…Знаю, я не должна была всего этого говорить. Не думайте, что мой застарелый гнев и горечь как-то задевают вас. Но вы появились так внезапно. За все эти годы не было ни одного человека, на кого бы я могла излить свою боль. Матрона Фалтония была очень добра ко мне, однако и с ней я должна была держать свои чувства в узде. И довольно об этом. Мне пора спешить за продуктами. Надеюсь, дождь не пойдет. В очереди приходится стоять довольно долго - ведь раздающие проверяют каждого по спискам. Не поможете ли дотащить мешки до дома? В последние дни разболелись пальцы и локоть. Приходится много подрабатывать вышиванием.
Я с готовностью согласился. И пока мы шли по шумным улицам Остии, я украдкой бросал на нее взгляды и любовался - нет, не красотой, конечно, молодость давно оставила это лицо. Но уступила место какому-то почти светящемуся покою. Был ли это свет из колодца страданий?..
Я вдруг подумал - и мне захотелось сказать ей, но мысль не складывалась в слова, - что вот за это они и гонят нас. За легкость узнавания этого света и узнавания друг друга и внезапной близости. За то, что к ней может войти незнакомец и она мгновенно узнает в нем своего и станет говорить о самом больном и важном, запертом в темнице сердца на двадцать пять лет. Мы как заговорщики, которым не нужны никакие пароли, никакие секретные знаки. То ли Пелагий одарил нас этим, то ли открыл в нас этот дар - умение слышать друг друга. Но это наше главное богатство в жизни. И если нас поведут когда-нибудь на суд и казнь, то только за это.
Мы отстояли в довольно длинной очереди получателей пособия, тянувшейся к дверям муниципалитета. Весовщики многих знали в лицо, перекидывались шутками. Копченой свинины на всех действительно не хватило, но Корнелия отнеслась к этому вполне равнодушно. Ее волнение улеглось, ум вернулся к ручейку повседневных забот. На обратном пути она то и дело прерывала разговор, забегала в уличные лавки в поисках шелковых ниток, подходящего полотна, лечебной мази. В ожидании ее я передыхал, поставив на землю амфору с маслом и куль с мукой.
Имя Пелагия в нашей беседе больше не всплывало ни разу.
ФАЛТОНИЯ ПРОБА ЗАЩИЩАЕТ ДОЧЬ ОТ РАННЕГО СВАТОВСТВА
Девочка Фриския, которую я выкупила у сирийского купца, оказалась очень смышленой и чуткой. Она была года на три старше Деметры, но умудреннее ее на все двадцать. Я поощряла их дружбу не совсем бескорыстно: иногда от Фрискии мне удавалось больше узнать о чувствах собственной дочери, чем из разговоров с ней самой. Дети не врут нам - они просто не хотят нас огорчать и часто дают душевному гною накапливаться в сердце без выхода.
Наша домашняя жизнь в Африке имела одно важное отличие от римской: простор. Дом был такой огромный, что каждому члену семьи можно было выделить по одной, а то и по две отдельные спальни. Слуг же и рабов было гораздо меньше, и они не путались под ногами, не спали в коридорах, не подглядывали, не наушничали.
Одна только матрона Юлия была недовольна этими переменами. Она уже достигла того возраста, в котором воспоминания о днях юности затвердевают, как скрижали, и превращаются в нерушимый свод правил. Не важно, что когда-то ты сама билась головой об эти твердые стены. Сегодня окаменевшие традиции - твоя главная защита от непредсказуемости каждого дня, от неуправляемости каждого человеческого сердца И они должны соблюдаться свято. А для этого каждый член семьи должен быть на виду у домашних соглядатаев с утра до вечера.
Нечего и говорить, что даже в Риме родственники и домочадцы находили увертки и ускользали от ее требовательного надзора. Один из ее сыновей годами скрывал от нее свою наложницу, с которой начал жить открыто после смерти жены. Каждый раз он придумывал убедительные объяснения, почему очередная невеста, найденная матроной Юлией, ему не подходит. Другой сын увлекся черной магией, изучал искусство прорицателей и колдунов, но мать - горячая христианка - об этом ничего не знала. Когда она собирала вокруг себя детей прислужниц, чтобы почитать им главу из Библии, ей и в голову не приходило, что добрая треть из них - ее внуки.
Впрочем, никогда нельзя было сказать с уверенностью: не знает она или не хочет замечать. Порой казалось, что ей довольно было видеть вокруг себя наши почтительные лица, слышать приглушенные голоса, шествовать впереди всех по утрам в церковь. Наша роль состояла в том, чтобы составлять пьедестал ее величия. А уж как мы там внизу влачим наши грешные жизни, не играло для нее большой роли. И лишь после переезда в Африку, когда мы все получили возможность разбежаться по дальним уголкам просторного дома, пьедестал как бы растаял, и матрона Юлия впала в состояние постоянного нервозного недовольства.
