Вина за случившееся лежала на Реввоенсовете Республики, на главкоме Каменеве и командовании фронта, но об этом стало известно позже. Странную позицию в этом вопросе занял Сталин. Ещё 5 августа он был согласен передать три армии Западному фронту, а в решающий момент документ не подписал. Ленин, анализируя истоки неудачи Красной Армии на польском фронте, говорил, что когда наши войска подошли к Варшаве, они "оказались настолько измученными, что у них не хватило сил одерживать победу дальше, а польские войска, поддержанные патриотическим подъёмом в Варшаве, чувствуя себя в своей стране, нашли поддержку, нашли и новую возможность идти вперёд. Оказалось, что война дала возможность дойти почти до полного разгрома Польши, но в решительный момент у нас не хватило сил".
В это августовское утро, сидя на солнце у штаба армии, Будённый читал директиву главкома Каменева о передислокации Первой конной армии на врангелевский фронт. К нему подошёл дежурный связист и вручил телеграмму из штаба фронта.
- Срочная, товарищ командарм! - уточнил он.
Это была депеша из центра об отзыве на третий курс Академии Генерального штаба всех слушателей, находившихся на фронтах.
Будённый позвал Ворошилова:
- Иди возьми у меня телеграмму из центра, она по твоей части.
Ворошилов ознакомился с документом.
- Всё понял? - спросил его Будённый. - Завтра же с утра распорядись, чтобы всех "академиков" откомандировали в Москву!
- У нас их в Конармии пятнадцать человек, - сказал Климент Ефремович.
- Всех отправляй! А с одним "академиком" я сейчас переговорю. - Командарм связался со штабом 6-й кавдивизии. Трубку взял Мерецков. - Ты как раз мне и нужен, Кирилл. Из Москвы пришёл приказ откомандировать с фронта всех слушателей Академии Генерального штаба, так что сдавай дела и - в Москву! Желаю тебе успешной учёбы. Тобой я доволен, и Ворошилов тоже доволен. И воевал ты неплохо. Благодарю тебя за всё содеянное по разгрому врага. Надеюсь, мы с тобой ещё увидимся. - Будённый велел передать трубку начдиву Апанасенко и проинформировал его о приказе. - С твоим подопечным Мерецковым я только что говорил, - добавил он. - Лично поблагодари его за честную службу на благо Отечества и завтра же отправляй.
- Я устрою ему подобающие проводы, товарищ командарм, он этого заслуживает, - отрапортовал начдив.
Много лет, спустя Мерецков написал: "Месяцы, проведённые в рядах Конной армии, сыграли очень большую роль в моём формировании как красного командира. Во всяком случае, вплоть до середины 20-х годов мои взгляды на военное искусство и практическое их воплощение в жизнь определялись опытом, вынесенным именно из боевых операций 4-й и 6-й дивизий Первой конной армии".
Приехал в Москву Мерецков утром. На вокзале народу - яблоку негде упасть. С трудом он протиснулся сквозь толпу, сел в трамвай, проехал до центра, пересел в другой трамвай и вскоре добрался до академии. При входе на территорию учебного центра часовой потребовал у него пропуск, на что Мерецков ответил:
- Я слушатель, был на Юго-Западном фронте, вернулся сюда продолжать учёбу. Вот мои документы! - Он вручил часовому предписание штаба Первой конной армии.
- Воевали под началом казака Семёна Будённого? - спросил часовой, и на его смуглом лице появилась добродушная улыбка. - Мой батя сражается в бригаде Семёна Тимошенко, а я вот пошёл служить в Московский военный округ.
Мерецков, пряча предписание, с хитрецой поглядел на бойца из-под лохматых бровей.
- Во-первых, Семён Будённый не казак и таковым никогда не был, он иногородний, родился под Воронежем, - сказал Кирилл Афанасьевич. - Во-вторых, Семён Тимошенко командует не бригадой, а 6-й кавалерийской дивизией. Я был у него временно исполняющим обязанности начальника штаба дивизии.
- Да? - удивлённо вскинул брови боец. - Вы уж, товарищ Мерецков, не сочтите меня глупцом, напутал я...
- Кто тут глупец? - услышал Мерецков за спиной чей- то голос. Обернулся и увидел начальника академии магистра математических наук генерала Снесарёва. Часовой замер, прижав к себе винтовку со штыком. А Мерецков так обрадовался, что воскликнул необычно громко: - Здравия желаю, Андрей Евгеньевич!
