* * *
Мудрил он недолго. Все и так было уже отчетливо видно. Фермор отступил от Кюстрина сразу, как только король появился: он увел русскую армию к деревне Цорндорф, где выискивал место для боевой позиции – поудобнее и посуше…
Фридрих распорядился:
– Сгоняйте крестьян. Пусть строят мосты через Одер!
Застучали топоры. А в это время медные понтоны Фридрих быстро сплавил по течению, и его армия форсировала Одер совсем не там, где их ждали русские (мост строился лишь для отвода глаз).
– Вот мы опять на просторе, – сказал король. – Кстати, сейчас мы убили двух зайцев сразу: вышли за Одер и отрезали Румянцева от Фермора… Вперед, напудренные красавцы! – обратился он к померанцам. – Вперед и вы, мои верные голодранцы! – обратился он к силезцам. – Завтра нас ждет бессмертие в веках… Теперь не надо мудрить: только шагать и шагать!
Фридрих слез с коня и задал войску ритм марша. То, что он делал сейчас, определяло исход завтрашнего сражения. Он сейчас обходил армию России со стороны ее тылов, чтобы появиться оттуда, где никто не готовился к встрече с ним. Пруссаки случайно нарвались в лесу на гигантский русский вагенбург, окруженный рвами и палисадами. Здесь хранились припасы и снаряжение для всей армии Фермора. Уже чесались у них руки, но…
– Не останавливаться, – велел король. – Вагенбург от нас не уйдет. Завтра он будет нашим, а сейчас – вперед, дальше…
И этот вагенбург они тоже отрезали от армии Фермора.
Румянцев издалека уже понял, в какой капкан попались – и он сам, и армия Фермора. Со своей дивизией он хотел пробиться обратно к Кюстрину, но было уже поздно… не пройти!
– С каждым шагом, – говорил король, – я чувствую, как фортуна поворачивается ко мне благородным мужским лицом.
Весь день он провел на ногах, трудясь. Фридрих старательно выковывал каркас той битвы, которая случится завтра.
Он спалил все мосты, нужные для русской армии. Он навел мосты, нужные для своей армии. Во все окрестности Кюстрина разослал лазутчиков. Присев к столу, начал писать завещание.
– Писать завещание, – сказал он де Катту, – это печальное занятие. К сожалению, – засмеялся невольно, – это у меня уже вошло в дурную привычку. Напишем и сейчас. Заодно, пока перо не высохло, набросаем и приказ о предстоящей баталии…
Лазутчики доносили ему о перестроениях в русском лагере: войска Фермора выстраивались в боевое каре.
– Зейдлиц, ты слышал? – живо обернулся король к своему любимцу. – Я так и думал, не иначе… Ведь этот Фермор служил при Минихе, и сейчас он строит у Цорндорфа "миниховское каре". Оно пригодно для войны с татарами, но… Мы же не татары, и Фермору не мешало бы знать это… Впрочем, – закончил король спокойно, – пусть этот новоявленный Филидор ставит пешки, как ему угодно. Мы же сделаем ход конем и спасем короля!..
Весь день Фридрих следил за расстановкой фигур в предстоящей игре. Фермор, укрепясь при Цорндорфе, выбрал позицию для боя неудачную. Удачной же позиции он выбрать уже не мог. Этому мешал обходной маневр прусской армии. Король заставил Фермора встать там, где осталось свободное место. Из двух бед Фермор выбрал меньшую. С тыла он оградил свой лагерь болотистой речушкой Митцель, а на крутых оврагах расположил артиллерию. Фланги же русского каре были едва прикрыты…
– Вы видите? – сказал король. – Фермор трудится для моей славы бесплатно. Но с таким старанием, будто я ему заплатил!
В ночь перед боем король был весел и читал стихи. Свои стихи и стихи любимого им Расина. Прощаясь перед сном с секретарем де Каттом, король дружески поднес ему тарелку, доверху наполненную прозрачным и чистым виноградом.
– Такая ночь… такая волшебная ночь! – вздохнул король, посмотрев на звезды. – Ешьте, мой друг, виноград… Кто знает, придется ли нам есть его завтра?
