- Возьмите эту поганую, она ваша. Князь, отстранив гридней, двинулся в опочивальню. Смысл произнесенного князем не сразу дошел до Рогнеды. Растерянная и бледная, она ещё стояла у окна когда один из гридней, широкоплечий, высокий, с мрачным лицом, шагнул к ней, взял её за руку у плеча и, грубо дернув, повел из горницы. Тотчас из кухни выбежала Серафима и набросилась на гридня, пытаясь освободить Рогнеду, но в мгновение ока её, как пушинку, поднял на руки другой гридень и унес следом за княгиней. Рогнеда и Серафима вернулись, когда в Предславине запели вторые или третьи петухи. Вид у них был страшный: лица в побоях, в ссадинах, в крови, одежда порвана и едва прикрывала их тела. Они молча прошли через горницу и скрылись в задней части дома, где была кухня. Серафима достала с полки медный таз и налила в него воды. А Рогнеда взяла со стола большой кухонный нож и ушла из кухни. Ноги у неё подкашивались, глаза горели безумием. Она ещё видела искажённые похотью, пьяные лица гридней, которые привели её в конюшню, бросили в пустое стойло на солому, и тот, что вывел её из горницы, опустившись рядом на колени, начал срывать с неё одежду. Она вцепилась ему в лицо, в глаза, яростно царапая, била ногами, пытаясь вырваться. Гридень ударил её кулаком по лицу, ударил ещё и ещё. В сей миг Рогнеда услышала крик Серафимы: "Матушка, где ты?" - но другой гридень уже затащил Серафиму в соседнее стойло. Что было дальше, Рогнеда не помнила. Она пришла в себя, когда почувствовала, что её кто-то поднимает. Открыв глаза, она увидела Серафиму.
- Матушка, дай одену тебя, - сказала та.
Рогнеда встала. Боль разламывала все тело. С помощью Серафимы она накинула на себя рубашку и, опираясь на руку преданной ей женщины, покинула конюшню. На дворе её стошнило. Кошмар мутил разум. Вернувшись в терем, она уже знала, что ей делать.
С ножом в руках Рогнеда вошла в опочивальню, приблизилась к Владимиру, который, раскинув руки, -лежал на животе, размахнулась и ударила между лопаток. Она вложила в удар всю ненависть, все презрение и всю силу, какая ещё оставалась у неё. Она убивала не мужа, не отца шестерых детей, но врага всех обесчещенных им невест-россиянок, всех опозоренных жён. Однако ей не хватило силы пробить стальную кольчугу, сработанную искусными камскими мастерами.
Князь вскрикнул от боли, мгновенно извернулся и перехватил руку Рогнеды, занесенную во второй раз. Владимир был сильный и опытный воин. Нож выпал у Рогнеды, сама она была отброшена на пол, сжалась в комок, закрыла голову руками, да так и замерла в ожидании смерти.
Владимир встал над Рогнедой. Хмель у него улетучился, и он трезво, расчетливо решил убить княгиню. Он поднял её за косы и бросил на ложе, подал ей одежду из яркой шелковой паволоки и приказал:
- Надень!
Рогнеда послушно выполнила волю князя. Она не смотрела на него, не просила милости, считала, что князь имеет право убить её, потому как она подняла на него руку - раба на своего господина. Одевшись, Рогнеда встала на ложе на колени и склонила голову, готовая принять кару. Владимир взял Рогнеду за густую косу и обнажил белую шею. Потом выхватил из ножен меч и занес его под матицу потолка.
В этот миг детский голос окликнул Владимира:
- Отче! Один жить мнишься?
Князь глянул на дверь опочивальни и увидел на пороге своего старшего сына - княжича Изяслава.
В руках он держал короткий меч, сказал, как зрелый отрок:
- Один хочешь жить или бессмертным быть? Прими меч сей, вонзи прежде в моё тело. Да не увижу я смерти матери моей!
Князь Владимир опешил, рука его онемела и медленно упала.
