- Эй, хозяин, у тебя там, на прилавке, выставлены довольно красивые вещицы, - сказал Бьёрн, желая угодить ювелиру и одновременно усыпить его бдительность.
Расчёт оказался точен - озлобленный на весь белый свет ювелир стал медленно приподниматься, и лицо его помягчело, даже морщин стало меньше, а глаза повеселели.
- Какую из этих вещиц ты желал бы приобрести? - спросил ювелир весьма любезным голосом.
- Все! - весело отозвался Бьёрн.
- Неужели - все? - не веря своим ушам, переспросил ювелир.
- Кабы деньги были... - развёл руками Бьёрн, улыбаясь виновато и кисло. - А пока я желал бы показать тебе браслет...
Скривившись, будто от надкушенного лимона, ювелир взял у Бьёрна его браслет, мимоходом поглядел на босые ноги чужеземца, многозначительно хмыкнул, затем принялся вертеть браслет в руках, тереть серебро мелом и тряпицей, подносить к светильнику, сокрушённо качая при этом головой и издавая неопределённые звуки.
В эту самую минуту с улицы послышался шум, звон монет, чей-то истошный крик и гулкий топот удаляющихся шагов.
Решительно отстранив оторопевшего ювелира со своего пути, Бьёрн выбежал из мастерской и увидел, что ститор лежит на булыжной мостовой, потирая ушибленную голову, а в боковой переулок со всех ног удирает какой-то оборванец.
Не раздумывая ни единого мига, Бьёрн устремился следом за грабителем, слыша у себя за спиной отчаянный вопль статора:
- Держи вора!..
В следующую минуту к нему присоединился жалобный голос ювелира:
- Обоих держите!.. Это разбойники, грабители, держите их, ловите!
Несмотря на душераздирающие крики ювелира и его статора, никто из прохожих не бросился вдогонку за воришкой, и уж тем более никто не пожелал связываться с вислоусым варягом. Даже крепкие столичные мужчины с готовностью уступали дорогу Бьёрну, прижимаясь к стенам узкого тёмного переулка. Что же до прочих статоров, то каждый из них оставался на страже своего прилавка, до чужих сокровищ никому не было дела.
Сызмалу привыкший бегать в полном вооружении, налегке Бьёрн довольно скоро настиг беглеца, крепко ухватил его за хитон, однако ветхая ткань расползлась под пальцами варяга, воришка выскользнул из рук и припустил со всех ног.
И когда Бьёрн вновь настиг его, прежде всего ловкой подсечкой повалил на землю, навалился всем телом сверху и живо связал грабителя по рукам и ногам своим кожаным поясом.
- Возьми всё, только отпусти! - взмолился запыхавшийся вор, и глаза его жалобно сверкнули. - Отпусти, чужестранец, смилуйся!.. Век за тебя стану Бога молить.
- Не нуждаюсь я в твоих молитвах, потому что верю только своим богам, но как ты станешь им молиться? - усмехнулся Бьёрн, легко вскинул вора на плечи, словно куль с зерном, и понёс назад.
Поняв, что на сей раз от неминуемого наказания ему никуда уж не деться, вор принялся озлобленно шипеть, норовил извернуться и укусить, так что Бьёрну приходилось время от времени поправлять свою поклажу и встряхивать пойманного воришку так, чтобы он не смог дотянуться зубами до шеи или до плеча.
- Ага-а-а!.. - торжествующе закричал ювелир, когда Бьёрн положил связанного вора к его ногам. - Попа-а-ался! Теперь тебя ждёт справедливый суд и заслуженная каторга!
Злорадно смеясь, но в то же время опасливо косясь на зубы вора, ювелир запустил руку ему за пазуху и извлёк оттуда целую связку золотых украшений.
- Вот тебе, негодяй! - проскрипел ювелир и с нескрываемой ненавистью ударил вора ногой в лицо, норовя носком сапога выбить ему передние зубы. - Будешь впредь знать, как зариться на чужое добро!..
