Но кучка офицеровъ смутилась. Молчаніе гробовое наступило тотчасъ. Только одно лицо изъ всѣхъ лицъ, къ нему обращенныхъ, побагровѣло. Это былъ Акимъ Квасовъ. Бывшій сдаточный мужикъ оказался чувствительнѣе столбовыхъ дворянъ. Фленсбургъ замѣтилъ это вспыхнувшее огнемъ лицо и надолго запомнилъ его на всякій случай.
- Что вы - офицеры гвардіи или разнощики, извощики? гнѣвно и смѣлѣе вымолвилъ Фленсбургъ. - Расходитесь по мѣстамъ, каждый къ своей части. Вы, русскіе, заставили поневолѣ иностранца учить себя вѣжливости!..
Приказаніе было тотчасъ молча исполнено и всѣ офицеры разошлись по казармамъ.
Когда Фленсбургъ скрылся въ корридорѣ, догоняя принца, то на дворѣ показался снова только Квасовъ, и рысью выбѣжалъ за ворота на улицу. Тутъ онъ оглядѣлся: кромѣ одной кривой солдатки никого не было вблизи.
- Матвѣевна! Матвѣевна! замахалъ ей Квасовъ.
Женщина подошла.
- Слушай въ оба. Дѣло сибирное!..
И Квасовъ, озираясь, медленно и шепотомъ, но толково вдолбилъ что-то Матвѣевнѣ, разинувшей ротъ отъ излишняго вниманія и усердія.
- Поняла?
- Вѣстимо, родимый. Куды же ее тащить?
- Мнѣ въ руки или въ карманъ. Да со сноровкой. Чтобы никто не видалъ!.. A то оба въ Сибирь улетимъ.
- О-охъ!.. вздохнула Матвѣевна.
- Да. Вѣрно… Ну, кати. Вотъ тебѣ три гривны. Живо. Единымъ духомъ… Погоди! Какъ меня найдешь, виду не подавай. Стой лучше столбомъ. Я къ тебѣ подойду лучше самъ, и стану задомъ. Поняла? A ты ее мнѣ въ карманъ и ухни. Поняла?
- Поняла… Да какъ тоись задомъ?
- О, оголтѣлая. Вотъ такъ!..
И Квасовъ повернулся къ бабѣ спиной и надвинулся на нее такъ близко, что отдавилъ ей ногу.
- Поняла! Въ карманъ мнѣ и сунь. Ну, качай… Живо! Деньги не потеряй…
И Квасовъ также рысью, но видимо довольный, вернулся въ казарму. Баба пустилась опрометью по улицѣ и тотчасъ скрылась за угломъ.
Въ то же самое время въ корридорѣ, когда Фленсбургъ уже почти догналъ принца, въ нему приблизился почтительно молодой рядовой и выговорилъ на чистѣйшемъ нѣмецкомъ языкѣ:
- Если будетъ нужда во мнѣ его высочеству или вамъ для какого либо объясненія, то я отъ всего сердца готовъ служить.
Фленсбургъ разсѣянно отвѣчалъ: gut, хотя онъ хорошо не понялъ сразу чего собственно хочетъ этотъ рядовой, и двинулся далѣе.
- Какъ здоровье господина фехтмейстера послѣ этой глупой непріятности? снова вѣжливо спросилъ по-нѣмецки рядовой, слѣдуя за Фленсбургомъ.
- Ничего… Но за эту глупость будетъ еще достойная буянамъ расплата! отвѣчалъ Фленсбургъ и прибавилъ, останавливаясь:
- Какимъ образомъ вы преображенецъ?… Вы изъ Курляндіи или…
- Я изъ Казани, господинъ офицеръ.
- Вы русскій?!
- Точно такъ-съ…
- Какимъ же образомъ вы такъ говорите по-нѣмецки… замѣчательно хорошо?
- Я люблю языкъ этотъ и знаю его съ дѣтства.
- Ваша фамилія?
- Державинъ.
- Державинъ? Не слыхалъ еще ни разу этого имени… Но развѣ въ Казани могъ быть кто нибудь способный учить по-нѣмецки?
- Да-съ… И Державинъ сталъ бойко и быстро разсказывать, какъ онъ выучился языку.
