* * *
Бестужев еще целый год казнился под судом, наблюдая, как судьи разворовывают его богатства. Суд вынес ему – смерть! Башку с плеч, и дело в архив. Но Елизавета была верна своей клятве – никогда не подписывать смертных приговоров, и Бестужев отправился в ссылку, в одну из можайских деревень, которую от горя наименовал "Горетово". Там этот циник вдруг прикинулся святошей и написал книжку с характерным названием: "Стихи, избранные из священного писания, служащие к утешению всякого христианина, невинно претерпевающего злоключения…"
Читатель вправе спросить у меня:
– Почему же не были отмщены главные преступники? Именно те, по вине которых армия Апраксина бежала после явной победы?
Но дело в том, что концы заговора были очень хорошо схоронены в воду, и Елизавета Петровна сама ничего толком не знала. За семью замками хранились важные бумаги, которые до нашего века знали только двух читателей.
Этими читателями были два русских императора: Александр II и Александр III, – только они (два самодержца) знали тайну прямой измены Екатерины, уже носившей титул "Великой".
И лишь в начале XX столетия была опубликована переписка Екатерины с Вильямсом, давшая истории материал для позорных разоблачений. Документы полностью восстановили картину измены, о которой в 1758 году Елизавета могла только догадываться.
Известный советский академик (а тогда еще молодой историк) Евгений Тарле в 1916 году написал блестящую статью о том, как великая княгиня Екатерина с Бестужевым, вкупе с Вильямсом, за деньги продавала интересы России!
Разрушение авторитетов
– Ужасно, ужасно… – вздыхал по вечерам маркиз Лопиталь. – Франция быстро теряет уважение мира, голоса ее послов уже не выслушиваются с прежним почтением. Страшно подумать: Париж рукоплещет… Фридриху! До чего мы дожили?
– Что удивляться этому? – отвечал де Еон. – Цветы очень хорошо пахнут. Но после тонкого аромата всегда наступает гниение. Опытность и расцвет государства есть и начало его упадка. А монархия у нас одряхлела, и Францию ожидают катаклизмы площадей и улиц. Патриотизм давно заглушен ненавистью к Версалю…
Лопиталь пышностью своего посольства лишь олицетворял в Петербурге померкший блеск Версаля, но в сомнительных случаях Людовик говорил теперь так:
– До Лопиталя эти сведения не доводите: он не поймет… Отдадим этот вопрос на благоразумие де Еона…
Шевалье вел переписку за маркиза. Игра слов, легкий флирт, интересы альковов и сверкание придворной интриги – все это, забавно перемешанное, со вкусом поданное, насыщало душу французского короля. Де Еон всегда знал, чем можно и напугать короля: стоило только заикнуться о военных успехах России…
– А я, – говорил де Еон, – склонен считать иначе. Франции следует не бояться побед России, а, наоборот, радоваться им. Эти два государства, разделенные Польшей и землями германскими, через тысячи лье душевно чем-то близки друг другу. Что-то непременно должно связывать их. Но… что?
– Любезный шевалье, стоит ли думать о будущем? Надо спасти сегодняшний день – спасти Елизавету, ее здоровье, – отвечал Лопиталь. – Иначе взойдет на престол этот кретин в прусских ботфортах, и тогда… Я решил настоятельно выпросить у короля доктора Пуассонье!
Впрочем, не только французы, но и гордые венцы тоже попритихли. Австрийский гофкригсрат, всегда такой напыщенный, теперь почтительно заискивал перед Петербургом, как вышколенный лакей перед суровым господином. Только вот британский посол Ричард Кейт ни перед кем не заискивал. Потихоньку шпионил в пользу Фридриха, ни с кем особенно не сближаясь. Но он ошибся, думая, будто в нем никто не нуждается. Через третьи руки Екатерина напомнила англичанам о своих долгах. И получила деньги уже через пятые руки. Даже в это время, столь трудное, она не забывала вкус золота.
А политикой России теперь заправлял новый канцлер – Воронцов, хотя его личная роль полностью растворилась в коллективном значении Конференции. Сдуру кто-то ляпнул по привычке – мол, "великий канцлер", но Елизавета сразу взъерошилась:
– Будет вам великих-то рожать! У меня коли и есть что великого, так это я сама, да еще вот урод мой, племянник Петр, князь великий. Да и то, по правде, величие его – только призрак титула.
Отныне Конференция управляла войной и государством. Истощенная и слабая, спавшая не более двух раз на одном месте, преследуемая ужасами, Елизавета угасала. Теперь ей хотелось найти себе верного стража.