Ей нужно было что-то делать, чтобы вернуть зримое господство над нами. Может быть, именно поэтому она с такой страстью отдалась этой затее: посватать Деметру за сына наместника Гераклиана.
Сначала я была готова подыгрывать властной старухе в ее брачных прожектах. Гераклиан был хотя и незнатного рода, но зато непомерно богат и в большом фаворе у императора. Лишь после того как матрона Юлия взяла меня на очередной прием во дворце наместника и я встретилась с этим человеком лицом к лицу, змея сомнения заползла мне в сердце.
Гераклиан был высок ростом, подвижен, любезен. Только глаза навыкате оставались постоянно наведенными на собеседника, о чем бы ни шла речь. Глаза были словно бы сняты с другого лица - свирепого, искаженного бешенством, - да так и остались поджидать, когда же кончится все это притворство и черты лица вернутся к своему нормально яростному выражению. Слухи о жестокости наместника, о методах, которыми он умножал свое богатство, о реальных и мнимых противниках его, вдруг бесследно исчезавших, вскипали все гуще.
Но матрона Юлия ничего не хотела знать. Она объявляла эти слухи клеветой язычников и еретиков, задумавших очернить защитника истинной христианской веры.
- А вы видели хорошенького мальчика, который постоянно крутится у ног наместника? И как этот добродетельный христианин запускает пальцы ему в волосы, загибает голову назад, смотрит в глаза?
- Таких мальчиков можно видеть в Риме чуть не в каждом доме. Это просто веяние моды, забава. Как завести павлина, или обезьянку, или карлицу. Кроме того, не за наместника мы сватаем мою внучку, а за его сына. Ты ведь не станешь спорить - он мальчик благонравный, воспитанный, может пойти очень далеко, если породнится с Аникиями.
- Но Деметре еще нет и двенадцати. Разговоры о замужестве пугают ее.
- Пока речь идет только о помолвке. Я была обручена со своим будущим мужем, когда мне было всего лишь восемь. И ничуть не боялась. В наше время слово старших в роду было законом. Другое воспитание. Никто бы не посмел опозорить себя слезами, когда нужно только благодарить и радоваться.
Матрона Юлия проводила часы, уединившись с семейным казначеем. Вдвоем они составляли длинные списки построек, скота, драгоценностей, тканей, которые должны были войти в приданое Деметры. Потом она вызывала носилки и отправлялась к наместнику обсуждать другие пункты брачного договора.
Эта женская страсть помогать Гименею - может быть, она не заслуживает тех насмешек, которыми ее осыпают в сатирах и комедиях? Все же конечный результат подобных хлопот - не какой-нибудь тщеславный пустяк, а появление на свет совсем, совсем нового человека. Где-то в глубине неведомых грядущих лет он таится, как заблудившийся путник, и слабо зовет нас на помощь: выпустите! откопайте! Беда только, если ради зовов нерожденного мы готовы затыкать уши на стоны живых.
Однажды Деметра прибежала ко мне в слезах, с криком:
- Фриския! Фриския! Они забирают Фрискию!..
Я выглянула из окна в атрий. Сначала, под ярким солнцем, могла разглядеть только мозаичных амуров верхом на дельфинах. Но потом в тени под колоннами увидела двух слуг, застегивавших на шее девочки железный ошейник. Цепочка от него шла к ручным кандалам.
- Стойте! - закричала я. - Что вы делаете?
- Приказ матроны Юлии, - угрюмо ответил один из слуг. - Она велела отвести ее на невольничий рынок, сдать аукционеру.
- Это какая-то ошибка. Не смейте выходить из дома. Я иду к матроне Юлии немедленно.
Старуха выглядела торжествующей. Можно было подумать, что в тяжелой схватке одолела голыми руками Лернейскую гидру.
- Подумай только - какая дрянь! Воображала, наверное, что никто не узнает про ее проделки. Вздумала оклеветать наместника Гераклиана! Рассказывала Деметре, будто он наказывает своего сына, подвешивая его в темном подвале вниз головой. Думала, что до меня ничего не дойдет. Пусть благодарит небо, что я не приказала высечь ее перед отправкой на рынок. Надеюсь, что новые хозяева восполнят это мое упущение.
- Но что, если она говорила правду?
- О чем ты?
- До меня тоже доходили разные слухи о наместнике. Говорят, что его жестокость бесконечно изобретательна. Что у него есть бассейн с ядовитыми муренами. И что он может бросить туда не только провинившегося раба, но и должника, запоздавшего с уплатой процентов.
- Какая чушь! Типичные сказки, сочиняемые поварами на кухне. И я не потерплю, чтобы жалкая рабыня мешала моим планам.