Опомнившийся ститор подскочил к лежащему вору и принялся охаживать его по плечам и по спине самшитовой дубинкой, пока ювелир не сказал ему:
- А ты, трусливый бездельник, можешь немедленно убираться на все четыре стороны! Таких стражников мне не нужно, и на те деньги, которые я тебе плачу, я смогу нанять более достойного ститора. Пшёл вон!
Ститор огорчённо почесал в затылке, сплюнул, ударил ещё раз затихшего вора, срывая на нём свою злость, и медленно побрёл по Аргиропратию, провожаемый едкими насмешками недавних сотоварищей.
Прибежали городские стражники и уволокли вора.
Постепенно разошлись зеваки, успокоилась праздная улица.
Бьёрн помог ювелиру перенести в мастерскую его прилавок с нераспроданными украшениями, затем благодарный ювелир, слегка помявшись, дал Бьёрну золотую монету. После некоторого раздумья добавил еще пять серебряных милиарисиев.
- Твои благие деяния тебе зачтутся на Страшном Суде, - проскрипел ювелир. - Пожалуй, я куплю у тебя твой браслет. Я могу тебе дать за него...
- Если не хочешь, можешь не покупать... - сказал Бьёрн, забирая браслет из рук ювелира и надевая на правое запястье. - На первое время мне хватит тех денег, что ты мне дал, а там видно будет.
- Кому ты служишь? - поинтересовался ювелир, оглядывая Бьёрна с головы до ног. - Кто твой хозяин?
- Я сам себе хозяин. А прежде служил в императорской гвардии, в личной охране его величества Михаила!
- Отчего же ты оставил такую замечательную службу? - насторожился ювелир.
- Все мои сотоварищи ушли домой, а мне пришлась по нраву здешняя земля. Тепло у вас, хорошо! Если бы меня не ограбили вчера в порту, я бы уже вновь поступил на государственную службу. Но не мог же я идти в императорский дворец без сапог!
- А ты не хотел бы послужить ститором?
- Сколько ты станешь платить?
- Двадцать четыре номисмы в год, ну, и ещё... наградные ко всем праздникам...
Бьёрн оглядел мастерскую, сказал твёрдо:
- И ещё - ты сегодня же купишь мне сапоги.
* * *
По совету ювелира Автонома Бьёрн снял себе недорогую квартиру вблизи цистерны святого Мокия - помещалась она под самой крышей большого доходного дома, довольно далеко от Аргиропратия, за стеной Константина, однако имела одно несомненное достоинство - небольшую цену. Кроме того, неподалёку был выход на крышу, где Бьёрн устроил загончик для своих голубей.
Поселившись в этой каморке, Бьёрн нанял кухарку, познакомился с мясником и зеленщиком, постарался завоевать их расположение, чтобы в трудную минуту пользоваться кредитом.
В воскресенье Бьёрн отправился на птичий рынок и купил там шесть пар голубей, которых поселил на крыше и время от времени принимался гонять их залихватским свистом.
На соседней крыше обнаружился ещё один любитель гонять голубей, с которым Бьёрн скоро подружился.
* * *
Новая служба оказалась не слишком утомительной - три дня в неделю стоять рядом с прилавком, поглядывать на прохожих, уважительно раскланиваться и беседовать с возможным покупателем, отгонять подальше всякую голытьбу и мошенников.
От досужих бесед с прохожими и уличными зеваками Бьёрн получал не только удовольствие, но и вознаграждение от своего ювелира, если вследствие подобных разговоров рассеянный взор какого-нибудь столичного бездельника вдруг останавливался на изящной вещице и он пожелал её приобрести.
- Что и говорить, дельце выгодное, - сказал Бьёрн в конце первого месяца, получив от хозяина сверх обусловленной платы ещё три милиарисия. - За такую плату я готов послужить тебе не только своими руками, но и глоткой, а она, смею тебя уверить, способна на такое, о чём ты даже не подозреваешь.
