Рассказ из истории альтернативного мира о том, как страх божий вселился в беззаконного барона Алибо.
Юлия Рудольфовна Белова
Житие святого Алибо
"…оному же барону, погрязшему в грехах, словно в гнилостном болоте, явилась под покровом ночи Королева Небес и своими слезами омыла душу грешника. И оный Алибо, познав сладость раскаяния, наложил на себя суровую епитимью…"
"Трактат о грехе и покаянии" епископа Ансельма Туронского, более известного как Ансельм Праведный. 1453 год.
Лето 1261 от воплощения Спасителя нашего выдалось на редкость благодатным, в том смысле, что дождей пролилось ровно столько, чтобы напоить землю и даровать людям богатый урожай, а тепло не перешло в ужасающую сушь, от которой все растущее сохнет на корню. Однако, глядя, как поднимаются хлеба и наливаются соком плоды в садах, как тяжелеют виноградные гроздья и зеленеют грядки в огородах, добрые крестьяне лишь озабочено качали головами и горестно скребли затылки. Ибо что пользы в щедрости земли, если мало надежды собрать урожай и заполнить им закрома? Что проку в тяжких трудах, если доблестная рыцарская конница топчет поля, не разбирая, принадлежат ли они врагу или союзнику, а расторопные слуги благородных воителей тащат со двора всякую снедь, торопясь порадовать знатных господ? Воистину, может ли кто вспомнить год без напастей? Если не дожди, так засуха, не засуха, так мор, а не мор, так кровавая распря.
Впрочем, галльское королевство вряд ли сильно отличалось от других земель.
Распря того памятного года не была чем-то из ряда вон выходящим. Младшие братья короля - не все, правда, а лишь двое - ополчились с оружием на брата и сюзерена, и после жестоких сражений хищные звери и птицы пировали на разоренных полях, да так, что после изобильной трапезы теряли от переедания способность двигаться. Должно быть волки и стервятники были единственными существами, что могли радоваться кровавой жатве, ибо правые и виноватые мало чем отличались в этой войне, одинаково предаваясь грабежам, убийствам и насилиям.
И все же было еще одно существо, которое имело все основания радоваться междоусобице. Звали это существо бароном Алибо из Королевского Пожарища, как по непонятной причине именовался баронский замок. Было Алибо от роду двадцать девять лет, он был крепок как бык, свиреп, словно голодный кабан, и громогласен будто трубы иерихонские. Алчностью барон не уступал монахам ордена Псов Господних, похотью - целому табуну диких жеребцов, страстью к винопитию превосходил всех скифов, что некогда оных жеребцов укрощали, а по части сквернословия превзошел неотесанных аллеманов. Даже странно, что при всех этих блестящих качествах слава о бароне не вышла за пределы его владений и владений его ближайших соседей. Но уж тем, кто барона знал, приходилось несладко. Одно появление Алибо вгоняло его крепостных в состояние животного ужаса, да и благородные рыцари, что соседи, что собственные вассалы опасались доблестного барона, а если отбросить всякие россказни о том, что "рыцари не знают страха", то и вовсе боялись. И имели на это все основания.
Распри барон из Королевского Пожарища любил. Правда, вовсе не те, что бушевали в то лето на севере Галлии. Долгие походы, изнурительные сражения, тяжелые доспехи - все это было не для него. Барон Алибо обожал вести собственные войны, совершая набеги на владения соседей. Набеги, в коих он мнил себя великим полководцем, угоняя крестьянский скот, обирая сады и виноградники и вытаптывая посевы. Случалось, поползновения барона на чужие владения встречали отпор, однако чаще соседи лишь разводили руками на бесчинства Алибо, ибо вассалов у барона было больше, владения обширней, а замки крепче. И однако же при всем своем преимуществе перед соседями Алибо нимало не стыдился столь сомнительных с точки зрения рыцарской чести поступков, как набеги на владения, чьи хозяева пребывали в отсутствии.
