* * *
У эпарха столицы Никиты Орифы в то утро возникло предчувствие значительных перемен, и это предчувствие оправдалось уже на первом приёме у его величества.
Перемены оказались довольно приятными - кесарь Варда низвергнут с вершин власти, отныне он стал всего лишь одним из членов синклита, не выше иных, не старше эпарха.
Заме-ча-тель-но!.. - ликовала душа Никиты.
Безусловно, следовало ожидать, что в первое время молодой монарх попытается самолично вникать во всякое дело, дабы утвердить себя в мысли о самодержавном правлении, - он начнёт издавать указы, назначать своих приближённых на все ключевые посты, а прежде назначенных станет смещать и даже карать.
Всякий новый правитель с этого начинает, всякий считает себя умнее своего предшественника и надеется сделать больше для блага отечества.
Искусство управлять государством есть умение провидеть отдалённые последствия своих действий, что особенно трудно, когда дело приходится иметь со столь ненадёжным материалом, как люди - вздорные и себялюбивые, непоследовательные и тщеславные... Умный правитель должен ставить их в такие условия, чтобы у них не оставалось иного выхода, кроме предначертанного.
Толпа, даже высокопоставленная, предоставленная самой себе, несёт в себе опасность самоуничтожения. Ради их же спокойствия следует поддерживать установленный прежде порядок.
Вскоре после первых перестановок молодому монарху придётся смириться с тем, что ноша, принятая на его плечи, окажется непосильной, и тогда у членов синклита появится реальная возможность влиять на политику империи, а не быть исполнителями партии хора в трагедии, которую вздумал сочинять и единолично исполнять кесарь Варда.
Благодарение Господу, но с этого дня не один только Варда станет вершить судьбами государства, и не только ему будут перепадать и триумфы, и прочие блага.
Что же до исправления судопроизводства и прочих решительных перемен, то молодому монарху подобные занятия пойдут только на пользу. Через самое непродолжительное время Михаил и сам убедится, что трогать систему, складывавшуюся на протяжении целых столетий, попросту опасно! Если он не глупец, он сделает должные выводы. Если же выводы сделаны не будут, Михаила ожидает незавидная участь.
Нынче же вечером, когда соберутся собеседники, они непременно начнут обсуждать утренний приём, и нужно будет к такому случаю рассказать исторический анекдот: "Харонд, законодатель греческих колоний в Сицилии и Калабрии, живший за семь веков до Рождества Христова, постановил, чтобы всякий, предлагающий какое-либо изменение существующего закона, выходил на агору с верёвкой на шее. И если его предложение об изменении закона не получало единодушного одобрения, неудавшегося ниспровергателя закона следовало немедленно вздёрнуть на ближайшем суку..."
Занятно, а решился ли бы молодой монарх изменять существующее судопроизводство, если бы его понуждали ежеутренне выходить в Хрисотриклиний с шёлковой верёвкой на шее?..
Впрочем, что за чушь порой лезет в голову? - малодушно подумал престарелый эпарх и, придав своему лицу весьма серьёзный вид, стал внимательно вслушиваться в те слова, которые диктовал император своему личному секретарю Георгию.
- Бог, создавший распорядок всему сущему на земле и сплотивший всё благоустройством, начертавший перстом своим на скрижалях Закон, провозгласил совершенно ясно, чтобы род человеческий, им благоустроенный, не пытался обижать безнаказанно друг друга, чтобы более сильный не наносил бы ущерба более слабому, но чтобы деяния каждого расценивались справедливой мерой...
Господи, да кто же укажет нам эту самую меру? - вздохнул про себя эпарх Никита, не поднимая подслеповатых глаз от мозаичного пола и изображая на лице сосредоточенное внимание.
У каждого смертного - свои представления о справедливости, и что хорошо и полезно для одного, покажется и нелепым и даже обидным другому. Так уж устроены люди, что не могут никак обойтись без попрания прав другого. И вся справедливость заключается лишь в том, чтобы властвовал человек более сильный.
Самому себе молодой император, вероятно, казался в эти сладостные минуты властвования и мудрым и справедливым, но в глазах опытного вельможи он выглядел чрезвычайно напыщенным, едва ли не смешным.