Тот, сняв очки, пристально на него посмотрел.
- Не узнаете?
- Мерецков! - улыбнулся Снесарёв.
- Он самый, прибыл с фронта!
- Где воевали?
- В Первой конной армии.
Снесарёв подтянулся.
- У Семёна Будённого! Я знаком с ним. Весьма одарённый командир! А встретился я с ним впервые летом восемнадцатого года под Царицыном. Тогда я был командующим Северо-Кавказским военным округом и прибыл туда создавать из партизан регулярные войска Красной Армии, чтобы они оборонялись под натиском белоказаков донского атамана генерала Краснова. Поехал я под Царицын не один, а с членом Реввоенсовета 10-й армии товарищем Сталиным. Когда нам представили группу красных командиров, я обратил внимание на конника, у которого были очень пышные усы. Это и был Семён Михайлович Будённый.
- Вы сами спросили у него, кто он такой?
- Да, и он мне коротко ответил: "Семён Будённый". Я принял его за казака, а он робко меня поправил: "Я не казак, а иногородний". Потом, в ходе беседы, я задал ему вопрос: "В каких случаях вы можете идти в атаку на пехоту противника?" Он бойко ответил: "Когда боевые порядки пехоты расстроены, при преследовании противника и при внезапном ударе в тыл противника". Словом, мне понравился Будённый. В нём чувствовался бывалый вояка. И всё же я спросил его: в чём сила конницы? Он сразу ответил: "В манёвренности, в подвижности и массированном использовании". - "Вы драгун!" - сказал я ему. А он спросил, как я определил. Я ответил: мол, не столько по жёлтой тулье его фуражки, которую он носит, сколько по его ответам. Драгуны всегда отличались хорошими знаниями тактики и оперативного использования конницы... - Снесарёв сделал паузу. - Ну и как вы там сражались с белополяками?
Мерецков сказал, что раньше он воевал на других фронтах, но больше всего приобрёл опыта из боевых действий Первой конной армии.
- В ночном бою под Коростенем меня вышибла из седла вражья пуля, - грустно произнёс Кирилл Афанасьевич. - В Киеве лежал в госпитале, вылечили меня, и я снова вернулся в Конармию...
Снесарёву хотелось больше узнать о том, как воевали слушатели на фронтах, и он пригласил Мерецкова к себе в кабинет.
- Да, в боях с белополяками нас постигла неудача, - вновь заговорил Снесарёв, когда они вошли в кабинет. - И кто нас подвёл? Михаил Тухачевский! Никак я от него этого не ожидал.
- Один ли он подвёл?
- Не один, разумеется. Виновны все: и главком Каменев, и командующий Юго-Западным фронтом Александр Егоров...
- А Сталин виновен? - вставил Мерецков.
Снесарёв на минуту смешался.
- В неудачах наших войск на польском фронте лично я его вины не вижу, - высказался Андрей Евгеньевич. - Но, если честно, пока и мне не всё ясно. Но вы будете изучать Львовскую операцию и всё-всё узнаете. Кстати, вы только что с поезда?
- Час тому назад прибыл с вокзала.
- Тогда пойдёмте в столовую академии. Я спешил на службу и не успел поесть.
- Отчего вдруг спешили? - спросил Кирилл Афанасьевич.
- На десять часов утра меня приглашает на беседу главком Сергей Сергеевич Каменев, да и мне надо с ним решить ряд вопросов по академии...
Занятия ещё не начались, и в этот день Мерецков долго пробыл в гостях у Снесарёва. Из его уст он узнал много интересного и ещё раз убедился в том, как велики заслуги Снесарёва в укреплении Красной Армии. Сам он вошёл в историю как крупный военный деятель.
- Чьи лекции вам больше всего нравятся? - неожиданно спросил Снесарёв.
Мерецков смутился, однако заметил, что преподаватели и лекторы в академии весьма известны в войсках, им есть что сказать, есть чему научить молодых генштабистов и трудно выделить из них кого-либо.
- Хитрите, товарищ Мерецков! - Снесарёв лукаво повёл бровью. - А чему вы научились за это время?
Мерецков ответил, что за прошедших два курса учёбы он понял главное: ведение войны - это и наука, и искусство, причём искусство сложное, требующее не только максимальной отдачи сил, но и серьёзных знаний, творческого их применения.