- А кто тебя привел сюда? - спросил он и спрятал меч.
- Велением Перуна пришел, - ответил сын.
Князь нагнул голову, чтобы не видеть ясных и бесстрашных глаз сына, и покинул опочивальню и терем. А вскоре он уехал с гриднями из Предславина, над которым занимался бледный рассвет.
Вернувшись в Киев, князь в тот же день собрал городских старцев, бояр и воевод, рассказал о покушении на него Рогнеды и потребовал от них совета. И было ясно из княжеского требования, что он желает услышать приговор о смерти, чтобы принести Рогнеду в жертву Перуну, который, по его мнению, не дал свершиться злу и спас его, великого князя, от гибели. Взгляд Владимира был суров и властен, он нетерпеливо ходил по помосту гридницы.
Но собравшиеся в гриднице мудрые мужи ведали о причине мести Рогнеды своему супругу, хотя всего не знали, и встали на её защиту. Первым не убоялся княжеского гнева и немилости бывалый воевода боярин Косарь.
- Государь, - сказал он, - прости виновную ради её малых детей, ибо её вина от твоей родилась.
- Верно сказано, - поддержал Косаря Добрыня. - Да немедля отправь её в изначальное место, отдай ей и Изяславу в удел бывшую область её отца.
Владимир отмахнулся от Добрыни, недобро поглядел на Косаря и стал всматриваться в лица других близких ему людей. Никто не отвел глаз от княжеского взора, все смотрели твердо и выражали полное несогласие с ним. Князь покачал головой, сердце малость остудилось. Вспомнил сына Изяслава: ведь про него он мудрым мужам ничего не сказал.
- Быть по сему, - проявил Владимир милосердие в согласии с киевлянами. - Ан и по-моему должно быть. Повелеваю злоумышленнице не селиться в Полоцке, но поставить новый град Изяславль и жить ей на том месте, где изначально у рубежа земли Полоцкой стоять новому граду.
Это повеление князя было одобрено всеми, кто сидел в гриднице. "Чего уж там, ты хоть и княгиня, а закон преступила, не взыщи", - рассудили старейшины.
Вскоре Рогнеду привезли в Киев. Добрыня с малой дружиной собрал караван судов, на них погрузили все, что потребно было для закладки нового града, усадили сотни работных людей. А как закончились сборы, Рогнеду и её сына Изяслава привели под стражей на берег Днепра, посадили в ладью, и караван тронулся в путь.
Князь Владимир не счел нужным проводить Рогнеду и не допустил к ней детей, чтобы простились с матушкой. Но тысячная толпа горожан - все больше женщины - вышла на берег реки, чтобы проводить страдалицу в путь. Многие плакали, называли княгиню Гориславой, да так и запомнили её россияне. И Рогнеда плакала, благодарная киевлянам за их сочувствие к её горькой судьбе. С великим князем Владимиром ей уже не суждено было свидеться.
Глава четырнадцатая. СМЯТЕНИЕ
Изгнание из Киева Рогнеды, которая опостылела Владимиру, не принесло ему радости. К тому же беды одна за другой обрушились на князя, как камнепад с горных круч. На днепровских порогах печенеги захватили княжеский караван судов с ценными товарами, которые он отправил на базары Корсуня Таврического. Ещё небесные силы прогневались на язычников и на их бога Перуна и поразили идолище на Священном холме молнией. Пламя поглотило его до пояса, пожар уничтожил и сам пантеон богов.
Пришли новые напасти и в семью князя Владимира. Гонория и Мальфрида люто ополчились против сыновей и дочерей Владимира, матерью которых была Рогнеда. Кончилось всё тем, что Владимир встал на защиту детей от Рогнеды и отправил Мальфриду "гостевать" в Чехию к отцу, при этом велел забыть обратную дорогу. А Гонория не захотела быть изгнанной и по своей воле уехала к святым местам Византии: она была христианкой.