* * *
В русском лагере уже спали, только возле одной офицерской палатки еще долго трещал костер. Шла игра в карты. А поодаль, вдрызг проигравшийся, сидел Григорий Орлов. Было ему скучно, и нехотя жевал он краюху черствого хлеба.
– Черти! – просил иногда. – Дайте и мне метнуть.
– Икрой, что ли, метать будешь? – отвечали ему игроки.
Денег и впрямь не было. Аргамаков сдуру предложил:
– Гришка, приволоки нам сюда адъютанта Фридрихова! Мы тебе за это, ей-ей, все долги скостим и еще вина поставим…
Орлов молча отошел от костра. Вскоре послышался мягкий топот копыт – по краю дороги легкой тенью пролетел всадник.
Игроки, побросав карты, вскочили на ноги:
– Гришка! Ты что, рехнулся?.. Мы пошутковали, Гришка!..
* * *
Фермор был разбужен матерной бранью часовых. Кто-то барахтался в приделе шатра, отыскивая заполог. Шпоры разрывали голубую парчу. В курятниках забеспокоились куры. Фермор прижег одну свечу от другой, взвел тугие курки пистолета.
– Ну-ну, – сказал. – Кого там нечистая сила несет?
Ввалился к нему Орлов и скинул с плеча своего, будто мешок, прусского офицера. Вырвал кляп ему изо рта – представил:
– Адъютант королевуса прусского… граф Шверин!
– Хорошо, голубчик, – зевнул Фермор. – Но что же вы, не спросясь, меня перед баталией будите? Идите, не мешайте…
Граф Шверин был очень удивлен, когда его похититель сказал на добротном немецком языке:
– Любезный граф, вы ложитесь на спину, а я преклоню вам голову на живот… Что поделаешь, – говорил Орлов, устраиваясь поудобнее, – я не привык спать без подушки…
Фермора скоро опять разбудили. Был всего пятый час утра. За пологом шатра проснулся и принц Карл Саксонский, который страстно желал "проявить" себя в баталии, дабы заполучить от щедрот России корону герцогов Курляндских.
– Разбудите и барона Сент-Андре, – сказал Фермор.
Подняли с постели представителя Вены при русской ставке. Сент-Андре срочно явился, позевывая сладчайше, в роскошном халате и атласных туфлях. Над ланкартами трепетно дымили свечи.
– Что случилось? – спросил Сент-Андре.
– Нас окружили, – сообщил Фермор. – Король отрезал нас поначалу от Румянцева, отсек и от связи с вагенбургами. Фридрих стоит так близко, что я затылком чувствую его дыхание.
– Надо менять весь фронт, – посоветовал Сент-Андре. – И старайтесь поскорее разломать каре, построенное нами. Войска следует выводить в обычную линию…
– Вы так находите, барон? – нахмурился Фермор.
– А иначе… сложить знамена! – подсказал принц Саксонский.
Лагерь ожил. Перестроение, столь спешное, вызвало замешательство. Вторые линии войск становились теперь первыми. Первые – вторыми. Каре с треском разламывалось. Левый фланг становился правым флангом. Офицерам, особенно полковникам, спросонья предстояло быстро переубедить себя в правилах диспозиции. Разом все оказалось наоборот. Великая неразбериха в обозах уже началась. Артиллерия путалась среди повозок…
Перестроение продолжалось до утра, но так и не закончилось. Король ждать не стал и открыл сражение – решающее сражение Семилетней войны, которое вошло в историю народов под названием – Цорндорф!
Цорндорф
Рано-рано утром, еще не рассвело, Фридрих проехал через свой компанент, говоря солдатам:
– Враг жесток и опасен. Будьте же беспощадны и вы! Сегодня мы должны забыть о жалости к побежденным…
Теперь, когда все было решено, он не спешил, и баталия началась лишь в девять часов утра. Никто из генералов Пруссии никогда не знал – как откроет Фридрих сражение. Но у короля был давний излюбленный прием, проверенный в викториях.