Как в то памятное лето.
Башню и деревеньку с угодьями барона Ришара из Старого Замка Алибо захватил без всякого труда. Сам ограбленный владелец, а вместе с ним и большая часть его вассалов, не могли защитить свои владения, ибо уже больше месяца находились в королевских войсках, сражаясь против мятежников. Своим отсутствием они лишили Алибо одного из любимейших развлечений - хорошей драки, но зато предоставили другое - возможность прибрать к рукам то, что плохо лежит. Строго говоря, владения, захваченные Алибо, решительно не стоили того, чтобы ломать из-за них копья. Это для барона Ришара потеря деревни с угодьями, да и полуразвалившейся башни, могли считаться серьезным убытком, в конце концов ограбленный никогда не мог похвастаться богатством или хотя бы достатком, но для Алибо приобретение не представляло ни малейшей ценности, ибо его собственные земли были гораздо обширней и бесспорно плодородней, не говоря уж о том, что два его замка и сторожевая башня просто расхохотались бы (если бы камни умели смеяться), случись им полюбоваться на ветхую башню, захваченную бароном.
И тем не менее Алибо полагал, что имел все основания совершить набег. Во-первых, чтобы не застаивалась кровь в жилах, ведь после бранных подвигов и вино кажется хмелее, и девки слаще. Во-вторых, барон просто не мог удержаться, чтобы не попробовать округлить свои владения (хоть на длину вытянутой руки, а все приятнее). И в третьих, хотя это обстоятельство вряд ли являлось для барона последним, он считал своим долгом проучить наглого выскочку, безродного щенка, чей прадед-крепостной получил рыцарское звание и титул лишь за то, что обломал свою дубинку о головы незадачливых разбойников, каковые по глупости попытались ограбить заблудившегося на охоте короля. Хотя в порыве праведного негодования барон и мог многое приврать, история предка Ришара была совершенно правдива. Разве что Алибо имел обыкновение изрядно преувеличивать низкородность своего соседа. Все же пусть по происхождению прадед Ришара и принадлежал к подлому люду, в поте лица своего добывая пропитание, он никогда не был ничьим крепостным. Но для Алибо подобные подробности не имели никакого значения, он вообще презирал всякого, чей род был хотя бы на десятилетие моложе его собственного.
Случай же с Ришаром был и того хуже. Виданное ли дело, этот нищий ублюдок (по мнению благородного барона всякий простолюдин был ублюдком, и забавы самого Алибо давали ему все основания для подобных утверждений), только-только унаследовавший владения от своего ублюдка-отца, посмел бросить ему, Алибо из Королевского Пожарища, вызов. Когда он как-то утром в самом лучшем расположении духа решил позабавиться с подвернувшейся ему девкой (развлекался он как раз во владениях Ришара, что же до дурехи, так та по подлости своей подняла такой вопль, будто ее собирались резать), этот самый нищий, пользуясь тем, что при Алибо не было дружины, а лишь два пажа, оруженосец и семеро слуг, посмел напасть на высокородного барона и сорвать ему все веселие.
От такой дерзости барон не мог прийти в себя даже по прошествии года и теперь бурно радовался, что ссора короля с братьями так ловко подставила Ришару ножку. И его веселье с каждым днем делалось все необузданней, ибо время шло, а ограбленный барон не возвращался. Положим, в этом то как раз не было ничего удивительного, война не кончалась, а Ришар не был высокородным герцогом, чтобы по собственной прихоти покинуть лагерь короля. Интересно было другое. Через некоторое время до Алибо дошли слухи, повергшие его в несказанный восторг. Оказывается, наглый щенок, извещенный женой о потере части владений, обратился-таки с жалобой к королю, но сделал это в недобрый час. Доблестный король Рауль III, опечаленный смертью своего исповедника, который по неосторожности приблизился к полю битвы и был втянут в сутолоку боя, где и был затоптан то ли своей, то ли вражеской конницей, не желал слышать ни о каких распрях, кроме распрей с собственными братьями, и не собирался утруждать себя никакими заботами, кроме суда (пока еще проблематичного) над ними же. В крайнем раздражении он посоветовал Ришару самому разбираться со своим обидчиком - по окончании войны, само собой - и даже что-то добавил о навязчивости безродных выскочек. Последние слова короля пролились бальзамом на душу Алибо. Все же и король понимал, как поторопился его предок, даруя титул какому-то смерду!