Так случилось, что в свои неполные двадцать семь лет князь Владимир оказался "соломенным вдовцом", как шептались в великокняжеских палатах. От огорчений или от тоски, оттого, что никто не мог развеять его угнетенного состояния духа, Владимир занемог и слег в постель. С каждым днем его болезнь разрасталась, и он не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. А пока князь лежал пластом, скончалась его матушка Малуша. В последний путь её провожали только Добрыня да внуки, дети Рогнеды. Весть о кончине матушки Малуши усилила страдания Владимира. Он стал маяться животом так, что от боли готов был лезть на стены.
В княжеский дворец повели многих волхвов, знахарей и знахарок. Они с утра до вечера, а случалось, и по ночам колдовали над князем, но им не удавалось облегчить его страдания. И кто ведает, чем бы всё завершилось для князя, но о болезни Владимира узнал священник церкви Святого Ильи старец Григорий и взялся вылечить его. Отслужив в церкви молебен и сотворив молитвы во благо князя Владимира, он отправился в княжеский дворец. Увидев близ князя знахарей и волхвов, он попросил Добрыню избавить Владимира от них.
- Бессильны они против немочи князя, - сказал Григорий.
- Сам вижу, что тщетны их потуги, - признался Добрыня.
Потом Григорий попросил у Добрыни волю осмотреть все покои князя, поглядеть на дворню и челядь. И вдруг среди челяди он увидел знакомую ему чародейку. Она была христианкой, и Григорий знал, что её чародейство блаженно и дано ей Всевышним. Григорий чтил её. Благословив молодую женщину, он повелел:
- Блаженная Евдокия, покайся в грехах. Вижу, что ты нанесла порчу князю. Кайся, дочь моя, тебя не уязвлю!
Красивое лицо Евдокии было печально, и она не спрятала чистых глаз от пристального взора боголюбца, призналась:
- Я услышала мольбу поруганных славянок и многих иных жен и дев и послала злочинцу наказание Божие. Теперь страдаю. Отпусти мне грехи, отче.
- Да не упрекну тебя, ибо сам призывал на голову нечестивца гнев Всевышнего, - откровением на откровение ответил Григорий. - Иди в храм и помолись во спасение и здравие князя, отца россиян от Бога.
Григорий проводил Евдокию до красного крыльца. Он знал, какую порчу нанесла Евдокия князю. От этого недуга его могли спасти лишь чудотворные силы. Григорий обладал этой силой. А ещё у него сохранились малые амфоры с греческими бальзамами, которые очищали тело от скверны и возвращали силы. Однако старец Григорий не спешил лечить бренное тело князя от телесных недугов. Помнил он, что бальзамы и чудотворные силы нужно приложить не только для избавления от болей, но и для очищения души от пороков.
Григорий знал меру грехов Владимира. Их было много, тяжких, непростительных. Знал святой старец и то, что если удастся ему привести Владимира к покаянию, тогда и недуг тела будет побежден. Все же первым делом он послал своего услужителя дьячка Антония в свои палаты за амфорой с бальзамом, сам же ушел в опочивальню князя. Старец взял в руки крест, висевший у него на груди, и осенил им все углы покоя, но на князя креста не положил и даже не подошел.
Владимир, измученный болями, бледный и худой, жалобно стонал. Возле него сидела пожилая женщина и льняным полотном вытирала пот на его лице. Григорий сказал ей:
- Иди, Глафира, в людскую и пришли челядь с теплой водой и с чистой одеждой.
Глафира поклонилась Григорию и ушла. Он, не обращая внимания на князя, подошел к оконцу, открыл его и стал молиться на Божий свет. Он слышал стоны князя и его мольбы, но, казалось, был равнодушен к ним. Слуги принесли два медных таза с теплой водой и чистую одежду. Григорий велел слугам:
- Разденьте князя и омойте.
Молодые и расторопные дворовые люди ловко и умело раздели Владимира и, намочив в воде белое полотно, старательно протерли князя, потом взяли новое полотно, смочили в другом тазу и омыли ещё раз, после чего вытерли насухо и надели чистые одежды.