– Косая атака! – провозгласил он…
Русские священники еще проезжали вдоль рядов своих войск – верхами на лошадях, с хоругвями, кропили воинов водицей с рыжих метелочек. Солдаты вынимали кожаные манерки, наспех делали глоток-другой водки и кричали согласно:
– Виват Россия-а!..
Цорндорф уже горел, разделяя противников. Гусарские эскадроны Фридриха обходили русский лагерь во флангах. Неторопливо переползая через холмы и балки, неумолимо двигался классически четкий прусский строй. Медленно развернулся он в линию боевого порядка.
Над соседним лесом, за которым протекал Одер, радостно взлетели розовые от солнца аисты. В руках полковых тамбурмажоров, небывало вспыхивая, крутились под музыку нарядные штанги – все в бахроме и золоте, в лентах алых, в серебряных кистях.
Дум-ду-ду-дум… Ду-ду-дум! – грохотали барабаны.
Пруссаки подошли ближе, и тогда умолкла страшная молотьба палок по тугим шкурам барабанов. На смену им вдруг тоненько и нежно, почти миролюбиво запели плаксивые гобои:
Ich bin ja, Herr, in deiner Macht…
Но русские стояли тихо – ни возгласа, ни жеста; только перемнется кто-нибудь с ноги на ногу, и тогда противно чавкнет под ногами сырая земля.
Сент-Андре, приглядевшись к прусскому строю, заметил:
– Что ни говори, а зрелище великолепное!..
Фермор только что переставил заново батареи – (фронтом на противника, и лафеты засели в кочках болота. Русские стояли плотной массой, как стенка… Король оторвал от глаз трубу.
– Ого! – сказал он. – Задержите движение инфантерии… Я вижу, что тут ни одно наше ядро не пропадет даром.
Два часа подряд русские нерушимо стояли под свирепым огнем прусской артиллерии. Два часа подряд колотили их ядрами и бомбами. Два часа они пробыли в аду. Случалось, что ядро, ворвавшись в строй, калечило насмерть больше десяти человек сразу. Но когда дым рассеивался, Фридрих видел русские ряды, которые с упрямством непонятным смыкались над павшими.
– Дона, – вскричал король, – ты прав: они напоминают стены! Но мы их защекочем штыками инфантерии…
И вот началась битва. Первым – увы! – собрал манатки сам главнокомандующий русской армии Виллим Фермор. Последний, кто видел его, был венский барон Сент-Андре:
– Стойте, генерал! Куда же вы?
– Если надо, – ответил Фермор, – я добегу хоть до Шведта!
Свита поскакала за ним; убрался в сторону вагенбурга, в лесную тишь, и представитель Вены… Ставка опустела!
Событие – беспримерное в истории мировых войн: армия осталась без командующего, бросившего войска в разгар битвы. Всю власть над сражением, сами того не сознавая, возложили на себя офицеры и рядовые русской армии.
А прусский авангард уже пошел мять ряды. Под пулями и ядрами войска России, оскалясь багинетами, были оттиснуты назад – солдат на солдата, ряд на ряд, колонна на колонну.
– Так их! – хохотал король, упиваясь этим зрелищем. – Прессуйте азиатов. Напирай, парни, чтобы из русских сок брызнул…
Король еще не знал, что против его колоссального опыта и таланта, против его проверенной в боях тактики сейчас на поле Цорндорфа не стоит противник с такой же тактикой. Король не поверил бы, если б ему сейчас сказали, что он вступил в единоборство с армией без командующего… Солдаты и король!
Кто победит?.. Приближался полдень.
* * *
В полдень произошло неожиданное: Фридрих через подзорную трубу разглядел бегущих солдат. Это были не русские – это его солдаты спасались бегством. Король видел, как в его железный авангард врубилась русская кавалерия. Следом двинулась русская пехота. Чудовищно! Необъяснимо! Парадоксально! Словно вдруг развернулась невидимая пружина: выпятив груди, московиты полезли вперед, отнимая у Фридриха пушку за пушкой.
– Ваше величество, – осторожно доложили королю, – русские забрали у нас двадцать шесть орудий.
