, нежели вторым в Риме.
Принятое решение побудило Феофилакта к немедленной и кипучей деятельности. Пришпорив мерина, Феофилакт направил его к дому племянника.
* * *
Привратный раб доложил о приходе Феофилакта, когда Георгий собирался обедать.
Поднявшись со своего ложа, юноша пылко облобызал дядю и проводил к столу.
Для начала предложил отведать сочных нежных листьев латука, только что доставленного из пригородного проастия.
Дядя опрыскал салат по своему вкусу винным уксусом пополам с оливковым маслом и возлёг на ложе у стола, а домашний раб, зная, что может доставить удовольствие почётному посетителю, немедленно воскурил благовония у его изголовья.
Феофилакт не сразу приступил к делу.
Вначале он с удовольствием пообедал, похвалил искусство повара, умело зажарившего седло молодой косули.
Затем искушённый гурман отдал дань выдержанному александрийскому вину.
Некоторое время Феофилакт в умилённом молчании созерцал цветы, взращённые в уютном дворике рабом-садовником, воздал должное и цветам, вздохнув, сделал несколько замечаний относительно жаркой не по сезону погоды и лишь после некоторой, приличествующей случаю, паузы сообщил сгоравшему от нетерпения юноше цель своего прихода:
- Следуя естественной справедливости, законы Ромейской империи до достижения несовершеннолетними определённого возраста предоставляют им защиту их прав, так как всем известно, что у лиц юного возраста рассудительность является шаткой, весьма непрочной и подвержена возможностям многих обманов... На днях тебе, мой юный друг, исполнится двадцать один год, и по закону ты вступишь в полное и безраздельное владение всем имуществом, движимым и недвижимым, завещанным тебе магистром Мануилом, да упокоит Господь его преславную душу...
- Слава Богу! - пылко воскликнул Георгий, не намереваясь, впрочем, обидеть этой искренней и нечаянной радостью своего великодушного опекуна.
- Как душеприказчик твоего отца, я пришёл тебе сообщить также и весть не весьма приятную: тех сумм, которые остались после уплаты всех долгов, тебе, при том образе жизни, который ты ведёшь, хватит лишь на год-полтора...
Георгий медленно поставил на стол стеклянный фиал с рубиновым александрийским вином, посмотрел на дядю с тревогой и недоумением.
Феофилакт прочитал в этом взгляде ещё и некоторое обидное недоверие.
- Милый Георгий! Ты не можешь упрекнуть меня в том, что я заботился о тебе менее, нежели твой отец... Я оплачивал все расходы, которые ты совершал и по необходимости, и для собственной пользы, и для удовольствия. Если желаешь, изволь, я представлю тебе все счета. Ни единого обола не было израсходовано напрасно, даже напротив, мне удалось выгодно поместить значительную часть твоего состояния, прикупив проастий, что увеличило размер твоего имущества, однако... Расходы твои возрастают год от года, а жизнь наша дорожает с каждым месяцем.
- Да, - не без горечи вынужден был согласиться Георгий. - Я и сам уже стал замечать, как выросли цены на переписку книг. А недавно за новые колеса для повозки кузнец заломил вовсе уж несуразную цену - две номисмы! И пришлось выложить... А шорник за новую упряжь и вовсе потребовал целых десять номисм!
- Вот видишь, мой юный друг... Очень здраво, что ты стал входить в заботы о своих расходах. Всякий разумный человек обязан радеть о приумножении своего состояния. Ты и впредь не гнушайся сам проверять все счета от торговцев... Высшие помыслы могут занимать наш ум лишь тогда, когда душа свободна от мелочных забот... Так что, мой юный друг, мне кажется, пришла пора всерьёз подумать о поступлении на государственную службу. Я понимаю, что тебе гораздо приятнее заниматься высшей философией, доступной разумению лишь немногих избранных, чем просиживать целые дни в присутствии, но - увы...
- Да, я желал стать философом и историком, но выясняется, что не суждено осуществиться ни первому, ни второму, - горестно подытожил Георгий.
- Ты заблуждаешься, мой юный друг! Именно в служении государству и заключается призвание подлинного философа!.. Ибо только на государственной службе философия может претворяться в реальность, в практическую политику. Истинным философом я почитаю не того, кто с помощью логики и метафизики исследует сущность бытия, но того, на мой взгляд, мудрого мужа, который презрел суету и посвятил всего себя служению высшей идее! Империи требуются деятели, а не созерцатели. Воспользуйся своим коротким знакомством с василевсом и при первой же возможности испроси у него достойный титул и соответствующий этому титулу придворный чин, - деловито завершил свою речь Феофилакт.
Протоспафарий Феофилакт не столь уж часто общался со столичной молодёжью, однако сделал для себя вывод: молодые аристократы разделяются на две неравные части. У одной части молодёжи главенствует инфантильность, у другой же преобладает жёсткий прагматизм, безудержный карьеризм и стяжательство. Притом вторые явно ступают по головам первых. Георгий, судя по всему, принадлежал к первой категории... К сожалению...