Разговоръ затянулся. Фленсбургу понравились шутки юноши на счетъ его дикаго учителя, каторжника Розы. Онъ началъ смѣяться и разспрашивать подробнѣе…
Вскорѣ Фленсбурга позвалъ кто-то изъ офицеровъ къ принцу. Онъ двинулся и выговорилъ:
- До свиданія. Заходите ко мнѣ. Я во дворцѣ принца. Намъ нужны говорящіе по-нѣмецки. Дѣло найдется… Заходите…
Фленсбургъ нашелъ принца, гнѣвно, но сдержанно объясняющаго что-то такое кучкѣ офицеровъ на самомъ невѣроятномъ русскомъ языкѣ. Было видно по лицамъ ближайшихъ, что они при всемъ усердіи не могутъ понять ни одного слова…
- Биль!.. Баба… Мой… Многъ… Не карошъ! разслышалъ Фленсбургъ и подумалъ про себя:
"Охъ, молчалъ бы ужь лучше. Потѣха одна!" И онъ приблизился.
- Что прикажете, ваше высочество?
- Милый Фленсбургъ, заговорилъ принцъ на родномъ языкѣ. - Это ужасно!.. Это невѣроятно!.. Поглядите: развѣ это ротный дворъ? Это базаръ, ярмарка, синагога, птичій дворъ. Эти бабы… Эта грязь… Эти клѣтки… Эта вонь!
- Потому я и хотѣлъ, чтобы ваше высочество сами видѣли преображенскій дворъ. Вы бы не повѣрили. Да и государь не повѣритъ, пока не увидитъ.
- Нѣтъ, государя нельзя сюда вести. Неприлично, наконецъ. Я прежде приказываю все это очистить. У нихъ плацъ большой обращенъ въ огороды! Вы слышите? Изъ плаца огородъ сдѣлали!
Принцъ поднялъ руки въ ужасѣ и пошелъ обратно къ выходу, не желая глядѣть далѣе. Онъ бормоталъ что-то на ходу себѣ подъ носъ. Фленсбургъ разслышалъ только два раза произнесенное слово:
- Янычары! Янычары!..
XXXI
Дѣйствительно, ротные дворы преображенскаго и другихъ полковъ имѣли странный видъ, въ особенности для пріѣзжаго изъ Германіи офицера, а тѣмъ болѣе для того, кто былъ знакомъ съ полковыми дворами и казармами прусскаго короля-воина.
При входѣ съ большого общаго крыльца подъ своды ротной казармы, принцъ еще въ началѣ корридора, темнаго и грязнаго, былъ сразу пораженъ сплошнымъ гуломъ голосовъ и спертымъ кислымъ, удушливымъ воздухомъ. Причина этой обстановки была страшная тѣснота, ибо солдаты жили здѣсь со своими семьями, женами, дѣтьми и даже родственниками. Иногда же, по дозволенію потворствующаго начальства, брали къ себѣ, если находилось мѣсто, на хлѣба, за выгодную плату, совершенно постороннихъ людей. Такимъ образомъ явились въ казармахъ старики и старухи, подъячіе и духовные, стрекулистъ, вдова пономариха, разнощикъ, и какой нибудь хворый, увѣчный или просто побирушка-нищій, аккуратно платящій за свой уголъ изъ грошей собираемаго днемъ подаянія… Попадался тутъ народъ и бѣглый, почти безъ роду и племени; жидъ, цыганъ, калмыченокъ, удравшій отъ побоевъ злющей барыни-прихотницы. Всѣ они, конечно, приходились на словахъ тетками, дядями и родственниками своихъ хозяевъ-солдатъ.
Маленькія, загрязнѣлыя до нельзя горницы раздѣлялись перегородками. Каждая семья стремилась имѣть отдѣльное владѣніе, хотя бы на трехъ-четырехъ аршинахъ пространства; и безконечныя жиденькія перегородки громоздили, дѣлили горницы на отдѣльные "семейники". Поэтому вся казарма казалась неисходнымъ пестро-грязнымъ лабиринтомъ, гдѣ кишѣлъ, какъ муравейная куча, всякій людъ отъ мала до велика и отъ зари до зари.