– Такого, чтобы совсем ночей не спал, – говорила она.
Благо Россия людьми богата, нужного человека ей нашли, – это был Васька Чулков. Сутками он просиживал в креслах и… не спал! Очевидно, от постоянного недосыпа он ошибался дверьми и говорил только стихами. Порою же, отряхнув страхи и болезни, Елизавета очухивалась – тогда с нею можно было рассуждать о делах.
– Мне всегда очень трудно решиться на что-нибудь, – признавалась она. – Но если уж я что решила, то быть тому! Денег нет? Так что ж… Гардеробы продам, бриллианты заложу. Голою ходить стану, но войну Россия продолжит до полной победы…
А разговор о деньгах она завела неспроста: Россия просто изнывала от хронического безденежья. Казалось бы – чего уж проще? Серебро есть, Монетный двор под боком – только успевай чеканить. И – чеканили, а денег все равно не было. Начиная с 1712 года в России было отчеканено 35 миллионов рублей, а в обращении к 1756 году оставалось только 3 миллиона (32 миллиона куда-то пропали). Чиновникам от этого годами не платили жалованья. Дипломаты того времени писали, что безденежье России можно объяснить только страстью русского человека к зарыванию денег в землю: никому не доверяя своих копеек, русский человек прячет их в матерь-землю.
Отчасти дипломаты были правы. Петр Шувалов, ведавший внутренними делами империи, тоже горячился из-за денег:
– Матушка, что б тебе дозволить авантюру одну? Всю медь переплавить заново… Монетки отлить вполовину менее прежних, а цену проставить в два раза больше. А? В четыре раза выгода!
Не соглашалась – мямлила.
– Не хошь? Ну, тогда давай лотерею объявим, – настаивал Шувалов. – Шут с ними, со всеми! Кто не станет билеты брать, силком выдадим заместо жалованья. А там крутись сам, как знаешь… Опять не хошь? Да что с тобой, матушка? Тогда сама разберись.
* * *
А вдали от придворной бестолочи, в суровых тяготах воинских будней разворачивалась армия России, дабы победить и удивить!
В конце мая Фермор повел наступление в Померании, вдоль побережий. Затем русская армия круто развернулась на юг – пошла, змеясь по дорогам, прямо в глубину Европы. Надолго оторванная от своих баз, лишенная помощи флота, начинала она героический рейд по немецким землям. Париж и Вена могли ликовать: русские "медведи" согласны принять на себя главные удары ловкого полководца Фридриха!
Австрийцы настойчиво домогались от России, чтобы русская армия была лишь "помощной" (придатком их армии). Но Россия пожелала остаться самостоятельной. Шли сами. Своим путем. В желтой пыли пропадали хвосты обозов. Гремела полковая музыка. Визжали калмыки в седлах…
Фридрих осадил крепость Ольмюца – ключ к столице Австрийской империи. Здесь он и застрял. Ядра кончились, а обоз с припасами не пришел, разбитый в горах. Король понял, что попался в ловушку: имперская армия отсекла ему пути в Богемию и Силезию. Оставалось одно – сложить знамена. И как раз в это же время до Фридриха дошло известие, что русские уже под Кюстрином… Смятение короля не имело теперь предела:
– Как? Они уже под Кюстрином? Боже, но ведь Кюстрин – это дверь, открыв которую, русские сразу попадают в Берлин…
– А он сидит здесь, у Ольмюца. Ни туда, ни сюда. Ни ядер, ни денег. Небрит. Оборвался. Похудел. Озлоблен. Устал.
– Вот что, милый, – сказал король курьеру, протягивая ему пакет, – седлай коня и скачи в Силезию; с тобой письмо мое коменданту крепости Нейсе, чтобы он готовил для меня хлеб и фураж…
Расчет был точным: курьера сбили с лошади, а письмо короля оказалось в руках австрийцев. Из письма им стало ясно: Фридрих решил прорваться на Силезию. И тут же венские войска очистили Богемию, всей своей мощью встали на путях к Нейсе, куда Фридрих, конечно же, и не собирался.
– Мешок разорван! – сказал он. – Австрийцам кажется, что я думаю то, что пишу, и пишу то, что думаю… Нет! Вена подождет. Сейчас важнее русские…
Он нанял окрестных крестьян, чтобы они поддерживали огонь в кострах его лагеря. Потихоньку убрал свои пушки от Ольмюца, глубокой ночью отвел свои войска. Костры горели всю ночь и потухли утром. Австрийцам остались на память зола от костров лагеря прусского и документ за подписью короля, подтверждавший, что он идет именно на Силезию.