- Да хранит вас Всевышний Господь Бог за прилежание, - сказал слугам Григорий и отослал их из покоя.
Оставшись наедине с Владимиром, он наконец подошел к нему.
- Великий князь Владимир, внимай сказанному с усердием, - строго начал Григорий. - Мой Господь Бог сказал: для того чтобы никакая плоть не хвалилась перед ним, он избрал священные меры, дабы посрамить сильных. Ноне ты узнал сии меры и осрамился на всю великую державу Русь. Чего теперь ждешь? Готов ли к покаянию? Есть ли в душе побуждение просить Всевышнего о прощении грехов, об избавлении от мук?
- Мои боги отвернулись от меня. Твоим я неугоден. Тебя прошу, святой отец, избавить моё тело от страданий. Сделай это для внука любезной тебе Ольги, - тихо проговорил князь. - Ведома мне твоя чудотворная сила. Показал ты её в Берестове. Не желай князю худа, но прояви милость.
- Моя сила в руках Творца Небесного. Шли свою молитву, своё покаяние ему, Человеколюбцу, - добивался своего священник. - Да будешь прощен и возродишься.
Но душа Владимира не отозвалась на призыв. Он, негодуя, сказал:
- Много здесь было слов, и все ушли, как вода в песок. Зачем ты меня неволишь? Прояви жалость и сострадание к больному бренному телу, тогда ищи душу.
Григорий сделал вид, что остался глухим к упрекам князя, к его просьбе, в которой усмотрел гордыню. Но разум Григория, познавший многие истины, побудил его проявить к князю милосердие. Он вышел из опочивальни. В трапезной его уже ждал Антоний. Услужитель держал амфору, завернутую в холст. Взяв её, Григорий вернулся в опочивальню. Он нашел на столе кубок, налил в него из амфоры немного темно-коричневой жидкости, долил воды, приблизился к князю и приподнял его голову.
- Всевышний прислал тебе милость и повелел освободить твою плоть от телесных страданий. Прими без сомнений.
- Я запомню это, святой отец, - ответил Владимир.
Он выпил бальзам одним духом. Так пил он и хмельное. Рот его обожгло огнём, и в утробе в тот же миг забушевало пламя. Князь рывком поднялся на ложе, выгнулся, крикнул: "Ох!" - и упал на спину. Какое-то мгновение его тело содрогалось, корчилось, потом распласталось и замерло.
Глаза Григория, стоявшего над князем, вспыхнули нестарческим блеском, остро следя за лицом Владимира. Григорий сразу же заметил, как на лице князя исчезла бледность, как разгладились морщины страдания у глаз и возле рта, как на губах появилось нечто похожее на улыбку. У священника тоже промелькнула улыбка, он с облегчением вздохнул, перекрестил Владимира и, хотя князь пребывал в забвении, многое сказал ему.
Григорий сел на ложе, взял князя за руку и повел тихую речь:
- Ты великий грешник, и тебе пришло время покаяния. Знаю твои дела и ревностное служение Руси. Но знаю и твои ложные шаги, и твой любострастный блуд. Всё положено на весы, всему своя цена. Покайся, вымоли у Всевышнего прощение, и ты познаешь блаженство жизни. Твой первый шаг к Спасителю - молитва. Запоминай её: "Господь Иисус Христос! Прости меня, грешного человека. Я не могу без Тебя. Мне нужна вера в Тебя. Я открываю Тебе своё сердце, войди в него. Стань моим Господом и Спасителем. Возьми мою жизнь в Свои руки. Сделай из меня человека, каким Ты жаждешь видеть. Благодарю Тебя, Великого Бога: Отца, Сына и Святого Духа. Аминь".
Григорий встал с ложа, снова взял амфору, капнул на ладонь бальзама и с руки омыл лицо князя. Затем осенил его крестом и вернулся на край ложа. Он положил теплую руку князя в свою, уже холодеющую от веяния приближающейся "зимы", и закрыл глаза, сосредоточившись в себе. Князь крепко спал, его дыхание было ровное и по-детски тихое. И пока князь Владимир во сне набирался сил, отец Григорий сидел возле не шелохнувшись. Никто в эти долгие часы не вошел в опочивальню, не заглянул. В палатах стояла тишина, будто всё вымерло или затаилось перед грозой.