На радостях барон закатил такой пир, что от здравниц в честь Рауля III содрогались своды пиршественного зала, а от количества выпитого вина двоилось и троилось в глазах. Человек умеренный и благочестивый мог бы захмелеть от одного духа, витавшего вокруг Алибо, но хотя барон выпил чуть ли не больше всех своих сотрапезников, он еще держался на ногах и даже совсем не качался. Напротив, его просто переполняли силы, родной замок, далеко не маленький, казался тесным, а мир подвигов там, за воротами, настоятельно звал к себе. И барон Алибо из Королевского Пожарища не мог не ответить на этот зов. Оттолкнув тяжелой рукою подбежавшего пажа, он двинулся навстречу приключениям и великим свершениям. Не пешком, конечно. Хотя он и чувствовал в себе такую мощь, что не затруднился бы в два шага обойти все Галльское королевство, он всегда помнил рыцарские привилегии, не последней среди которых является право благородного человека ездить верхом. Бедный конь, совершенно ошалевший от густого винного перегара, окутывавшего барона, и чуть не сплющившийся, когда гордый воитель стиснул его бока могучими ногами, отчаянно заржал и бешено рванул вперед, снеся по дороге ворота конюшни. Приключения начались.
Первым подвигом Алибо, вырвавшегося за ворота замка, было изничтожение стада деревенских коров в количестве десяти голов. Нет, доблестный барон вовсе не принял несчастных животных за вражеские разъезды, как можно было бы ожидать от пьяного человека, тем более что Алибо был совершенно трезв. Коров он принял за коров. Однако же, оскорбленный тем, что какая то крестьянская скотина преграждает путь благородному человеку, чьи предки вместе с Карлом Завоевателем отхватили этот край у южных кривляк, барон Алибо выхватил меч и геройски пробился сквозь ряды живой говядины.
Вторым подвигом, о котором Алибо так и не заподозрил, было то обстоятельство, что стремглав миновав собственную деревню, барон ухитрился никого не задавить. Возможно, заслуга в этом полностью принадлежала самим крестьянам, ибо завидев скачущего господина, они дружно бросились в разные стороны и еще долго, глядя вслед благородному рыцарю, творили святые знамения, отгоняя нечистого.
Третий подвиг доблестный Алибо намеревался свершить в захваченной деревне. Он горел нетерпением, жаждя осуществить свое древнее право, которое дарует благородному господину власть над поселянками. Как на грех, в жалкой деревушке не подвернулось ни одной свадьбы, но барона ничуть не смутили подобные мелочи. На правах рыцаря и победителя он поспешил осчастливить всех оказавшихся в пределах досягаемости крестьянок, разом достигнув двух целей - удовольствия, которого заслужил своим мужеством, и умножения крепостных, забота о чем является долгом каждого мудрого господина (впрочем, блага от второй цели оставались пока делом грядущего).
Дальнейшее потонуло в тумане.
Не стоит думать, будто барон свалился на землю, забывшись тяжелым сном. Ни чуть не бывало. Он еще бодро вышагивал (коня он все же где-то потерял), его голос был почти трезв, движения решительны, а голова ясна. Он просто не мог вспомнить ни одного своего действия, предшествующего настоящему мигу, но это его ничуть не заботило. Благородные рыцари не утруждают себя ненужными размышлениями!