Но Фридрих уже прошел через Богемию, и – вот он, стратегический простор Европы! Король сразу взбодрился, погнал свою армию форсированным маршем. Палкой, палкой, палкой! Сейчас не время уговаривать… Не отставать, скоты, или не знаете, что русские уже под Кюстрином?.. Этот Кюстрин был дорог королю по воспоминаниям юности. В застенке Кюстрина есть камера, где он сидел, как узник, еще крон-принцем. "Боже! – думал Фридрих. – Сколько я тогда пережил, наивный и тщедушный юнец. Но мог ли я предполагать тогда, что мне предстоит воевать под Кюстрином?.."
С каждой милей, пройденной в марше, нетерпение короля усиливалось, и он говорил свите:
– Теперь для меня главное – разрушить авторитет русской армии. Если сейчас Россия не выдержит моего удара, тогда вся коалиция против меня полетит вверх тормашками… Франция с Австрией – уже не вояки, в этом я убедился!
Комендант Кюстрина, старый матерый воин, получил от короля приказ держаться "под страхом смерти и величайшего наказания".
На самом разбеге своих эшелонов, когда вдали уже полыхало зарево, короля Пруссии вдруг нежданно остановили известием:
– Ваше величество, дальше к Кюстрину не пройти: прямо перед нами стоит мощная армия австрийцев под командой самого Дауна…
Под Кюстрином
Кюстрин был таков: вокруг – болота, кустарник, реки. Сама цитадель – бастионы и равелины, верки выложены булыжником, на валгангах (по верху вала) артиллерийские казематы. Крепость старая, еще итальянцы строили, но очень крепкая. Вокруг нее копаны рвы с водою, и вода течет уже из Одера – водичка мутная, почти коричневая, пить ее не захочешь…
Казаки с ходу, проскочив через кладбище, захватили кюстринские предместья. Русские гренадеры – метальщики ручных бомб – вломились на форштадты. Пруссаки укрылись за бастионами, и началась осада. Русские мортиры открыли огонь сразу же, без промедления. Первое ядро – пошло… второе – пошло… третье…
– Давай четвертое! – кричат канониры.
Четвертое – в костре, лежит на груде раскаленных углей.
– Сейчас поджарим и подадим, – смеются у костра.
Корнцангом зацепили его из огня, сунули в пасть мортиры.
Шарах! – было видно, как стелется красный хвост. Вот ядро уже за стенами города. Вот оно резко пошло на снижение. Пропало.
– Кудыть же оно засобачилось? – почесался канонир у пушки.
Это четвертое ядро (честь ему и слава!) угодило прямо в сарай с сеном, и сено сразу вспыхнуло. Огонь перекинулся дальше. Начались пожары, заполыхало… А в Кюстрине размещались главные магазины прусской армии: зерно, пороха, обмундирование… Вот все эти запасы теперь и горели с треском!
Жители города стали разбегаться по окрестностям, по лесам и деревням; русские не препятствовали их выходу из Кюстрина, но обратно в Кюстрин никого уже не пускали.
Под стены осажденной крепости прибыл и сам Фермор… Сначала двигался багаж генерала на верблюдах, потом скакали две тысячи калмыков; за калмыками ехали трубачи и литаврщики, непрерывно играя, за оркестром гарцевали адъютанты, оповещая о близости главнокомандующего; за адъютантами провозили курятники; за курами, сладостно квохчущими в клетках, показался и сам Виллим Виллимович.
– Горит? – присмотрелся он к Кюстрину. – Калите все ядра на огне. Пошлите парламентера с предложением о сдаче…
Но комендант Кюстрина встретил русского парламентера залпом из пушек. Далеко по воде Одера плыли лошади, вздернув головы с навостренными ушами, – это чугуевцы уходили на другой берег в разведку по прусским тылам. На виду горящего Кюстрина Фермор решил добиться такой победы, чтобы все лавры достались только ему, и никому больше. Сейчас ему мешал боевой Румянцев, и он вызвал его к себе:
– Петр Ляксандрыч, бери конницу и уходи с нею к Шведту, под Кюстрином делать твоей дивизии нечего.
Румянцев понял: опять его затычкой в дырку, из которой живым не выбраться. Но… армия? Что будет с армией?
– Разумно ли, – сказал он, – ныне корпус раздваивать и меня под Шведтом содержать? А ежели король придет под Кюстрин? Ведь я из-под Шведта на подмогу не доскачу – не поспею!