- Фриския - не рабыня. Она дочь нашего вольноотпущенника. То есть свободная по рождению. Продать ее будет нарушением закона.
- О-хо-хо! Мне следует бояться, что она подаст на меня в суд?
- Если она кому-нибудь и принадлежит, то только мне. Я заплатила за нее сапфировым кольцом.
- Хорошо, я возмещу тебе его стоимость. Но терпеть эту дрянь в своем доме я не намерена. До тех пор пока я распоряжаюсь имуществом нашего рода, ноги ее здесь не будет.
Я смотрела на разгневанную родоначальницу и чувствовала, что мне все труднее и труднее любить ее. Правы стоики: чем сильнее наши желания, тем вернее они ослепляют нас, лишают разума. Даже желание облагодетельствовать близких может обернуться глухотой к их страданиям.
- Да, - сказала я медленно. - Да. Имуществом распоряжаетесь вы. Но не нами. Если вы отправите Фрискию работорговцам, я заберу Деметру и уплыву в Рим, к мужу, на первом же корабле.
Матрона Юлия смотрела на меня долгим тяжелым взглядом и вдруг сказала негромко и почти жалобно:
- Как я устала от всего… Хочется порой просто лечь и… Как я устала жить…
Мне стало жалко ее. Разговор наш после этого продолжался в более мирных тонах. Договорились на том, что Фриския может остаться, но при одном условии: что Деметра возьмет себя в руки, осушит глаза и выразит согласие на помолвку, не напуская на себя вселенскую скорбь.
Я передала дочери эти условия.
Она попросила разрешения дать ответ на следующий день.
И утром следующего дня пришла ко мне тихая и серьезная, одетая в белую тунику, с волосами, упрятанными под белую косынку. И произнесла это слово: велатио.
Да, она приняла решение: дать Богу обет вечной девственности. Такая страстная христианка, как матрона Юлия, наверное, поймет ее и не будет препятствовать благочестивому намерению.
Глаза она при этом держала опущенными, так что ее рыжие ресницы ярко выделялись на темных бессонных кругах.
(Фалтония Проба умолкает на время)
ГОД ЧЕТЫРЕСТА ТРИНАДЦАТЫЙ
Нет, в этот раз никто не мог бы упрекнуть меня в безрассудстве. Уже куплены были мотки крепкой бечевы для подвязки виноградных лоз, куплены три мешочка соли, масло для ламп, ящик гвоздей, бутыль вина, крепкий столовый нож (старый сломался у Бласта в руке, когда он пытался разрубить баранью голову для супа). Так почему же мой перегруженный мул все кружит и кружит по кривым улочкам Иерусалима? Или он забыл прямой путь к Северным воротам? Или щупальца невидимого осьминога снова ухватили его и тянут, тянут неудержимо к знакомым дверям?
Я вхожу в полумрак книжной лавки и решительно говорю с порога:
- Мой кисет пуст. Ты слышишь меня, ненасытный дракон? Я истратил все до последнего обола на нужные, полезные вещи. Не надейся сегодня на добычу.
Книготорговец сидит; откинувшись в кресле, улыбаясь плотоядно, как минотавр, заслышавший шаги очередной жертвы в коридорах лабиринта. Одна рука его поглаживает живот, другая - свиток на столе.
- Доставили только вчера. Из Антиохии. Неужели не захотите взглянуть?
И он вдруг быстрым движением раскатывает начало свитка на всю длину стола.
Буквы плывут у меня перед глазами, точно ячейки рыболовной сети. С первых же двух-трех фраз я понимаю, что пойман, пленен, что борьба бесполезна.
- Рассказывают, что речь императрицы имела небывалый успех. Собрался весь цвет Антиохии. Они хотят просить разрешения воздвигнуть золотую статую в ее честь в курии сената. И скоропись расшифрована очень грамотно. Я проверял.
- Сколько? - шепчу я. - Или нет… Лучше вот… Вот все, что у меня осталось при себе…
Книжник сортирует высыпанные на стол монеты, пересчитывает, вздыхает:
- Негусто, конечно. Могу легко получить втрое больше. А впрочем, хотите сделку?..
Он продолжает говорить, а я выхватываю глазами кусочки текста там и тут и почти слышу, как она произносила эти слова, как поднимался ее неповторимый голос к концу фразы, как отдавали звоном пчелиных крыльев ее "ж" и "з". Ох, только бы он замолчал, этот книжный паук! О чем он там бубнит? Помочь его сыну в греческом? Подготовить к риторской школе? И тогда свиток - мой? Ох, я сделаю из твоего недоросля второго Демосфена! Но только - начиная с завтрашнего дня. Сегодня я должен побыть с этим сокровищем один на один.