Тутъ шныряли взадъ и впередъ вереницы бабъ-солдатокъ, кто съ ведрами, кто съ кулёмъ, съ кочергой, съ метлой, кто съ лотками бѣлья. Бродили и квартиранты безъ роду и племени, поддѣльные дядья и тетки, и на столько сжились съ полковой ротой, что считали уже себя столь же законными обитателями военной среды. Ходили изъ семейника въ семейникъ и сами солдаты, тычась изъ угла въ уголъ, безъ видимаго дѣла, безъ цѣли и безъ толку, ругаясь и крича не столько отъ гнѣва, сколько отъ тоски и праздности. Они, какъ набольшіе и хозяева, зря привязывались къ шныряющимъ квартирантамъ или къ работящимъ бабамъ, женамъ, сосѣдкамъ, наконецъ другъ къ дружкѣ… И ежечасная перебранка ежедневно переходила въ драку… Метла, лопата, кочерга, ведро, доска, утюгъ, ковшикъ и все, попавшее подъ руку, шли въ дѣло и начинали летать по воздуху и по головамъ.
Тутъ же повсюду бѣгали, егозили и скакали десятки ребятишекъ, визжали и завывали грудные младенцы на рукахъ своихъ доморощенныхъ, самодѣльныхъ нянекъ, т. е. таскаемые своими семи- и девяти-лѣтними сестренками, которыя часто дрались между собой изъ-за нихъ, часто дрались жестоко и съ ними, наказывая и муштруя по прихоти…
Тутъ же и повсюду полноправно и невозбранно разгуливало безчисленное количество собакъ и кошекъ, а главное тыкалась, въ особенности зимой, всякая домашняя птица: куры, пѣтухи, индѣйки, голуби и даже одинъ кривой, шершавый, давно безхвостый павлинъ, раздразненный до бѣшенства - потѣха ребятъ-забіякъ и гроза ребятъ-трусишекъ.
Съ задворковъ и изъ полугнилыхъ строеній, сараевъ и закутъ на задахъ ротнаго двора приносилось ржаніе лошадей, мычаніе коровъ, блеяніе кучи всякой скотины, барановъ, телятъ, козловъ, свиней… и всякаго живого добра, заведеннаго болѣе богатыми семьями. Часто, въ особенности лѣтомъ, мелкая скотина забиралась въ казарму чрезъ вѣчно-отворенныя настежъ двери и бродила по семейникамъ, подбирая и пожирая все съѣстное, плохо прибранное. Всякій гналъ теленка. или свинью, или птицу только изъ своего семейника, предоставляя незванному гостю идти къ сосѣду… Всякій заботился о себѣ, о своемъ углѣ за своей перегородкой. Обо всемъ же ротномъ дворѣ никто не заботился. Власти одной общей надъ всѣми не было. Маіоръ Текутьевъ или Квасовъ, Воейковъ, тѣ же Пассекъ или Орловъ считали себя начальниками въ рядахъ, во фронтѣ, при выходѣ и выступленіи съ двора, на улицахъ, на ученіи. Въ домашнюю жизнь солдатъ они не входили, ибо пришлось бы вмѣстѣ съ тѣмъ и поневолѣ возиться и сцѣпляться съ чужимъ людомъ, съ какимъ-нибудь квартирантомъ-стрекулистомъ, пожалуй съ разстригой, и во всякомъ случаѣ и чаще всего съ бабами-солдатками.
Флигельманы или унтеръ-офицеры были начальствомъ надъ нѣсколькими семейниками, но при отсутствіи всякой строгости въ офицерахъ, сами смотрѣли на все сквозь пальцы и дѣлали свое дѣло спустя рукава. Впрочемъ, иначе было поступать и опасно.
Одного очень строгаго и отчасти злого флигельмана за годъ предъ тѣмъ убили въ самомъ ротномъ дворѣ. Кто были убійцы - было извѣстно во дворѣ, но доказано не было, начальствомъ не взыскано и оставлено безъ наказанія; у другого унтера, служаки требовательнаго, придирчиваго, опоила невѣдомая рука его корову, другая невѣдомая рука переломила ногу его любимой собакѣ и третьи невѣдомыя руки раскрали разную рухлядь… И унтеръ смирился, тотчасъ пересталъ жаловаться маіору и придираться къ своимъ солдатамъ.