– Фридрих не придет, – успокоил его Фермор, валяясь на диване, обтянутом шелками и бархатом. – Между королем и мною стоит имперский маршал Даун с войсками отборными, под Кюстрином же я сам справлюсь… Пускай горит жарче – скорее выскочат из пекла.
15 эскадронов кавалерии и 16 батальонов инфантерии – вся дивизия Румянцева! – были отосланы к черту на кулички, на помощь шведам, и Фридрих прослышал об этом.
– Теперь, – сказал король, – я не сомневаюсь в успехе. Фермор, отослав Румянцева, обессилил себя, и я его не страшусь. Сейчас мне мешает только этот старый ночной колпак Дауна, который торчит перед моей армией…
Но обходить армию Дауна – долгая история. Медлить тоже нельзя. Все с интересом наблюдали за Фридрихом: как он вывернется из этого положения?
– Идем на Дауна! – сказал король.
И повел солдат напролом – прямо на австрийцев, никуда не сворачивая. Лоб в лоб! На что надеялся король?..
Дауну доложили немедленно:
– Король быстро движется прямо на нас.
– Он идет не на нас! – отвечал Даун, явно злорадствуя. – Мы королю сейчас не нужны; он идет вздуть только русских… Санкт-Петербург утверждает, что мы плохо воюем. Но русские еще не сталкивались с самим Фридрихом.
После чего Даун распорядился:
– Пропустить короля, и пусть он устроит русским кровавую баню, чтобы впредь они были скромнее в своем бахвальстве…
Австрийская армия раздвинулась, образуя во фронте брешь, и в эту брешь австрийцы – без единого выстрела! – пропустили на русских войска Пруссии.
Все удивились, кроме Фридриха, – он был отлично извещен о раздорах в союзном лагере. Король только сказал:
– Какой отличный был забор. И какая великолепная оказалась в нем дырка!
Но его мучило страшное нетерпение, он оставил коляску и перескочил в боевое седло. Напрасно его удерживали:
– Ваше величество, вдоль дороги – кусты, а в них – пандуры!
– Нет! Я больше не в силах ждать…
В окружении гусар он мчался по пустынной дороге – на Кюстрин, к Одеру, и лошади передалось волнение всадника. Длинным телом стелилась она в галопе, гусары с трудом догоняли своего короля. В одном одичалом месте ему крикнули:
– Король, спасайтесь… вы на прицеле!
Фридрих вздыбил коня. За деревом стоял пандур и метил из ружья в грудь ему. Король погрозил ему сухоньким кулачком:
– Долой шляпу, мерзавец!
Шляпа отлетела в кусты.
– Опусти ружье, олух… В кого ты целишься?
Мимо обалдевшего пандура проскакали король и его гусары. Пожалуй, за все семь лет войны еще никто не имел такой превосходной цели, как этот пандур… За лесом открылся горящий Кюстрин; король долго смотрел на его пожары.
– Мы опоздали, – сказал он. – Кюстрин надо отстраивать заново. Но кто вернет мне мои магазины? Кто возвратит моей армии сто тысяч виспелей превосходной саксонской ржи?
Здесь, невдалеке от Кюстрина, Фридрих сомкнул свою армию с Померанским корпусом. Образовался могучий кулак, способный протаранить любого врага. Померанцами командовал опытный вождь Пруссии – граф Христофор Дона, уже немало воевавший с русскими на балтийских побережьях.
– Ну, – попросил его король, – расскажи, приятель, каково держатся русские, когда их бьют?
– Они стоят, как стены из камня, король!
– Мы эти стены на днях развалим… Я привел к тебе в Померанию силезских дьяволов. Построй же своих ребят.
Померанцы были рослые, сильные. Прекрасно обучены, отлично обмундированы – прямо с иголочки. Они прошли перед королем, как железные истуканы, только ветер сдувал с париков мучнистую дешевую пудру.
– Пух и прах, прах и пепел! – воскликнул Фридрих. – А теперь полюбуйся, Дона, на моих силезских дьяволов…
Ветераны Фридриха, грязные, оборванные, но злые и упрямые, прошли с королем всю Европу, и теперь они были здесь, чтобы разбить русских… Дона не скрыл своего восхищения силезцами.
– Это же не люди! – засмеялся король. – Это – саранча, которая грызет врагов Пруссии… Хруст костей стоит по всей Европе, его слышат даже в Канаде, даже в Бразилии!
И ушел в палатку, велел раскинуть карты:
– Оставьте меня. Я должен помудрить наедине…