Уточнив кое-что для себя, Бьёрн стал кричать на всю улицу:
- Здесь трудится соревнователь Гефеста! Искуснейший аргиропрат Автоном способен украсить своими поделками самых достойных!..
Конечно, если бы греки понимали хоть самую малость в настоящей поэзии, Бьёрн сочинял бы такие звонкие висы, которые пели бы много веков спустя, но, увы, греки мыслили чересчур прямолинейно и датской поэзии не разумели. Приходилось подлаживаться под их примитивные вкусы, и когда мимо прилавка проходила в сопровождении служанок богатая матрона, Бьёрн негромко советовал:
- Только у этого ювелира вы найдёте изысканные украшения для ваших нежных ручек...
Матрона соглашалась с оценкой своих холёных рук и приглашала на улицу Автонома, чтобы немедленно купить у него то ли браслет, то ли цепочку, то ли серьги.
Если на Аргиропратии появлялась компания благородных мужей, Бьёрн доверительно обращался к ним с предложением купить крепкие застёжки для плащей, заказать золотые перстни или браслеты.
Лесть на греков действовала безотказно, а у Автонома не умолкал колокольчик над входной дверью.
Прижимистый ювелир понимал, кому он обязан неожиданной бойкостью торговли, и в конце месяца сверх положенных двух номисм, расщедрившись и опасаясь, что такого статора могут переманить завистливые коллеги, добавил ещё целых две золотых монеты.
* * *
И всем была хороша для Бьёрна его новая служба, если бы Автоном, вдобавок к неимоверной скупости, не оказался ещё и невероятным ревнивцем.
Однажды в полдень к прилавку аргиропрата подошла богатая молодая женщина, сопровождаемая смуглолицей служанкой.
Служанка бесшумно спустилась в эргастерий, а незнакомка, остановившись вблизи Бьёрна, откинула с лица тонкое шёлковое покрывало и принялась перебирать тонкими пальчиками серьги и кольца. При этом она время от времени поглядывала на статора томными коровьими глазами.
- Ты желала бы что-нибудь купить? - деловито уточнил Бьёрн, оглядываясь на дверь эргастерия, за которой послышался крик Автонома.
- Ты - новый статор?.. Как зовут тебя, усатый?
Бьёрн озабоченно вздохнул - тут надо держать ухо востро, кокетливая незнакомка могла запросто воспользоваться минутным замешательством ститора и стянуть с прилавка золотую безделушку, за которую потом и в целый год не расплатиться с Автономом.
И в эту самую минуту из эргастерия выбежал разъярённый аргиропрат и принялся кричать на незнакомку, размахивая кулаками:
- Илария!.. Ты сведёшь меня в могилу! Сколько раз я просил тебя, чтобы ты приносила мне обед не прежде, чем наступит полдень!.. Почему ты позволяешь себе не слышать моих просьб?!
- Я шла от портнихи и решила зайти к тебе показать новое платье... Не правда ли, оно стоит четырёх номисм?
- Боже мой!.. Ты решила разорить меня!.. Я не могу больше так жить!..
Слушая гневные слова Автонома, Бьёрн уже другими глазами поглядел на молодую кокетку и подумал, что опасения аргиропрата не лишены оснований - по виду Илария принадлежала к тем женщинам, которые ставят греховные удовольствия много выше семейной чести.
Неожиданно аргиропрат повернулся к Бьёрну и напустился на него:
- А ты, дубина, чего уставился?! Убирай прилавок и сам убирайся! На сегодня твоя служба закончена...