* * *
Формальности не отняли много времени, и вскоре приглашённый Феофилактом нотариус, получив обусловленное вознаграждение, а сверх того - амфору доброго вина, удалился восвояси вместе со своими младшими писцами. Разошлись по домам и соседи, освидетельствовавшие законность и нерушимость сделки. И наконец-то Феофилакт и Георгий остались одни в опустевшем триклинии.
- Я решился уехать, - не без грусти поведал Феофилакт, стараясь не встречаться взглядом с Георгием. - Да, друг мой, мне хочется удалиться от утомительной городской суеты, от моего постылого присутствия, от всех других канцелярий, департаментов, секретов, коллегий и прочих государственных учреждений...
Немало удивлённый, Георгий застыл посреди комнаты, не в силах вымолвить ни слова.
- Видно, так уж угодно Богу... Я твёрдо решил оставить Город - с его площадями и банями, дворцами и трущобами, многословными софистами и сановными блюдолизами, адвокатами и ворами, стражниками и казнокрадами, риторами и трактирщиками, вельможами и гетерами, священнослужителями и фиглярами! У меня во Фракии есть небольшое поместье, где я решил провести остаток дней моих в размышлениях и молитвах, в постижении замысловатых превратностей человеческих судеб... Если пребывание в имении покажется мне излишне праздным, я полагаю, что смогу посвятить себя Господу, приняв иноческий чин в небольшом монастыре, расположенном неподалёку...
- Неужели ты сможешь променять свою бурную жизнь в политике на монашеское смирение?
- Я устал, друг мой!.. Я слишком долго видел весь наш мир лишь как грандиозную арену битвы государств и народов, как жестокую схватку правителей цивилизованной империи с многочисленными варварскими племенами... Кроме того, я не раз оказывался замешан в хитроумные интриги двора, мне были доверены самые мрачные тайны, ложившиеся тяжким грузом на сердце. Мне довелось познать суровые испытания военных походов и изнеженную роскошь праздной придворной жизни, милость сильных мира сего и жгучую горечь незаслуженной опалы. Да, мальчик, я немало размышлял обо всём на свете, и мои размышления привели меня к довольно печальному выводу... Как ни прискорбно сие, однако следует всё же признать, что общество наше пребывает в состоянии хаоса. Мне порой начинает казаться, что мы стали Богу неинтересны и он предоставил миру катиться в пропасть... Чем иначе можно объяснить тот чудовищный факт, что миром правят коварные и лицемерные властители, которым чужды подлинные интересы великой христианской державы и которые озабочены лишь собственным благополучием? Зло торжествует над добродетелью, ложь попирает истину, продажность ценится выше чести и совести... Человек творит зло, потому что ему это стало выгодно! И даже приятно!.. В наше время вдруг оказалось, что в справедливости, честности и доброте нет выгоды... Не желая более потворствовать злу, я слагаю с себя государственные полномочия и отправляюсь на покой. В провинции я надеюсь обрести то, чего мне недоставало здесь. Предоставляя одно, столица отнимает нечто иное. Если человеку даётся власть, у него отнимаются простые житейские радости. Не был бы Варда кесарем, кто обратил бы внимание на его шашни с невесткой?.. И неизвестно, выиграл он или проиграл, ибо простые удовольствия - единственное прибежище для сложных натур.
- У Варды как раз всё наладилось... - сказал Георгий, демонстрируя свою близость к придворным делам. - Развод с прежней женой уже оформлен, и не нынче-завтра состоится венчание с его возлюбленной Евдокией.
Феофилакт замолчал, пытаясь связать разорванную мысль, затем сказал:
- Верности государю недостаточно, чтобы обеспечить спокойствие империи, однако как раз достаточно, чтобы подвергнуть опасности свою собственную жизнь. Справедливости недостаточно, чтобы принести пользу ближним, однако как раз достаточно, чтобы навлечь на себя их нерасположение... Увы!
В триклиний с поклоном вошёл домашний раб и сказал, что явилась Анастасия.
Едва Феофилакт услышал это имя, как его сердце взволновалось.
- Друг мой, я не ослышался?!
- Да, - смущённо пожал плечами Георгий и обратился к рабу с повелением немедленно пригласить гостью в триклиний.
Обворожительно улыбаясь, в триклиний вошла красавица Анастасия, и в комнате запахло розами и пачулями, мускусом и какими-то неведомыми Феофилакту благовониями.
- Анастасия, позволь тебе представить моего дядюшку, протоспафария Феофилакта, - церемонно произнёс Георгий.
- Увы, уже отставного протоспафария, - мягко улыбнулся Феофилакт. - Только что я подал прошение об отставке.
- Я рада вас видеть в добром здравии, ваше превосходительство... Что слышно о вашей девочке?
- Никаких вестей...
- Отчего вы не приходили ко мне?
- Не знаю... Недосуг.