- А если у человека есть природные способности, разве не может он применить их в сражении? - задал вопрос Снесарёв. - Я приведу вам два имени - Василий Чапаев и Семён Будённый. Весьма одарённые личности. Разве мало побед одержали они в Гражданской войне?
- Факт, много, - согласился Мерецков. - И воевали они не но шаблону, у каждого был свой стиль, свой почерк в бою. Но я считаю, что, как бы человек ни был одарён в военном деле, не всё зависит от природной смётки. Надо ещё иметь теоретические знания, чтобы в любой ситуации принять в бою правильное решение. Потому-то я был рад, когда меня направили на учёбу в Академию Генштаба. - Кирилл Афанасьевич помедлил, ожидая, не возразит ли ему Снесарёв, но тот молчал, о чём-то задумавшись. - Вот вы спросили, кто из преподавателей или лекторов мне по душе. Мне нравятся лекции профессора стратегии Свечина, профессора истории военного искусства Новицкого. Мы с ними изучали опыт Первой мировой войны. Что я вынес из их лекций для себя? В военном деле надо избегать шаблона, стремиться творчески подходить к проведению любой операции, даже самой небольшой, потому что, как любит говорить профессор Свечин, "из малого вырастает большое".
- Чем вы занимались, когда воевали в Первой конной армии? - Снесарёв закурил и протянул папиросы Мерецкову. - Хотите?
Мерецков тоже закурил, затянулся, слегка кашлянув.
- Чем я занимался? Рубил шашкой, как и все.
- Я не о рубке, Кирилл Афанасьевич, - усмехнулся Снесарёв. - За какой участок работы вы отвечали?
- Ах вот вы о чём! Занимался разведкой. Знать противника, его силы и средства в предстоящем бою - это же очень важно!
- Это ключ к победе! - Снесарёв скосил на Мерецкова карие глаза. - Вот мы говорили о неудаче войск Красной Армии во Львовской операции. Там сыграл отрицательную роль фактор времени. А ведь на войне время - немаловажный элемент в достижении победы. Его высоко ценили полководцы прошлого. Одна минута, говорил Суворов, решает исход баталии, один час - успех кампании, один день - судьба империи.
- Я хорошо запомнил афоризм Наполеона: "Идите, бейте и не забывайте, что мир сотворён в шесть дней".
Снесарёв говорил о Львовской операции так, словно сам принимал в ней участие. И всё же Мерецков считал, что во всей этой истории есть вина Тухачевского. Разве Западный фронт, наступавший на Варшаву, действовал безупречно? Вот бы задать этот вопрос самому Тухачевскому!
И вскоре такая возможность слушателям представилась. После лекции о психологии широких народных масс во время революций и крупных войн, которую читал профессор Рейснер, Кирилл Афанасьевич задержался в аудитории.
- У вас есть ко мне вопросы? - Рейснер смотрел на него не мигая.
- Я хотел бы кое-что уточнить по вашей лекции, - робко ответил Мерецков. - Вы говорили нам о психологии широких народных масс во время революций. Тут всё ясно, но как эта психология проявляется на фронте среди бойцов и командиров, какова её роль? Можно ли назвать её решающей в целях достижения победы над врагом?
Профессор на минуту задумался, потом, словно что-то вспомнив, сказал, что революция и фронт вещи разные, но и в том и в другом случае люди жаждут победы. А бойцы на фронте - тот же народ, только он вооружён и доказывает своё отношение к революции на поле брани.
- Возьмём Гражданскую войну, - продолжал Рейснер. - Те, кто сердцем принял Октябрьскую революцию, сражались за её идеи в боях с неприятелем. А те, кому революция стала костью в горле, шли против красных бойцов. Их психология - психология убийц. Впрочем, человек я не военный и мне трудно рассуждать на примере людей военных. Вы задайте этот вопрос Михаилу Тухачевскому.
- Я бы это сделал, но не так-то легко попасть к нему!
- Завтра он будет здесь, - сообщил Рейснер.
- Придёт читать нам лекцию?
- Нет, его назначили начальником академии.
- Правда? - едва не крикнул Мерецков, давно мечтавший увидеться с этим выдающимся военным деятелем. В последнее время тот был на виду, командовал армией, Восточным, Кавказским и Западным фронтами.