Разумеется, на словах можно провозглашать торжество справедливой меры, но у кесаря Варды, следовало полагать, есть своё представление о мере справедливости, да и комит Опсикия, которого завтра доставят в Большой Дворец завёрнутым в сырую бычью шкуру, имеет свои представления о справедливости.
- Господь и Творец всего, Бог наш, создавший человека и отличивший его от прочих тварей свободной волей, дал ему по слову пророка Закон на помощь, и посредством оного сделал известным, что следует делать и чего надо избегать для того, чтобы одно было избираемо как содействующее спасению, а другое отвергаемо, как ведущее к неизбежному наказанию...
Слушая императора, эпарх Никита озадаченно вздыхал - ведь и эту, как и всякие иные императорские новеллы, Никите придётся оглашать народу, и не в одном каком-то месте, но на двух или трёх самых людных форумах...
Пожалуй, напрасно император нанизывает так много витиеватых слов, простой народ уже не воспринимает подобные плетения словес, ему нужно говорить просто и без затей - вот за эти деяния тебя казнят, за эти - помилуют, а за эти от казны награда выйдет.
Эпарх поглядел на воодушевлённого собственными речами монарха и подумал: не последуют ли за этими реформами следующие, затрагивающие вековые установления империи?
Господи, сколько уже натерпелись простолюдины от скороспелых преобразований!.. И всякий раз им внушали, что все перемены должны в самом непродолжительном времени привести к расцвету империи и спасению душ. Достаточно припомнить лишь недавно отгремевшие битвы иконоборцев с иконопочитателями... Теперь схватились игнатиане и приверженцы Фотия. Опальные любимцы убитого логофета Феоктиста спят и видят падение кесаря Варды... Дворец и без замышляемых реформ неспокоен, а ежели затеять серьёзные перемены, и вовсе грозит превратиться в Содом и Гоморру.
А император важно расхаживал по Хрисотриклинию и диктовал, диктовал, диктовал, упиваясь журчанием собственной речи.
Первый страх отпустил души всех царедворцев, они уже успокоились, стояли расслабленно, а в задних рядах кто-то даже позволял себе вполголоса переговариваться. Вероятно, приближённые кесаря Варды уже принялись спешно подыскивать себе более выгодного покровителя.
Как было бы просто жить, если бы человеку предоставлялся выбор между добром и злом!.. Выбирать же всегда приходится лишь из двух зол - меньшее... Если бы знать наверное, какое из возможных зол является меньшим, а какое - большим!..
Никита подумал, что напрасно молодой император пытается подражать философам. Известно, что древние мудрецы не могли похвалиться житейскими успехами: Гераклит и Демокрит так и умерли, не дождавшись признания их достижений в философии, Сократа высмеивали комедиографы, а народное собрание приговорило к смерти - вот вам и мнение большинства... Анаксагору, Протагору и даже великому Аристотелю приходилось спасаться бегством из Афин, и это при том, что там правила демократия... Да и Платон потерпел очевидную неудачу в практической политике.
* * *
В регеоне Пемптон, неподалёку от Ворот Романа, на седьмом холме Города протостратор Василий купил небольшой домик и перевёз туда Марию с сыном, но сам показывался в этом доме редко, ночевать ему приходилось либо во дворце, либо в новой загородной резиденции императора на Босфоре, либо - что чаще всего бывало - на вилле Евдокии Ингерины.
В один из летних вечеров Василий ненадолго прискакал в регеон Пемптон.
Его дом, собственный домик, о котором он столько лет мечтал, отчего-то не радовал сердце. Он казался Василию низким и убогим, недостойным его теперешнего положения.
Василий присел к столу, расслабленно вздохнул.
Мария радостно захлопотала, принялась доставать из закромов снедь, придвинула к Василию поближе блюдо со сладкими финиками - знала, что он любил сладости, словно малое дитя. А сама следила за каждым движением глаз мужа, пытаясь отгадать: останется он нынче ночевать или вновь ускачет во дворец?..
Но Василия уже тяготила каждая минута пребывания под одной крышей с женой. Василий почувствовал вкус к жизни, лишь став протостратором. Когда отошли на задний план заботы о выживании, о куске хлеба насущного, он понял, сколь прекрасна жизнь...
Всякий раз, приезжая к жене и сыну, Василий чувствовал свою вину перед ними и не знал, как её можно загладить.