- Теперь у вас будет довольно времени, чтобы вести светскую жизнь. Приходите в любой день, когда вам заблагорассудится, - с покровительственными нотками в сладком голосе пригласила Анастасия.
- Благодарю покорно. А сейчас позвольте откланяться...
* * *
Как только за Феофилактом закрылись створки ворот, Георгий устремился в объятия Анастасии, размахивая в воздухе пергаменным свитком.
- Возлюбленная моя, ты только погляди, какой подарок преподнёс нам мой дядюшка!.. Все преграды позади! С этого дня я вступил в полное владение всем имуществом. Отныне я вправе распоряжаться даже самим собой и посему желаю немедленно пригласить священника, дабы в его присутствии сделать тебе предложение о вступлении в законный брак и чтобы он тотчас объявил о нашей помолвке с амвона.
Однако красавица улыбнулась и отвела в сторону руки Георгия.
- Ты... ты хорошо всё обдумал? - негромко спросила Анастасия, заглядывая в сверкающие глаза Георгия.
- Да! - пылко воскликнул Георгий. - С той самой минуты, когда я впервые увидел тебя у Царского Портика, все мои помыслы денно и нощно заняты одной тобой. Давно и бесповоротно решил я связать свою судьбу с твоей и ждал только этого дня, этого документа... И теперь, когда все формальные препятствия позади, неужели же отыщется причина, способная помешать соединению наших сердец?
- Мой милый мальчик! Признаться, я и не предполагала, что ты строишь какие-то планы, что питаешь такие надежды...
- Да! Да!
- А ты не подумал о том, что я старше тебя на десять лет?
- Какое это имеет значение?
- Не знаю, не знаю... - покачала головой Анастасия и надолго умолкла.
- Что ты желаешь этим сказать? Что ты... что ты никогда не сможешь полюбить меня? Нет, скажи мне прямо: ты согласна назвать меня мужем?
- Но - зачем? - удивилась Анастасия.
- Затем, что я не могу без тебя жить, - обречённо сказал Георгий.
- Милый мой, одному Богу известно, сколько лет я не была у причастия... И отыщется ли во всём Константинополе священник, который согласится объявить с амвона о нашей помолвке?
- Эти хлопоты позволь мне взять на себя.
- Но для чего тебе непременно нужно вести меня под венец? Тебе мало моей любви? - тщательно пряча под рассеянной полуулыбкой нешуточную настороженность, спросила Анастасия.
- Я хочу быть уверен, что до самой могилы ничьи руки не станут касаться тебя, что ничьи губы не посмеют лобзать тебя и что вечный союз наших сердец будет находиться под благословением Божиим.
- Да ты не ревнивец ли, мой милый? И не станешь ли ты в самом скором времени упрекать меня за тот образ жизни, который вела я прежде?
- Всё, что было до нашей любви, - миф, мираж, наваждение бесовское, - без тени сомнений сказал Георгий, и ему самому стало легко на душе от мужской твёрдости решения. - Теперь ты согласна стать моей законной женой?
- А если я всё-таки скажу - нет? - коварно усмехнулась Анастасия.
- Я не переживу... Я убью себя, - в отчаянии простонал Георгий.
- Успокойся, мой милый, прошу тебя.
- Ты не вправе отказывать мне! Ведь людей, которые нуждаются друг в друге, так много, а тех, кто нашли друг друга, так мало!.. Это - перст Божий. Ты не можешь отринуть меня.
- Хорошо... Я дам тебе ответ через несколько дней, - наморщив прелестный лобик, пообещала Анастасия. - В следующую субботу на ипподроме будут ристания, а после ристаний, как обычно, поедем к Ингерине... Вот тогда я и дам тебе ответ.
С этими словами Анастасия помахала растерявшемуся Георгию лёгкими перстами и выпорхнула из триклиния.
С крыльца она кликнула своих служанок и вместе с ними продолжила прогулку.
* * *
Очутившись в день ристаний на многолюдной трибуне ипподрома, Феофилакт как будто забыл, что он уже подал прошение об отставке. Всё так же зорко, как и в прежние годы, он поглядывал по сторонам, мимо воли ловил глазами и сердцем малейшие намёки на грядущие перестановки в синклите. Всё существо Феофилакта противилось его выключению из активной политической жизни. Мозг чиновника не желал мириться с тем, что неизбежно должно было последовать за подачей прошения об отставке.
Неужели же суждено ему в самом скором времени стать ничтожным и почти бесправным?..
Да, теперь при одной лишь мысли о вынужденном безделии Феофилакт стал терзаться сомнениями, не погорячился ли он...
Не ради наживы, не ради сладостного ощущения власти, но единственно ради служения великой христианской Идее был готов Феофилакт смирить гордыню, поклониться в ноги Варде, лишь бы вновь получить доступ к подлинной государственной деятельности.
Горько было на сердце у отставного протоспафария, ибо он понимал, что в единоборстве со всесильным кесарем он обречён.
Впрочем, и век кесаря тоже не беспределен.