– Так дело не пойдет! – ответил Фридрих и ударом ладони собрал трубу в один короткий тубус. – Так дело не пойдет, – повторил король. – Зейдлицу пора обрушить на фланги эскадроны!
Зейдлиц повел 56 эскадронов, а Шорлемер – 12 гусарских.
Король выжидал, когда эта лавина всмятку расплющит русских.
Но Зейдлиц что-то медлил… не появлялся на поле!
– Куда он провалился? – нервничал король. – Де Катт, могу сообщить по секрету… Только вам, как другу: наше положение стало трудным.
– Не может быть! Пока всё хорошо.
– Нет, – ответил ему король. – Вы просто не смыслите в алгебре боя, а я уже привык раскусывать эти формулы…
Настроение у Фридриха сильно испортилось. Клубы дыма, летевшие от Цорндорфа, и режущая острая пыль слепили его… Де Катт задумчиво признался:
– Я многого не понимаю в этом сражении.
– Утешьтесь! – отвечал король с вялой улыбкой. – Вы не одиноки в этом… Скоро я тоже перестану что-либо понимать.
Раздался мощный всхрап коня – это прискакал Зейдлиц:
– Король, ты хотел меня видеть?
– Я хотел видеть тебя вон там, – показал Фридрих в гущу сражения. – А здесь я тебя видеть не желаю… Помни, Зейдлиц: ты мне головой своей отвечаешь за эту битву!
– Король, – рассмеялся Зейдлиц, – после любой битвы моя голова всегда в твоем распоряжении…
Растаптывая мертвецов в густой траве, дробя копытами черепа и кости, лава прусской конницы двинулась – и только глухо сотрясалась многострадальная кормилица-земля. Кавалерия неистового Зейдлица разом опрокинула русские линии. Началась страшная сеча. Когда патроны кончались, русские бились с конниками штыками. Вспарывали животы лошадям. Тащили пруссаков из седел. Под палашами кавалерии сверхупорно не сдавались первые линии русских, и в этот момент Фридрих вполголоса обронил фразу, ставшую знаменитой:
– Я вижу только мертвых русских, но я не вижу побежденных русских!
Опытным глазом полководца он наблюдал за битвой, стараясь разгадать перелом в духе сражения. И король мучился, стоя на пригорке, не видя главного момента, ради которого он и открывал это сражение сегодня: русские не были сломлены нравственно!
– Ваше величество, возьмите трубу, – подсказал ему де Катт. – Вы увидите сейчас незабываемое зрелище…
В этот день де Катт записал в своем походном журнале:
"Русские полегли навалом. Но, когда их рубили саблями, они целовали ствол своего ружья и не выпускали его из рук…"
Фридрих решительно бросил в бой свежие батальоны. Он обжег русские войска огнем слева. Уколол их штыками справа. Растоптал конями в упор. Выбил их ряды сзади. Но…
– Здесь что-то не так, – признался король. – Русского мало убить – русского надо еще и повалить!
– Дайте королю самую большую трубу, – велел де Катт. – Я хочу, чтобы король видел то, чего никто никогда еще не видел…
Что же видел сейчас Фридрих?
"…россиян малыми и большими кучками и толпами, стоящих по расстрелянии всех патронов своих, как каменных, и обороняющихся до последней капли крови. Многие, будучи прострелены насквозь, не переставали держаться на ногах и до тех пор драться, покуда могли их держать на себе ноги. Иные, потеряв руку и ногу, лежали уже на земле, а все не переставали еще здоровою рукою вредить своим неприятелям…"
Так свидетельствует очевидец – рядовой участник этой битвы.
Каким-то образом в русском лагере стало известно, что Фридрих велел солдатам своим никого не щадить.
– Постоим же и мы за себя! – раздавались призывы над русским лагерем.
Первая линия погибла вся – своим всепобеждающим упорством она спасла вторую линию войск. Правое крыло отодвинулось. Но кавалерия Зейдлица, уже вконец обессиленная, отступила. На рысях, мотая окровавленными гривами, лошади уносили всадников прочь.