О том, чтобы вновь вернуться к прежней жизни, Василий ни разу не помыслил.
Воспитанный в глухой деревне в окрестностях Адрианополя, Василий с молоком матери впитал такие необходимые качества, как осмотрительность в поведении и речах, в особенности вне дома - на торжище, на пирушке, в разговорах с людьми малознакомыми или богатыми.
Вместе с немногословием к Василию пришла недоверчивость к окружающим, а затем в душе поселились бедняцкая хитрость и изворотливость, стремление и в бедности как-то сберечь независимость и в то же время избежать ссор и вражды. Без этого в большом городе невозможно прожить ни дня.
А ещё Василию достались в наследство от родителей умеренность в еде и питье, неприхотливость в одежде и в быту, расчётливость и трудолюбие.
Все люди добиваются в жизни намеченных целей, обладая лишь теми средствами, какими их облагодетельствовали родители. Богач прививает своему сыну расточительность, бедняк учит быть бережливым, что же касается всего прочего, то уж тут, как говорится, на всё воля Божия.
При том, что Василий старался во всём соблюдать осторожность, он всё же был достаточно умён, чтобы понимать - смелость и удача идут по жизни рука об руку точно так же, как соседствуют трусость и поражение.
Василия с некоторых пор стало раздражать отношение Марии к тем деньгам, которые он ей привозил. Она принимала их совершенно спокойно, словно давно привыкла к золоту и серебру. На словах кое-как благодарила мужа, и только... Если Василию случалось оказывать благодеяние чужим людям, их благодарность обычно бывала стократ сильнее. Так уж заведено - если ты придёшь со своим сочувствием к человеку, который считает себя вправе требовать его от тебя, то особой благодарности он не почувствует, он примет твоё сочувствие как нечто должное. Человек чужой, напротив, будет рад каждому твоему участливому слову. Не потому ли человеку приятнее оказывать благодеяния посторонним людям? Взамен за это он получает сердечную теплоту... Люди охотнее откликаются на чужое горе и всячески помогают попавшим в беду только потому, что на фоне чужих невзгод своя тусклая жизнь кажется и радостной и приятной.
Василий коротко поговорил с Марией, наказал ей беречь сына и оставил увесистый кошель с золотыми монетами.
Малолетний Константин плакал, не узнавая отца, Мария испуганно утешала ребёнка, боясь, что Василий, не терпевший детского плача, рассердится и уйдёт.
На прощанье Мария и сама расплакалась. Сквозь слёзы она говорила мужу, что не понимает, отчего всё так происходит: появились деньги, появился свой дом, но она потеряла мужа и отца своего ребёнка, императорская служба отняла у неё Василия.
Василий хмуро сводил брови у переносицы и думал лишь о том, что ему нужно уезжать из этого дома, уезжать навсегда...
За то короткое время, что он провёл в Большом Дворце, вблизи государя, Василий стал другим человеком. У него появились иные устремления, иные заботы. Подданным всегда льстит внимание царственных особ. В сущности, много ли человеку нужно? Доброе слово, участливый взгляд государя... Василий почувствовал себя наравне с самыми высокопоставленными сановниками, порой ему доводилось запросто беседовать с его величеством, к мнению вчерашнего возничего прислушивались важные вельможи.
А Мария осталась прежней - робкой, забитой, богобоязненной. Она напоминала Василию о недавней нищенской жизни, о ничтожных стараниях быть "как все"... Эту жизнь Василий стремился поскорее забыть.
* * *
К числу событий, достойных быть записанными в хронику Ромейской империи, Георгий также отнёс следующее: "Фотия, бывшего первосвятителем над всеми епископскими кафедрами, император Михаил пригласил во дворец и просил, чтобы в большом чертоге, расположенном рядом с большой императорской залой (она называлась Августеон), с полного соизволения Всевышнего, с молитвой о счастье протостратора Василия, обращённой к Богу священнослужителем, было совершено таинство брака.
Патриарх выполнил желание императора и, взяв правые руки протостратора Василия и Евдокии, дочери Интера, соединил их между собою и с благожелательными возглашениями торжественно совершил брак; на головы молодых он возложил венцы и причастил их святыми тайнами Богочеловека, как это полагается для выполняющих священные обряды этой пречистой и истинной веры.