Утро следующего дня Алибо встретил в придорожной харчевне на границе своих владений. Он был весел, бодр, но совершенно не мог ходить. Земляной пол харчевни был залит вином - пожелавший освежиться барон молодецки вышиб дно у винного бочонка и разлил большую часть драгоценной влаги - в одном углу большой комнаты всхлипывали две хозяйские дочки, а в другом постанывал сам содержатель харчевни, недостаточно проворно подавший Алибо жаркое, за что и поплатился. Не обращая ни малейшего внимания на стоны и плач, барон громко разглагольствовал, полагая, что ему с почтением внимают преданные вассалы. Его язык заплетался все больше и больше. Слова делались невнятными. Но, к несчастью, последняя фраза, сказанная перед тем, как доблестный Алибо рухнул в винную лужу и погрузился в богатырский сон, была абсолютно ясна и, если не считать многочисленных иканий, связна:
- Вот, говорят, Спаситель, Спаситель… А ежели бы не был сыном Господа, как бы кликали?.. То-то и оно… - захохотал Алибо, а затем выдал то самое словцо, каким привык называть простолюдинов. И уснул.
Избитый трактирщик выполз из своего угла, с холодной ненавистью взглянул на спящего барона, а затем погнал дочерей седлать осла. Через некоторое время, плотно привалив снаружи входную дверь и отдав необходимые распоряжения, он взобрался в деревянное седло и затрусил прочь, погоняя ослика гибкой веткой.
Нет, что ни говорите, но для барона Алибо из Королевского Пожарища было бы гораздо лучше свалиться до того, как он изрек кощунство.
* * *
Разные бывают пробуждения. И от разного эти пробуждения зависят. Кто-то просыпается среди вороха пергаментных свитков со сломанным гусиным пером в руке и перемазанными чернилами пальцами. Другой вскакивает на привале, отрывая голову от седла. Третий же просыпается под столом, среди признаков буйного кутежа. Последняя возможность, казалось бы, более всего подходила барону, однако же Алибо пробудился на соломе в темнице. Но далеко не сразу это понял.
Разбудил барона страшный холод и зверский голод. Он всегда славился отменным аппетитом, а после подвигов и вовсе способен был в одиночку умять здоровенного кабана. Отодрав голову от соломы и не успев продрать глаза, Алибо громогласно потребовал еды и вина. Как ни странно, но вокруг не раздалось испуганного шепота слуг и торопливого топота ног, и требуемая еда не появилась. Тогда барон заорал еще громче, пообещав перепороть нерадивых остолопов, посадить их в колодки и уморить там голодом, но так как и это заявление не нашло никакого отклика, Алибо протер кулаками глаза и огляделся вокруг. И в первый миг остолбенел.
Грязная солома, сырые стены камеры, крохотное оконце под самым сводом - вот что предстало взору благородного Алибо. Стала понятной и причина страшного холода, разбудившего барона. Подлые разбойники, захватившие его и поместившие в темницу (должно быть, в ожидании богатого выкупа), посмели раздеть его и бросить на солому нагого, словно нищего. Конечно, на счет наготы Алибо по обыкновению привирал, в заключении ему милостиво оставили рубаху и штаны, но вот все остальное - роскошный бархатный камзол, расшитый золотой нитью (после похождений барона забрызганный грязью и залитый вином), мягкие высокие башмаки из сфарадской кожи, с прикрепленными к ним золочеными шпорами (столь же грязные как и камзол), новомодный короткий плащ, опушенный лисьим мехом с вышитым гербом Алибо (мех был безнадежно испорчен, герб еще можно было рассмотреть), да еще тяжелые перстни, массивная золотая цепь и, конечно, подобающее рыцарю оружие - все, все исчезло за дверью, преграждающей выход из темницы. Барон словно бык покрутил головой и, осатанев он гнева, с диким кличем бросился к двери, намереваясь высадить ее богатырским плечом. И с грохотом рухнул на каменный пол, так и не добежав до заветного выхода.