…Квадрат вечернего солнца ползет по стене скриптория. Бласт разгружает мула под окном, заносит в дом покупки. А я хожу вокруг стола, пытаясь снять дорожный плащ, путаясь в нем, - одна застежка зацепилась за что-то, и я не могу нащупать где, потому что не в силах оторвать глаз от строчек ее речи.
Да, вот уже от этих слов - в самом начале - зал должен был затаить дыхание.
"Сейчас, на пути в священный город Иерусалим, - говорила императрица Евдокия притихшим антиохийцам, - я воочию могла убедиться, как бесповоротно и окончательно победило христианство в нашей стране. Нигде не довелось мне увидеть живой крови на алтарях, нигде народ не падает больше ниц перед каменными идолами. Страдания мучеников Христовых просветили сердца, слова пастырей наших разогнали туман языческого невежества.
Много справедливых упреков было брошено поклонникам древних богов, много крови пролилось в вековой борьбе. И вдруг я подумала: а не пришла ли пора в этот час победы нам, христианам, спросить себя - к кому же Господь посылал Спасителя нашего? Ради кого Он обрек на земную муку Сына Своего возлюбленного?
Ясно, что ответ может быть лишь один: Он послал Сына Своего спасать язычников. Ибо христиан до прихода в мир Христа не было и быть не могло. Но тогда дальше мы должны не побояться задать себе еще один вопрос: а захотел бы Господь спасать людей, в которых не видел ничего светлого, достойного, высокого? Захотел бы послать им путеводный сигнал, выводящий их из мрака суеверий к свету истинной веры? Стал бы владелец затонувшего судна посылать ныряльщика, если б знал, что в трюмах не осталось ничего драгоценного?"
"Слышите? Слышите? - хочется крикнуть мне всем хулителям и гонителям нашим. - Не то ли самое - пусть другими словами - говорили вам и Пелагий, и епископ Юлиан, и Целестий? Не к язычникам ли приходили первые апостолы в Коринфе, в Фессалониках, в Афинах, в Эфесе? Не про них ли сказал апостол Павел в Послании к римлянам, книга вторая: "Не слушатели закона праведны перед Богом, но исполнители закона оправданы будут, ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон". Если выберет человек свободной волей жить по закону Господа, даже не зная его, то скорее возлюбит и оправдает его Господь, чем того, кто знает закон, но выбирает нарушать его и жить в грехе, надеясь на предопределение своей вечной судьбы".
"А если было что-то в наших предках, за что Господь пожелал спасти их, - продолжала императрица, - значит, и нам не грешно сохранять память о них, сберегать творения их рук, черпать из накопленной ими мудрости. И ваш город не зря славится своими учеными мужами, своими честными купцами, своими храмами, своими библиотеками, своими фонтанами, своими улицами, освещенными даже по ночам. Из века в век отбирал и сберегал он все лучшее, что человек способен созидать по милости Господней…
И не ради ли этих сокровищ направил Господь сюда шаги апостола Павла? Не здесь ли дано было ему обратить в христианство первых неиудеев? Да, на ваших мостовых, наверное, есть еще камни, по которым ступала его нога четыре века назад. И пусть лишь несколько десятков праведников откликнулись на зов апостола. Господь знает, как трудно нам - грешным и слабым людям - стерпеть праведного рядом с собой. Потому Он и щадит город, сберегающий праведников своих. Не за то ли хранит Он из века в век прекрасную и славную Антиохию, что слепой злобе не дано здесь растекаться по улицам, что гонимый всегда найдет здесь защиту и укрытие?..
Так пусть не будет и сегодня вражды между вашим прошлым и настоящим, между искавшими Бога и нашедшими Его, между философом, хранящим премудрость земную, и священником, взыскующим истины небесной. Покуда Всевышнему угодно, чтобы я несла бремя этого пурпура на своих плечах, я буду помогать вам в священном деле примирения между носителями многоразличной благодати Божьей. Ибо, как сказано у Гомера,
Я вашего рода, и вашей я крови,
И этим вовеки горда".
"Хор восторженных возгласов в зале", - записал скорописец, и копировальщик старательно расшифровал его крючки.
О, как мне хотелось быть там! Как хотелось присоединить свой слабый голос к этому громовому хору приветствий! В этот момент я вдруг ясно-ясно почувствовал: чудо приближается, оно может свершиться. После всех этих лет мне будет дано увидеть императрицу снова, может быть даже поговорить с ней.
Счастливые слезы заливали мне лицо.
Работать я, конечно, в такой день не мог.
А сегодня явился мальчик - сын книготорговца, и я должен был начать расплачиваться за полученное сокровище уроками греческой грамматики. Но после урока у меня все же хватило сил переписать очередной отрывок из рассказа Фалтонии Пробы.