* * *
"...Когда ты уходишь, в душе у тебя остаются её слова, одежды, взгляды, походка, стройность, ловкость, обнажённое тело, и ты уходишь, получив множество ран. Не отсюда ли беспорядки в доме? Не отсюда ли погибель целомудрия? Не отсюда ли расторжение браков? Не отсюда ли брани и ссоры? Не отсюда ли бессмысленные неприятности? Когда ты, занятый и пленённый ею, приходишь домой, то и жена тебе кажется менее приятною, и дети - более надоедливыми, и слуги - несносными, и дом - отвратительным, и обычные заботы - тягостными, и всякий приходящий - неприятным и несносным. Причина же этого в том, что ты возвращаешься домой не один, но приводишь с собой блудницу, входящую не явно и открыто - что было бы более сносно, потому что жена скоро выгнала бы её, - но сидящую в твоей душе и сознании и воспламеняющую душу вавилонским и даже более сильным огнём..."
Иоанн Златоуст
* * *
С тех пор, выполняя повеление хозяина, Бьёрн незадолго до полудня заносил прилавок в подвал и с готовностью покидал свой пост, отправляясь либо в харчевню хромого Симеона, либо в тенистые портики у ипподрома, где во всякое время находилось достаточно и болтунов, и досужих любителей послушать столичных риторов.
Переходя от одного кружка собеседников к другому, Бьёрн узнавал городские новости, слухи и сплетни, выслушивал малоправдоподобные, но увлекательные рассказы о заморских чудесах и диковинах, а также откровенные сказки, которые их сочинители не без успеха выдавали за истинные происшествия, которые, как правило, случались настолько далеко, что никто никогда там не бывал, и невозможно было проверить, было ли на самом деле такое, что корова принесла двух козлят, одного белого, а другого рыжей масти, а из грозовой тучи на землю целый день напролёт сыпалась крупная живая рыба...
Скоро у Бьёрна повсюду появились знакомые, которые радостно приветствовали его:
- Здравствуй, варанг.
Иной раз к Бьёрну обращались с просьбой стать третейским судьёй в важном споре:
- Ты только послушай, что рассказывает известный враль Агапит!.. Он уверяет, что бывают такие камни, которые могут любить.
- Что любить? - деловито уточнял Бьёрн.
- Например, те или иные звёзды... Ну, можно ли верить в подобную чушь?! Для того чтобы любить, существо должно обладать душой. Разве может быть душа у камня?
- Не знаю, как там насчёт души, - уклончиво отвечал Бьёрн, завладевая вниманием слушателей, - только у моего отца был такой камень.
- Что ты говоришь?
- Да... С виду невзрачный, чуть рыжеватый. Но этот камень всегда поворачивался одним и тем же боком к одной и той же звезде - к известному каждому мореходу Посоху, вокруг которого всегда обращается Большой Лось.
- Ты, варанг, вероятно, имеешь в виду Полярную звезду и Большую Медведицу? Мы не знаем второй неподвижной звезды, кроме Полярной.
- Называйте её как хотите, только тот камень всегда, при любой погоде, стремился повернуться к Посоху одним боком... Отец клал его в миске с водой на кусок дерева, и камень поворачивался, увлекая с собой и кусок дерева.
- Ну вот, видите, - облегчённо вздыхал Агапит, - уж если варанг Биорн подтверждает, так оно и есть на самом деле... Слушай, варанг, не отобедать ли нам сейчас у хромого Симеона?
И, подхватив Бьёрна под руку, довольный Агапит зашагал ко всем известной харчевне.
Спустившись в подвальчик, Бьёрн вместе с Агапитом направился в угол.
Похоже, что мужчина, сидевший от всех на отшибе, устроился там надолго - перед ним уже выстроилась целая вереница порожних глиняных кружек, а хромой Симеон поставил на стол ещё две полные, причём водрузил их с таким грохотом, что даже видавшие виды завсегдатаи харчевни вздрогнули.
- Не любит меня Симеон, - пьяно улыбаясь, пожаловался Агапиту и Бьёрну мужчина. - То ли дешёвого вина ему жалко... Никто нас не любит, хотя все боятся. А мы, позволю себе заметить, приносим большую пользу, и без нас честным людям жилось бы гораздо хуже.