Фридриха поздравляли с победой.
– Не болтайте глупостей! – отвечал король. – Что мне правое крыло русских? Вон там стоит их левое крыло. А центр еще не тронут мною совсем. И я не знаю, когда все это кончится… И – чем кончится?
С отходом кавалерии Зейдлица над полем битвы вдруг наступило непонятное затишье. Непонятное лишь тактически, это затишье объяснимо по-человечески: просто не может человек быть всё время в таком аду. Надо хоть обтереть лицо от крови…
– Хорошо, – сказал Фридрих, не мешая этой тишине и покою. – В два часа дня я начну все сначала…
* * *
В два часа дня Фридрих правым крылом обрушился на левое крыло русских, нещадно избивая их артиллерией. По сути дела, король повторил свою "косую атаку".
– Если уж и сейчас не закончим, – сказал он де Катту, – тогда не знаю, закончим ли мы вообще.
Пруссаки начали хорошо. Солнце било русским в глаза, ветер нес в их сторону дым и песок, поднятый кавалерией. Неожиданно с левого фланга русских – навстречу пруссакам – вымахала панцирная конница. Кирасиры-латники на глазах Фридриха в капусту изрубили два его любимых полка. Первую линию пруссаков латники опрокинули – пошли рубить вторую. Нахрапом русские вдруг взяли у Фридриха две его новенькие батареи…
– Что происходит? – переживал де Катт. – Что творится?
– Спокойно, мой друг, спокойно, – говорил король…
И тут Фридрих сам не заметил, как оказался в самой гуще боя. Вокруг короля с хрустом ломались штыки, визжали пули. Адъютантов его убило сразу. Раненый паж был затоптан лошадьми. Короля узнавали в этой свалке только по голосу и шляпе. Положение спас Зейдлиц, отбросивший русских кирасир назад…
Король, оправляя на себе мундир, вернулся на пригорок.
– Началась свалка! – сообщил он де Катту. – Можно руководить баталией, но дракой командовать нельзя… Спасибо Зейдлицу: еще минута – и меня бы растоптали, как корку хлеба…
Зейдлиц уже сокрушал левое крыло русских.
Король крикнул:
– Помогите же ему пехотой, черт возьми… Дайте же наконец русским прямо по лбу – так, чтобы они не встали!
Прусская инфантерия снова пошла вперед. Ворвавшись в обозы, она стала резаться с русскими. Разбили одну фуру, и к ногам пруссаков тяжело потекло из ящиков русское золото (случайно наскочили на армейскую казну). Пруссаки набили карманы золотом и тут же убрались прочь.
Фридрих не понял, отчего сорвалась атака, и послал туда второй отряд пехоты. Он тоже награбил золота, сколько мог унести, и отступил… Фридрих опять не понял причины своего неуспеха:
– Видите, де Катт, что творится? Я же говорил вам: скоро я перестану понимать что-либо в этом сражении…
А потом откуда-то (откуда?) загрохотали русские единороги, и пруссаки развили такую прыть, что даже капралы с палками не могли за ними угнаться. С высоты кургана король сосредоточенно следил за бегством своих ветеранов.
– Вы посмотрите на этих русских! – заметил он почти восхищенно. – У них есть чему поучиться… Русские держатся великолепно, а мои негодяи уже бегут, словно поганые крысы!
Из грома сражения притащили пленных. Среди них был и генерал граф Захар Чернышев… Король дружески потрепал его по плечу:
– Какой рост! Какая стать! Вам бы служить у меня, граф… Не бойтесь, скоро я вас обменяю на какого-нибудь своего оболтуса… Кстати, – указал он на Цорндорф, – много там еще ваших?
– На Руси народу хватает, – скромно отозвался Чернышев.
– Ну, посидите, граф. Отдохните. Наверное, вы устали…
Зейдлица отбросили. Прусская пехота прижалась к земле. Капралы не могли поднять ее даже палками. Артиллерию разбросало по полю, пушки стояли без прислуги… Всюду был заметен хаос.
– Кажется, это финиш, – сказал король де Катту.