ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В первое воскресенье после весеннего полнолуния греки устраивали самый пышный из праздников - в честь возвращения к жизни их Бога.
Сорок дней до праздника греки и сами не ели мяса, и никому не подавали его к столу, так что воины уже начали высказывать конунгу недовольство растительной пищей, однако подарки, полученные по случаю Пасхи, с лихвой возместили вынужденные неудобства. Так у греков было заведено, что выдачи из казны в день Воскресения были наиболее значительными для каждого, кто служил империи.
Кесарь Варда столь щедро наградил воинов, что конунг Рюрик решил посоветоваться с Рагнаром и Эйнаром: не пришла ли пора возвращаться в родные фиорды?
Кормщики дружно сказали, что столько золота, серебра, драгоценных одежд и оружия они не надеялись получить и за все три года, а боевую славу можно поискать и поближе к родным стенам.
В столице империи было тихо, чернь присмирела, никто не покушался на императорский престол, и потому, когда Рюрик попросил Варду отпустить воинов из Миклагарда домой, правитель империи не только не попытался удержать их на службе, но, как показалось конунгу, даже испытал некоторое облегчение.
Погрузив на драккары, застоявшиеся в императорских корабельных сараях, свои сокровища, варяги пустились в долгий и трудный путь, скрашиваемый лишь ожиданием скорой встречи с родиной.
Вдоль болгарского берега Русского моря они проплыли благополучно, и на восьмой день при попутном ветре драккары подошли к поросшему густой дубравой острову, прикрывавшему вход в просторный и спокойный Днепровский лиман.
Рюрик направил драккары вдоль берега острова и стал выискивать цепким взглядом бухту, в которой можно было бы остановиться на несколько дней, дать отдых воинам и тщательно подготовиться к самому опасному участку пути - к переходу через пороги.
Плыть пришлось довольно долго, и наконец Рюрик нашёл подходящий залив.
Корабли вытащили на песок, обитые золотом головы драконов, украшавших корабельные штевни, спрятали под кожаными пологами, дабы не прогневать ненароком местные божества.
От Березани начиналась наиболее утомительная часть пути - против речного течения, без парусов, только на вёслах, да ещё и в полном боевом облачении, чтобы не быть застигнутыми врасплох степными разбойниками.
Первые два дня Рюрик позволил воинам валяться на тёплом песке, пить греческое вино и до отвала наедаться солониной, припасённой в Миклагарде.
На третий день, поручив кормщикам готовиться к плаванию по реке - убирать мачты и паруса, крепить мешки и сундуки, конунг Рюрик ушёл в густую дубраву и там втайне совершил жертвоприношение Одину, не оставляющему своими милостями смелых и отважных. На жарком костре Рюрик сжёг петуха, живым привезённого из Миклагарда, и обрадовался доброму знаку - жирная птица сгорела чрезвычайно быстро, что свидетельствовало о благорасположении божества.
И когда Рюрик, весёлый и довольный, возвращался на берег, он увидел две арабские фелуки, тихо входящие в гавань под цветастыми косыми парусами.
Завидев на песке драккары, осторожные арабы живо убрали паруса, сблизили обе фелуки и долго переговаривались между собой, верно не решаясь приставать к берегу, но затем всё же налегли на вёсла и устремились к соседней лагуне.
Рюрик из-под ладони оглядел арабских мореходов - по всему было видно, что эти торговцы не слишком заботились об охране. А фелуки сидели в воде низко, товара на них было много.
Скорым шагом Рюрик направился к своим кораблям, негромко скомандовал готовиться к отплытию, однако по десять человек с каждого драккара оставил на берегу, направив их в обход лагуны.
Драккары отчалили, и, как только головы драконов вернулись на штевни, Рюрик отдал приказ:
- К берегу! Приготовить оружие!..
Всё было кончено в самое короткое время - арабов перебили, товары перегрузили на драккары, днища фелук прорубили топорами и дождались, пока на водной глади не осталось никаких следов.
Разглядывая тюки с пряностями, кипы шёлка, амфоры с оливковым маслом и вином, Рюрик сказал:
- Эту добычу послал нам Один, и по праву ему принадлежит лучшая часть... Если мы будем чтить своих богов, они ещё не раз пошлют нам богатую добычу.
Под одобрительные возгласы воинов Рюрик швырнул в бушующее пламя жертвенного костра понемногу от каждого вида добычи, и над берегом поплыл аромат горящих пряностей. Вероятно, богам был приятен и вид сгоревших в их честь ковров.
* * *
Мимо Киева Рюрик намеревался пройти без остановки, однако навстречу драккарам вышли славянские лодьи, так что пришлось подчиниться настойчивым уговорам и пристать к берегу в устье Почайны. От почётного пира Рюрик наотрез отказался, но побеседовал с князем-воеводой Аскольдом на берегу.