Лишь тогда Бьёрн догадался, что судьба свела его с мелким чиновником из ведомства городского эпарха, а проще говоря - с соглядатаем.
По закону, действовавшему в столице империи, корчмари обязаны были поить вином секретных осведомителей бесплатно, но никто не мог заставить относиться к доносчикам с уважением, оттого-то и швырял хромой Симеон кружки с вином, оттого-то и делал презрительную гримасу, выражая своё отношение к соглядатаю.
- А про тебя я всё знаю, - сказал соглядатай Бьёрну. - Я знаю всё-ё-ё...
- Что с того? - усмехнулся Бьёрн. - Занять моё место ты не сможешь, хиловат ты, дружочек, грабитель тебя в два счета...
- У меня не менее важная служба, - оттопыривая нижнюю губу, ответил доносчик. - Ты охраняешь сокровища всего лишь одного аргиропрата, а мы охраняем спокойствие всей империи!..
Придвигая к Бьёрну одну из своих кружек, доносчик негромко поинтересовался:
- Отчего бы нам с тобой, раз уж мы занимаемся одним делом, не стать друзьями?.. Меня кличут Елеазаром, а тебя, я знаю, прозывают Биорном...
- У меня нет нужды в твоей дружбе, - довольно грубо сказал Бьёрн, надеясь таким ответом избавиться от назойливого собеседника.
Однако Елеазар не только не обиделся, но даже напротив, с доверительной улыбкой склонился к Бьёрну, негромко спросил:
- А ты не желал бы легко и просто при удобном случае заработать несколько монет?
- Мне хватает моего жалованья.
- Э-э-э, да ты вовсе не прост, варанг Биорн! Ты редчайший экземпляр человеческой породы, ведь обычно жалованья не хватает всем и каждому. Но ты даже не поинтересовался, какова могла быть служба, за которую ты получил бы некоторую толику серебра. А служба вовсе не обременительна. Тебе не пришлось бы даже пальцем пошевелить. Просто время от времени, встречаясь тут, у Симеона, ты бы мне сообщал, как и чем торгует твой хозяин. Предшественник твой состоял у меня на жалованье и делился со мной всем, что знал, довольно охотно.
- Что тебя может заинтересовать в делах Автонома? Он же самый обычный златокузнец.
- Э-э... Аргиропраты в империи находятся на особом счету. Они осуществляют торговые сделки с драгоценностями. Тебе никогда не доводилось видеть, чтобы золото или серебро поступало к Автоному в виде лома?
- Это как?
- Например, блюдо смято и сдавлено... Или, к примеру, чаша распилена пополам.
- Для чего? - удивился Бьёрн.
- Э-э... Мало ли для какой такой надобности, - загадочно закатывая глаза к потолку, протянул Елеазар. - А припомни, Биорн, не бывало ли такого, чтобы золото или серебро приносила и предлагала аргиропрату купить особа женского пола?
- Не припоминаю.
- А не случалось ли тебе видеть, чтобы какая-либо из особ женского пола предлагала для продажи драгоценные каменья?
Бьёрн отрицательно помотал головой, задумчиво хмыкнул и принялся молча хлебать свою чечевичную похлёбку, круто приправленную перцем и пережаренным луком.
Чиновник эпарха с важным видом потягивал вино, самодовольно поглядывая на всех посетителей харчевни.
После некоторого раздумья Бьёрн спросил:
- Я что-то не пойму тебя, Елеазар... Разве женщинам запрещается покупать украшения? Для кого же тогда аргиропрат их делает?
- Покупать не запрещается. Запрещается продавать!.. Эпарх Константинополя, выражая опасение, что изделия из золота и серебра, драгоценные каменья и жемчуг могут быть тайно и без уплаты полагающихся пошлин вывезены за пределы империи, запретил женщинам совершать подобные сделки. Женщина ведь, как известно, существо более низкое и греховное... Теперь уразумел?