Ему понадобилось не менее получаса, чтобы прийти в себя от жесткого падения, а потом еще столько же, чтобы понять, что за сила сбила его с ног. Если бы не ярость, он мог бы сразу заметить толстенную цепь, что тянулась от его левой щиколотки до массивного кольца в стене, цепь довольно длинную, однако же не настолько длинную, чтобы узник мог дотянуться до двери. Заметив это новое свидетельство своего плена, доблестный Алибо впал в такое исступление, что чуть было вовсе не лишился разума. Он вопил, что лично придушит наглых разбойников, грязных ублюдков, не достойных чистить хлев его последнего смерда, после чего поотрывает им руки-ноги и заставит все это съесть. Он грозил нарезать из их спин ремни и на оных ремнях повесить, сварить их в кипящем масле и залить в их глотки все то золото, что они с него поснимали, а в придачу и то, что надеются получить в качестве выкупа (последние два обещания лучше остальных подтверждали смятенное состояние баронского рассудка, ибо в обычном своем состоянии Алибо ни за что не согласился бы на подобное расточительство). Барон бесновался долго, но на его крики никто не отзывался, и лишь тогда, когда трубный голос Алибо сел от безумных воплей, когда он разбил в кровь кулаки, которыми в неистовстве колошматил по стене и каменным плитам пола, когда он совершенно обессилил от ярости, голода и жажды, дверь внезапно распахнулась и на пороге появился человек, которого барон меньше всего ожидал увидеть - суровый монах в белом одеянии, один из судей Святого Трибунала.
- Сын мой, - голос монаха был мягок, однако его глаза и осанка отвергали всякую надежду на незлобивость и добродушие нрава, - вы разбили кувшин с водой, который братия оставила вам, снисходя к вашему бедственному положению, и тем самым нанесли урон имуществу Святого Трибунала, и потому в назидание останетесь сегодня без воды.
Потрясенный появлением монаха, Алибо, не веря собственным ушам и глазам, бездумно проследил за жестом судьи и действительно заметил глиняные черепки в грязной лужице. В приступе бешенства он расколотил кувшин, даже не заметив этого.
- Вы должны были молиться, дабы строгим покаянием заслужить снисхождение за преступный грех богохульства, - продолжал монах, - однако в неуемной гордыне вы посмели нарушить своими криками молитвы иных грешников и тем самым встать на пути их спасения. За это вы будете наказаны и не получите сегодня причитающийся вам куска хлеба. А теперь покайтесь, ибо только искреннее покаяние может спасти вашу душу от мук Ада и ваше тело от очистительного пламени костра. Молитесь, и мы присоединим свои молитвы к вашим.
Барон открыл было рот, желая выразить возмущение своим заточением и столь бесцеремонным обращением с отпрыском славного рода, но что-то в глазах монаха, чего он не смог бы объяснить, но что напугало его даже больше несусветных угроз судьи Трибунала, совершенно неожиданно заставило его проглотить негодование. Он лишь сипло и даже робко пробормотал:
- Но… но король…
В этих словах можно было угадать целую речь. Ошеломленный непривычным обращением, сбитый с толку бесстрастными словами монаха, такими холодными и вместе с тем сулящими жар костра, измученный голодом и жаждой, основательно промерзший, Алибо попытался с несвойственной ему робостью напомнить судье Святого Трибунала, что его, как королевского вассала, судить может только король. И, конечно, монах прекрасно понял эту жалкую отговорку.
- Что "король"? Рауль III смиренный сын Святой церкви, конечно, старший сын, однако, всего лишь сын - слабый отпрыск, питающийся Ее мудростью. Не дело детей указывать родителям - Отцу нашему Господу, что в небесах, и матери нашей Церкви, что на земле. Смири гордыню, или безжалостный огонь поглотит твое тело и душу - и не будет этой муке конца.