- Не надумал ли послужить великому кагану Диру? - вновь осведомился Аскольд.
- Благодарю за предложенную честь, однако сейчас меня ждут дома... Возможно, через какое-то время, следующей весной...
- Знавал ли ты конунга Сигурда?
- Разумеется...
- Только что прискакали гонцы от Гостомысла, поведали, как приходил к ним с большим флотом Сигурд, требовал дани. Дело обернулось печально для Сигурда - его изловили и разорвали, привязав к лошадиным хвостам.
- Какое несчастье!.. - вырвалось у Рюрика. - Мужчина должен умирать с мечом в руке, а иначе - не быть ему с героями... Какая позорная смерть!
- Я не советовал бы тебе возвращаться домой по Волхову, потому что словене могут причинить тебе неприятности, которых ты не заслужил...
- Спасибо за добрый совет, князь, ибо вижу, что исходит он от чистого сердца... Что ж, откровенность за откровенность. Я знаю, что кесарь Варда нанёс великому кагану Диру несмываемую обиду... На следующее лето у Дира будет возможность славно отплатить кесарю. Нынче осенью военные корабли отправятся на Крит, воевать против арабских пиратов... Поход обещает быть долгим. Арабы доказали, что они не хуже греков умеют воевать на море, и недавно крепко потрепали имперский флот...
- Эти сведения заслуживают внимания, - согласился князь Аскольд. - Но у греческого императора осталось довольно много воинов помимо разбитого флота.
- Империя готовит решительный поход против еретиков-павликиан. Он намечен на следующую весну. Возглавит армию кесарь Варда, с ним уйдут за Босфор все легионы.
- Не знаю, сможем ли мы воспользоваться твоими сведениями, - задумчиво сказал Аскольд. - Империя гораздо сильнее нас, потому и позволяет себе многое.
- Никакие причины не могут служить помехой справедливой мести, - возразил Рюрик.
По берегу стлался дым от костров, на которых товарищи Рюрика варили обед в больших бронзовых котлах.
- Приглашаю тебя, Аскольд, разделить с нами нашу трапезу, - пригласил Рюрик.
Киевский князь, не чинясь, вместе с Рюриком подсел к походному котлу.
Заметив вислоусого Бьёрна, Аскольд сказал:
- Приветствую своего названого брата!.. Не желаешь ли погостить у меня?
Бьёрн почесал в затылке, ответил негромко:
- Признаться, мне и самому не хотелось бы возвращаться туда, где меня никто не ждёт. Если конунг согласится...
- Ты, Бьёрн, сам хозяин своей судьбы. Если тебе захочется вернуться на Побережье Туманов, мы выстроим для тебя такой дом, какой ты только пожелаешь, - сказал конунг.
После обеда Рюрик выделил Бьёрну его часть добычи, и на том расстались. Подавая пример воинам, конунг сам взялся за весло.
Полетели драккары по серо-зелёной днепровской воде, и скоро за речным поворотом скрылись стены славянской столицы.
* * *
Внимательно выслушав Аскольда, Дир сказал:
- Вести весьма важные... За это лето успеем собрать большую дружину, построить лодьи, отковать мечи... Только бы не обмануться, узнать наверняка, что Царьград остался без боевых кораблей и без войска.
- Завтра выходит караван на Корсунь. С ним отправится мой человек. Из Корсуни он дойдёт до Царьграда и по весне даст нам знать, что пришла пора выступать в поход.
- Добро. Отряди гонцов ко всем князьям и боярам, ко всем племенам и родам, чтобы без шума принимались снаряжать дружины к следующему лету... Всем сказывать, что готовим поход на кагана хазарского. Довольно, мол, платить ему дань...
- Всё сделаю, как велишь.
- А дружину на Царьград тебе вести, - с грустью добавил Дир. - Стар я уже в походы ходить. Скоро мне собираться туда, откуда не возвращаются.
- Не ко времени затеял ты этот разговор, - поморщился Аскольд.
- Ещё лето погуляешь воеводой, а по весне сядешь на великий киевский стол.
* * *
Медленно катились по знойной степи громоздкие высокие фуры, запряжённые равнодушными ко всему волами. Корсуняне выгодно сбыли в Киеве свой главный товар - знаменитую корсунскую соль, и домой возвращались, загрузив фуры мёдом и воском, мехами и кожами.
Бьёрн то сидел на высокой поклаже, то спрыгивал на землю и шёл рядом с фурой, когда надоедало валяться на жёсткой укладке из бочек с мёдом, а потом вновь забирался на повозку, откидывался на спину и глядел в бездонное степное небо, слегка подрагивавшее в глазах от нестерпимой жары. Из поклажи у Бьёрна был только небольшой дорожный сундучок да плетённая из ивняка клетка, в которой негромко курлыкали и ворковали два сизаря. Не простыми были те голуби, а выученными на княжеской голубятне летунами, способными находить дорогу к родному дому, будучи увезёнными за тысячи вёрст.