На сколько офицеры были снисходительны и не взыскательны, даже чужды обстановкѣ и внутренней жизни всякаго ротнаго двора, на столько рядовые были грубы, дерзки и отвыкли даже отъ мысли безотвѣтнаго повиновенія.
"Дисциплинъ" военный - было слово извѣстное очень тѣсному кругу офицеровъ, которые были пообразованнѣе, или побывали заграницей, или почитывали кой-какія книжки, или видались съ учеными людьми.
Маіоръ Текутьевъ, болѣе другихъ полновластная личность на томъ гренадерскомъ ротномъ дворѣ, куда заглянулъ принцъ, никакъ не могъ уразумѣть слово "дисциплинъ", просилъ пріятелей нарисовать его на бумажкѣ… Узнавъ, что это невозможно, что это все равно, что нарисовать добродѣтель, или злосчастіе, или храбрость, маіоръ махнулъ рукой и рѣшилъ:
- Коли не ружье и не шпага, такъ военному сего и знать не требуется. Нѣмецкія выдумки. Много ихъ нынѣ. Всѣхъ не затвердишь.
Наконецъ, въ ротномъ дворѣ, какъ послѣдствіе тѣсной и праздной жизни всякаго люда, въ томъ числѣ и сброда со стороны, издавна царила полная распущенность, пьянство и развратъ. Всѣ бабы давно махнули рукой на запой мужей, всѣ мужья давно махнули рукой на зазорное поведеніе женъ.
Поругаться и подраться изъ-за теленка и курицы, даже изъ-за вѣника, было дѣломъ понятнымъ, законнымъ, раздѣлявшимъ иногда весь ротный дворъ на двѣ враждебныя партіи. И бывало разъ въ году, что открывались въ самой казармѣ военныя дѣйствія между двухъ непріятельскихъ армій, доходившихъ и до употребленія холоднаго оружія, т. е. кочерги, ведра, утюга. Не только подраться, но даже легко повздорить изъ-за невѣрности жены было глупостью, "баловничествомъ".
- Эка дурень. Дѣлать неча! Заботу выискалъ! Что жъ твоей бабы-то, убыло что ли? Поди, еще прибыло. A попъ все равно окреститъ.
Таковъ былъ судъ ротнаго общественнаго мнѣнія.
Солдаты, по преданію, отчасти знали, какъ прежде жилось воину. Какова была солдатская жизнь при великомъ Петрѣ Алексѣевичѣ, еще мало кто зналъ и помнилъ.
- При немъ, слышь, ребята, больше все ходили и шведовъ били. Непокладная жизнь была! При Аннѣ Ивановнѣ, да при Биронѣ никакъ тоись, братцы, не жилось ни хорошо, ни дурно. Въ забытьѣ хвардія-то была, содержима была въ черномъ тѣлѣ. "Слова и дѣла" побаивались они тоже, но меньше другихъ, простого народа и баръ-господъ; за то и жалованье всякое было худое, жиру не нагуляешь. Со вступленья на прародительскій престолъ всероссійской матушки Лизаветы Петровны все пошло по маслу. И двадцать лѣтъ была, во истинну, масляница. И солдатъ гвардейцевъ жизнь стала, какъ и нынѣ, что тебѣ у Христа за пазухой!!..
Дѣйствительно, вступленіе на престолъ императрицы Елизаветы при помощи переворота, при содѣйствіи перваго гвардейскаго полка, перемѣнило совершенно бытъ солдатскій и офицерскій.
Лейбъ-компанія, т. е. нѣсколько сотенъ гренадеръ изъ сдаточныхъ мужиковъ, сдѣлались вдругъ столбовыми потомственными дворянами и офицерами предъ лицемъ всей столицы, всей имперіи, а главное, предъ лицемъ своего же брата мужика, оставшагося тамъ, въ деревнѣ, на пашнѣ… предъ лицемъ своего же брата солдата въ другомъ полку, чрезъ улицу… Эта диковинная выдумка монархини принесла и свои плоды…
Капитанъ-поручикъ Квасовъ и ему подобные часто теперь поминались и ставились въ примѣръ, часто грэзились во снѣ, часто подвигали на всякое незаконное дѣяніе многихъ солдатъ многихъ полковъ. Часто христолюбивый воинъ, въ особенности подъ хмѣлькомъ, кричалъ на весь ротный дворъ:
- Онъ дворянинъ, вишь…. Вонъ нашанскій Акимъ Акимычъ тоже дворянинъ изъ сдаточныхъ!