Флейты, свирели и кифары звучали везде шумно и возбуждающе, и много искусников в течение нескольких дней всенародно показывали своё искусство желавшим смотреть. Артисты сцены, представляя пороки людей, какие им было угодно, с большим воодушевлением показывали свои смешные комедии, как будто совершая какое-либо серьёзное дело; были устроены и конские ристания..."
Георгий умолчал лишь о том, что прежде совершения бракосочетания состоялась бракоразводная процедура, после которой некая Мария добровольно приняла ангельский облик и отправилась на честное служение единому Богу Иисусу Христу в одну из отдалённых обителей. Её малолетний сын Константин был помещён на воспитание в столичный монастырь Феодора Студита.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Сидя на возвышении в окружении своих верных друзей, Рюрик радушно привечал гостей.
Вино лилось рекой, столы ломились от еды.
На разгульный пир мог явиться любой бонд из любого херада, и ему подносили кубок с мёдом или кружку с пивом, чтобы всякий мог выпить за здоровье и боевую удачу Рюрика и его отважных товарищей.
На усадьбу со всех краёв слетелись скальды, в честь конунга Рюрика сочинялись песни и висы, а лучших скальдов Рюрик щедро оделял золотом и серебром.
В родовом доме Рюрика веселье продолжалось днём и ночью. Женщины щеголяли новыми нарядами, красуясь и друг перед дружкой, и перед соседскими женщинами, приезжавшими на шумный пир, чтобы вместе со своими мужьями поздравить Рюрика с удачным возвращением из заморского похода.
А однажды днём лёгкие санки, запряжённые четырьмя вороными конями, подвезли к воротам усадьбы весьма знатного гостя, за которым далеко по берегу растянулась его многочисленная свита, - попировать вместе с конунгом Рюриком приехал конунг Гуннар с Побережья Серых Валунов, чем немало удивил всех.
Славился конунг Гуннар врождённым высокомерием и непомерной спесью, а тут, гляди ж ты, сам явился...
Слуги поспешно распахнули ворота, рабы застелили каменный пол в зале чистой соломой, конунгу Гуннару и его спутникам освободили лучшие места поближе к пылающему очагу и доверху наполнили вином серебряные кубки.
По знаку Рюрика его слуги принесли дорогие подарки для всех гостей.
Хмурым и раздосадованным был конунг Гуннар, и чем щедрее одаривал Рюрик его златоткаными одеждами, тем угрюмее собирались складки на лбу соседа.
- Боги послали тебе немалую удачу, - сказал Гуннар. - Много раз я водил своих молодцов и в ледунг, и в викинг, но никогда ещё не удавалось добыть столько золота и серебра за такое короткое время...
- Боги любят Рюрика, - сказал кормщик Эйрик.
Тем временем слуги внесли узкогорлые амфоры с греческим вином, принялись щедро наполнять кубки гостей. И в завершение пира каждый гость получил по серебряному браслету.
Видел Рюрик, что Гуннара просто бешенство охватывает от выставляемого напоказ богатства, но не мог удержаться.
Пусть все видят, кому благоволят боги!
Пусть все знают, кто из окрестных конунгов наиболее достоин быть предводителем всех ближних и дальних херадов!
У конунга Рюрика и воины одеты лучше всех, и женщины. Корабли самые быстрые, оружие самое лучшее. И вина самые изысканные. И еды всякой столько, что собаки даже ленятся ползти два шага за куском мяса, дожидаются, пока кто-нибудь бросит кус ближе к пасти.
- Вольно же было тебе гулять по чужим землям, конунг Рюрик, - неприязненно произнёс Гуннар, протягивая ладони к жаркому пламени очага. - Пока служил ты заморским правителям, в это самое время наши земли подвергались нападениям недругов... Ты сладко ел и пил в Миклагарде, а мы здесь проливали кровь, отражая один натиск за другим.
- Разве могла что-либо изменить сотня воинов, которая ходила со мной? - миролюбиво обратится Рюрик ко всем собравшимся. - Насколько мне известно, мой херад выставил в ледунг столько кораблей, сколько было положено. Снарядили их парусами и вёслами. Дали вдоволь еды и всякого питья.