Ехали корсуняне спокойно, не опасаясь нападения разбойников. С греками степняки дружили и порой выскакивали шумной ватагой наперерез медлительному каравану, предлагали купить то овец, то лошадей. Взамен просили соль и вино, но корсуняне лишь разводили руками - всё сторговали в Киеве. С тем и разъезжались по степи в разные стороны.
Однажды под вечер обоз, остановившийся для ночлега, настигла удалая шайка лихих наездников.
За вершниками в некотором отдалении летели, вздымая густые облака пыли, кибитки, запряжённые четвёрками низкорослых лошадей.
Степняки подсели к костру, в чём-то долго убеждали старшину корсунских солеторговцев, он не соглашался, упрямо отнекивался, озабоченно вертел головой.
Бьёрн подошёл поближе, спросил:
- Что за товар они предлагают?
- Уговаривают купить рабов, - отводя глаза в сторону, сказал старшина. - Для чего они мне, те рабы?.. Кабы девок, ещё куда ни шло. А с мужиками мороки не оберёшься, того и гляди сбегут.
Степняки подступили к Бьёрну, стали жестами подзывать к своим кибиткам.
Уступая настойчивым уговорам, Бьёрн пошёл за кривоногими работорговцами.
С одной кибитки сдёрнули лёгкий полог, обнажилась плетённая из лозняка клетка, в которой, скорчившись в три погибели, сидели молодые рабы.
- Выбирай любого, за три золотых отдам, - сказал степняк на ломаном греческом языке.
- Добрый человек, выкупи меня из неволи, - взмолился по-русски один раб. - Если до Киева доберёмся, получишь за меня двойную плату.
- Путь мой лежит в другую сторону, - озабоченно сказал Бьёрн и повернулся к продавцу: - Если цену сбавишь... скажем, за два золотых, то так тому и быть, возьму этого молодца...
Степняк почувствовал в Бьёрне достойного покупателя и стал торговаться. Сошлись на двух золотых и в придачу шесть монет серебром.
Дверца клетки открылась, узник ступил на землю и упал лицом в траву. Не держали его подкосившиеся от слабости ноги.
А степняки ускакали в темноту, только пыль взвилась из-под колёс кибитки.
- Ты чей будешь? - поинтересовался Бьёрн.
- Киевского боярина Надёжи лодейник.
- А имя твоё как произносится?
- Ждан.
- Что ж, полезай ко мне на спину, время ужинать.
Подхватив исхудавшего раба на плечи, Бьёрн пошёл к солеторговцам, хлебавшим кашу из большого котла.
- Для чего ты его купил? - недовольно проворчал старшина.
- Будет прислуживать мне.
Он усадил своего раба поближе к котлу, дал ему свою ложку - серебряную, с витой ручкой.
Но едва раб потянулся к каше, как ударом ноги старшины был опрокинут навзничь.
- Когда все свободные люди насытятся, будет позволено есть и рабам, - жёстко объяснил старшина Бьёрну. - И ты здесь свои порядки не устанавливай!
- Прости, если что не так, - виновато развёл руками Бьёрн.
Ждан отодвинулся от котла, повернулся к нему спиной и стал глядеть куда-то вдаль, может быть, на зелёную звезду, поднимавшуюся над горизонтом.
* * *
Немедленно по прибытии в Херсонес Бьёрн отправился на берег моря, чтобы узнать, не собирается ли в столицу какое-нибудь из торговых судов.
Ждан испуганно жался к своему избавителю, по сторонам глядел с опаской, словно боялся, что стражники схватят его и заключат в темницу.
У причала Бьёрн увидел славянские лодьи, подошёл ближе, и тут Ждана словно ветром подхватило.
С пронзительным криком: "Надёжа, Надёжа!.." - он устремился к молодому корабельщику, распоряжавшемуся укладкой груза.
Подойдя ближе, Бьёрн увидел, как кормщик заключил Ждана в объятия.
- Если пожелаешь, можешь купить у меня этого раба, - осторожно предложил Бьёрн.
- Сколько просишь? - обрадованно спросил корабельщик.
- Шесть золотых.
Не торгуясь и не прекословя, кормщик в ту же минуту отсчитал деньги.
- Будь здоров! - сказал Бьёрн рабу и помахал на прощанье рукой.
В лодье у этого раба оказалось немало знакомых - они теребили и тормошили его, одобрительно похлопывали по плечам, наперебой протягивали всякие лакомства.
Бьёрн убрал монеты в кошель и пошёл по причалу дальше, туда, где прибрежные служители отматывали толстые канаты, готовясь отпустить тяжело сидящее в воде судно на волю волн.