- Я простой, вишь, солдатъ, мужикъ? Вѣстимо! Да вонъ и капитанъ Квасовъ тоже не изъ князьевъ….
И существованіе лейбъ-компаніи какъ бы напустило особаго рода непроницаемый туманъ во всѣхъ обыденныхъ отношеніяхъ офицеровъ изъ мужиковъ съ рядовыми изъ дворянъ съ первыхъ же дней царствованія Елизаветы. И до сихъ поръ, чрезъ двадцать лѣтъ слишкомъ, ни тѣ, ни другіе, не могли еще вполнѣ распутаться, доискаться истины и уяснить себѣ взаимныя права.
- Лейбъ-компанцы - не примѣръ!.. говорили разсудительные.
За послѣднее же время на эти слова сталъ слышаться солдатскій отвѣтъ, хотя еще и новый, робкій, но заставлявшій нѣкоторыхъ призадумываться.
- Квасовъ - не примѣръ, вишь. Ну, покудова и не примѣривай, а обожди мало и, гляди, паки примѣримъ.
Вотъ именно подобную обстановку, духъ и бытъ нашелъ въ русской казармѣ генералъ прусской арміи, принцъ Георгъ Голштинскій.
Принцъ уже собирался уѣзжать, когда ему предложилъ маіоръ Текутьевъ видѣть арестованныхъ Орловыхъ. Онъ только презрительно двинулъ плечомъ и даже не отвѣтилъ. Въ душѣ же онъ побаивался войти къ нимъ. Не ровенъ часъ!
Сумрачный, бормоча себѣ что-то подъ носъ, Жоржъ остановился снова на томъ же крыльцѣ, окруженный всѣми офицерами, и сталъ, разставя ноги, какъ бы въ раздумьи. Офицеры, по мѣрѣ его прогулки по семейникамъ, снова понемногу пристали къ нему и образовали теперь свиту любопытную изумленную и видимо вполнѣ недоумѣвающую.
"Зачѣмъ же ты пріѣзжалъ?!" говорили всѣ эти лица и старые, и молодые.
Объясненіе воспослѣдовало! И тотчасъ это объясненіе пронеслось по казармѣ, какъ громовой ударъ.
- Объясните имъ, Генрихъ, заговорилъ принцъ по-нѣмецки, - что эдакъ продолжаться не можетъ. Бабы, жены, дѣти, скотъ, птица, рухлядь, и все подобное… Все это не атрибутъ воина. Объясните толково!.. Все это будетъ выгнано вонъ, по сосѣдству на квартиры, или продано. Перегородки будутъ уничтожены и солдаты будутъ спать въ общихъ горницахъ…. За порядокъ, чистоту и дисциплинъ будутъ отвѣчать предо мной не одни ротмейстеры, а всѣ господа офицеры.
Фленсбургъ тотчасъ же громкимъ и слегка самодовольнымъ голосомъ передалъ по-русски смыслъ распоряженія принца, но въ болѣе рѣзкихъ выраженіяхъ, обидныхъ и для офицеровъ, и для солдатъ, прислушивавшихся изъ темнаго корридора.
- Такъ не воины живутъ. Эдакъ и свиньи жить не захотятъ!.. прибавилъ Фленсбургъ. - Всѣ эти солдатки - причиной разврата и распутства. Офицеры заняты только картами и билліардами въ трактирахъ и всякимъ скоморошествомъ, доводящимъ ихъ до безстыжихъ поступковъ, въ родѣ послѣдней мерзости арестованныхъ господъ Орловыхъ, за которую они, впрочемъ, и отвѣтъ примѣрный на-дняхъ дадутъ… Всему этому его высочество желаетъ положить предѣлъ. Гвардейцы - не стадо свиней! A если они имъ и уподобились, то его высочество поставитъ себѣ священнымъ долгомъ…. Фленсбургъ запнулся и, глядя прямо на лица всѣхъ, прибавилъ:- напомнить вамъ, что вы - люди, гвардейцы, а не скоты неразумные…
- А-ахъ!.. раздалось въ кучкѣ офицеровъ съ какой-то странной неуловимой интонаціей.