Прошел день. Наступили сумерки. Князь Владимир, наконец, открыл глаза. В них светилось любопытство и жажда жизни. Он улыбнулся Григорию и спросил:
- Святой отец, я сяду на коня?
- Всё в руках Господних, но милость Всевышнего сошла на тебя.
- И я могу творить добро?
- Господь ждет твоих добрых дел.
- Увидит ли он моё движение?
- Он здесь и всё видит.
- Ты призвал на помощь своего Бога?
- Он явился сам.
- А что мои боги?
- Они безгласны.
- Но я просил Перуна. Я служил ему верой и правдой.
- Ему не дано понимать ни страдания людей, ни их дела.
Владимир вновь закрыл глаза. Лицо его розовело. Князь уже знал, что выздоравливает. За время болезни он понял, что его боги и правда лишь деревянные идолы. Они не поразили Григория молнией за кощунственные слова о них. В этих богах нет силы духа, какая есть у христианского Бога. Вот он, священник Григорий, его сын и слуга, пришел и избавил своего князя от страданий, влил блаженство покоя и жажду жизни. Всевышний сделал этого человека всемогущим.
Но сила Григория смутила Владимира. Выходило, что он, великий князь, слабее этого старца. И знал ли Григорий, чем закончится их единоборство, если вдруг князь навяжет ему схватку? Владимир открыл глаза и посмотрел на Григория. Тот тихо шептал молитву и был отрешен от всего земного. Над ним возникло сияние, какого Владимиру не доводилось видеть ранее. Он содрогнулся от зародившегося в нем страха: "О нет, мне не дано противоборствовать этому Божьему сыну!" Глаза князя закрылись, он снова окунулся в забытье. Но разум ещё воспринимал мир. Владимир увидел, как над его головой открылся потолок, в распахнутое пространство влетел Святой Дух и сказал Григорию:
- Божий человек, сын мой, кто побеждает духом истинным и соблюдает мои дела, тому дам власть над нечистыми, и они сокрушатся.
- Но я не хочу сокрушать их, Всевышний! Я вразумлю твоим словом, - ответил Григорий. - Да пребудут твои силы во благо твое. Аминь.
Святой Дух бесшумно скрылся за потолком, а Григорий придвинулся к Владимиру и снова взял его за Руку.
- Внемли тому, что услышишь, - сказал он.
- Слушаю твое слово, святой отец.
- Внемли с прилежанием. Ты великий князь великой державы, но не ведаешь, откуда ты произошел. Ты не варягов корень, и Рюрик, прадед твой, не от них. Внимай и запоминай всё о твоем прошлом, о прошлом твоего народа.
- Повинуюсь, - ответил Владимир.
- Слава тебе, Господи, что ведешь меня стезей истины. - И Григорий стал рассказывать, откуда пошла земля русская. - Давным-давно, во времена незапамятные, от правнука Иафефова, Скифа, произошли пять братьев-князей - старшие и мудрейшие Словен и Рус, ещё Болгар, Камам и Истер. Все они жили на берегах Русского моря в трехтысячные годы от сотворения мира. В сие время Словен и Рус с народом своим оставили древнюю отчизну, ходили по странам вселенной, обозревали безмолвные пустыни, как орлы бескрылые, много лет искали селения по сердцу своему и наконец пришли к озеру Мойску. Тогда волхование открыло им, что сие место должно быть для них отечеством. Словен поселился на реке Мутной, но, не ведая сего, назвал реку Волховом в честь сына своего, другую же, коя впадала в Мутную, - Волховцем. Ещё найдя реку вблизи, назвал её в честь жены Шелоной, а озеро, в кое впадал Волхов, - Ильмером, в честь кровной сестры Ильмеры.