- Куда путь держишь, навклир? - спросил Бьёрн, обращая свой вопрос к старшему мореходу.
- Мы идём в Фессалонику, чужеземец, - ответил навклир.
- Можно с вами доплыть до Константинополя?
- Это будет стоить две номисмы, - предупредил навклир.
- Сговорились! - сказал Бьёрн и лихим прыжком преодолел увеличивавшуюся на глазах полосу воды между бортом судна и причалом.
Ветер живо наполнил пузатый парус, судно полетело вдогонку за солнцем.
* * *
Путешествие в столицу империи прошло благополучно, однако в первый же вечер Бьёрна, искавшего себе пристанище в гостинице, на берегу бухты Золотой Рог подкараулили злоумышленники и крепко избили.
Когда Бьёрн очнулся, он лежал на булыжной мостовой без пояса, в котором хранились деньги, без дорожной сумы, без сапог и без плаща.
Поднималось багровое утреннее солнце, на улицу выходили муниципальные рабы, меланхолично сгребавшие мусор в кучи.
Спешили на рынки за провизией экономки и повара, а Бьёрну некуда было торопиться.
Прохожие принимали Бьёрна за подгулявшего чужеземца и советовали убираться, пока не явилась городская стража.
Бьёрн поднялся на ноги и обнаружил, что единственным его достоянием является массивный браслет из чернёного серебра. В темноте грабители его не заметили и не сняли с предплечья. Да несколько в стороне валялась на боку плетёная клетка с голубями.
В голове шумело, затылок тупо болел.
Бьёрн дотянулся до клетки, убедился, что голуби живы и здоровы.
Вздохнув, Бьёрн подхватил клетку под мышку и отправился на Аргиропратий, где надеялся сбыть браслет, чтобы на вырученные деньги приобрести сапоги, так как идти во дворец наниматься на службу босиком было постыдно и неразумно.
Понуро свесив голову, брёл босоногий Бьёрн по просыпающимся улицам Константинополя.
Вышел к Халке и увидел, что на Аргиропратии уже начиналась обычная сутолока.
В дни, предназначенные для торгов, ювелиры выносили из своих мастерских обширные прилавки, на которых, согласно установлениям городского эпарха, должны были помещаться не только изделия самого ювелира, но и деньги, в крупной и мелкой монете, чтобы никакой аргиропрат не мог сослаться на отсутствие средств и не имел причины для отказа в покупке той или иной вещи.
Специальным указом эпарха было установлено, чтобы лавки мироваров и торговцев благовониями также помещались на Аргиропратии, дабы запах изысканных ароматов достигал ноздрей высокопоставленных особ, прогуливающихся по улице.
Вместе с праздной толпой Бьёрн переходил от одного прилавка к другому, выбирая такого торговца, которому можно бы было сбыть браслет подороже.
Рослые увальни - ститоры, нанимаемые ювелирами для охраны своих сокровищ, провожали Бьёрна подозрительными взглядами. Эти профессиональные бездельники, большую часть времени подремывавшие в тени, не скрывали своего презрения к босоногому чужеземцу.
Задержавшись у одного из прилавков, Бьёрн увидел, как ститор, приставленный к сокровищам, взял в руки увесистую дубинку, как бы предостерегая чужеземца от необдуманных поступков.
- Позови своего хозяина! - сказал Бьёрн, на всякий случай отходя от прилавка на безопасное расстояние.
- Для чего он тебе, оборванцу? - насмешливо поинтересовался ститор, поигрывая дубинкой.
- Делай, что тебе велено! - начиная сердиться, сказал Бьёрн и выразительно сжал кулаки.
- Ты полегче, полегче... Если тебе нужно, сам к нему иди, - сказал ститор и как-то неопределённо махнул рукой, указывая на дверь мастерской.
Звякнул колокольчик, подвешенный над дверью, Бьёрн сошёл по стёртым каменным ступеням вниз и очутился под угрюмыми низкими сводами, покрытыми вековой копотью.
В дальнем углу гудел и полыхал синим пламенем небольшой горн, раздуваемый мускулистым рабом, а сам ювелир - узкогрудый, сутулый, подслеповатый - ударял крохотным молоточком по серебряному блюду.
- Эгей, хозяин! - позвал Бьёрн, останавливаясь посреди мастерской.
Аргиропрат не сразу поднял голову на зов. Ударяя миниатюрным молоточком по крохотному зубильцу, грек довёл чеканную линию рисунка до края фигурного завитка и лишь затем, отложив инструмент, повернул к Бьёрну морщинистое желчное лицо, прищурился, словно старался определить, кто таков сей чужестранец, и в зависимости от того, собирался он покупать или продавать украшения, на губах ювелира должна была появиться то ли умилённая улыбка, то ли брезгливая гримаска.