Это опять былъ Квасовъ.
Это восклицаніе прервало тотчасъ потокъ краснорѣчія наперсника принца.
Онъ смолкъ и обернулся къ принцу, какъ бы говоря: я кончилъ!
Покуда Фленсбургъ говорилъ, принцъ глядѣлъ себѣ на кончики сапоговъ и только двигалъ бровями какъ бы въ тактъ мѣрной и звонкой рѣчи своего любимца.
Какъ раздалось среди офицеровъ восклицаніе: А-ахъ! Жоржъ заморгалъ, поднялъ глаза и благодушно подумалъ:
"Какъ говоритъ?! Поетъ! Даже въ этихъ деревяшкахъ, въ дикихъ людяхъ, чувство вызвалъ!"
И принцъ обратился къ адьютанту.
- Сказали все, милый Генрихъ?
- Все-съ. Надо бы еще опредѣлить имъ время, когда ротный дворъ долженъ принять законный видъ. Иначе оно такъ протянется до лѣта. Дать имъ мѣсячный срокъ? Довольно!..
- Wie sagt man: Monat?
- Мѣсяцъ… невольно шепотомъ отвѣтилъ Фленсбургъ изъ чувства приличія.
- Ну… Ну… обратился Жоржъ ко всѣмъ офицерамъ. - Ну! Фотъ… Отинъ міэсясъ! Отинъ міэсясъ и эти на то коніэсъ. Sagen Sie, biette… какъ-то жалостливо прибавилъ онъ Фленсбургу.- Jch komme nickt dazu!
- Его высочество желаетъ сказать, что чрезъ мѣсяцъ всему этому вашему срамному житью долженъ быть конецъ. Чрезъ мѣсяцъ чтобы все было по новому!
Офицеры отвѣчали гробовымъ молчаніемъ: вѣдь не они, а солдаты живутъ въ казармѣ!
При послѣднихъ словахъ адьютанта, принцъ кивнулъ головой и прибавилъ:
- Фотъ! фотъ! Затѣмъ онъ сдѣлалъ какъ-то ручкой, повернувъ ее ладонью вверхъ, и сталъ тихо и осторожно спускаться съ крыльца.
Громадная колымага принца, выписанная изъ Вѣны, осталась и дожидалась его на улицѣ, ибо проѣхать въ ворота на внутренній дворъ не могла. Принцъ, а за нимъ и Фленсбургъ, сопровождаемые всѣми офицерами, прошли дворъ при гробовомъ молчаніи.
Принцъ сѣлъ въ карету одинъ, а любимцу какой-то солдатъ, глуповатый на видъ, подвелъ его коня. Это дѣлалось ради служебнаго этикета, такъ какъ въ гости принцъ и фаворитъ ѣздили вмѣстѣ въ каретѣ. Уже за нѣсколько сажень отъ Преображенскаго двора, Фленсбургъ, галопируя около кареты принца, замѣтилъ что-то торчащее изъ разстегнутой кабуры. Пистолетовъ онъ туда, конечно, никогда не клалъ. Онъ открылъ ее и увидѣлъ… огромную свѣжую колбасу! Онъ вышвырнулъ ее на земь и вспыхнулъ.
Онъ понялъ, что это былъ отвѣтъ офицеровъ на все ими отъ него слышанное.
Оффиціально жаловаться было невозможно, не сдѣлавъ себя въ глазахъ всѣхъ посмѣшищемъ, подобно Котцау. Да и на кого жаловаться? На цѣлый ротный дворъ?!
A матерый лейбъ-компанецъ это все и сообразилъ!!..
Посѣщеніе принца Жоржа потрясло, конечно, весь домъ и дворъ гренадерскихъ ротъ до основанія.
- Да что онъ? Да какъ же? Да нѣшто… Ахъ Царь небесный! воскликнули рядовые.
- Вотъ тебѣ бабушка и Юрьевъ день! говорили, смѣясь злобно и ядовито, всѣ офицеры. Имъ въ сущности было все равно, какъ будутъ жить солдаты, но имъ этотъ приказъ казался смѣшенъ и нелѣпъ. Не все ли равно принцу - съ женами и курами живутъ солдаты преображенцы, или безъ женъ и безъ куръ.