- Вчера я с ним беседовал, он-то и сказал мне, что получил новое назначение, - подтвердил профессор.
Но увидел Тухачевского Мерецков через неделю после разговора с Рейснером. Михаил Николаевич встречался со слушателями, и, когда зашла речь и о Западном фронте, который летом 1920 года не смог взять Варшаву, Мерецков задал вопрос: "В чём причина наших неудач на польском фронте?" Тухачевский слегка улыбнулся, но улыбка тут же растаяла на его лице, и он заговорил неторопливо, чеканя слова:
- На эту тему я прочёл бы вам целую лекцию, ибо те стратегические вопросы, которые решал Западный фронт, коим я имел честь командовать, взаимосвязаны, одно вытекает из другого. А если объяснить коротко, то наша неудача в том, что были нарушены некоторые законы ведения войны. Что я имею в виду? Прочную связь тыла с фронтом, своевременное обеспечение войск всем необходимым, и в первую очередь оружием и боевой техникой, умелое использование ошибок врага, концентрацию наших войск на главном направлении, непрерывную разведку сил противника... Всё это и сказалось на неудаче нашего наступления под Варшавой.
"Он прав, руководить войсками в боевой операции - это искусство!" - подумал Кирилл Афанасьевич. И всё же ответ Тухачевского удовлетворил его не в полной мере. Почему-то Михаил Николаевич ни слова не произнёс о себе как о командующем Западным фронтом. А почему он промолчал? Вот в чём вопрос...
Январские дни 1921 года выдались на редкость морозными. Некоторые лекции руководство академии отменило, и слушателей отправили под Москву на заготовку дров. Работали там с утра до поздней ночи, стоя в сугробах по пояс, все промокли до нитки, а мороз усилился. Мерецков сильно продрог, и у него открылась рана. Об этом узнал комиссар академии и пригласил его к себе. Кирилл Афанасьевич пришёл сразу, будто ждал этого вызова.
- Вот что, Кирилл, - сказал комиссар, - я решил предоставить вам отпуск по болезни на две недели.
- А надо ли, товарищ комиссар?
- Надо! У меня был врач, который смотрел вас, он считает, что вам необходимо отлежаться. Сегодня же вам оформят документы.
"Возьму завтра билет на поезд и через день буду в род ной деревне", - обрадовался Кирилл Афанасьевич. Что ему ещё надлежит сделать в городе? Ах да, зайти к дочери хирурга Татьяне, узнать, как поживает её отец. Потом он купит матери пуховый платок, она так просила...
До Арбата Кирилл Афанасьевич добрался не сразу. Едва вышел во двор, как началась сильная пурга. Она тысячами острых игл колола лицо, приходилось прикрывать его ладонью, а пальцы жёг мороз. Вчера тоже весь день сыпал снег, но не было ветра, и холод ощущался не так сильно. Кругом сугробы, и трамвай, на котором он ехал, с трудом пробивался вперёд, то и дело останавливался, пока рабочие деревянными лопатами очищали рельсы от снега.
Наконец показался Арбат. А вот и знакомая квартира. Мерецков стряхнул в подъезде снег, отдышался, нажал кнопку звонка и тотчас услышал пискливый женский голос:
- Кто там?
- Я Кирилл, знакомый Татьяны Игоревны. Откройте, пожалуйста!
Дверь открыли, и он увидел женщину лет сорока пяти, с аккуратно уложенными чёрными волосами. В ушах у неё сверкали золотые серёжки. Она какое-то время настороженно смотрела на него, потом её тонкие, слегка накрашенные губы тронула добродушная улыбка. Женщина назвалась Асей Марковной и заявила, что Татьяна Кречет здесь больше не живёт.
- Какая Кречет? Мне надо Татьяну Костюк!
- Молодой человек, она вышла замуж и взяла фамилию мужа. Сразу же после свадьбы они уехали на его родину, в Ростов.
- А кто вы?
- Я тётя Татьяны.
- У вас есть её адрес в Ростове?
- Есть. - Она достала блокнот, вырвала из него листок, написала адрес и отдала ему.
Мерецков рассказал ей, что в 1919 году, когда он был ми фронте, его ранило, он лежал в госпитале и его лечил отец Татьяны, хирург Игорь Денисович.
- Мне жаль его, - глухо молвила Ася Марковна.
- Кого жаль? - не понял Мерецков.
- Игоря Денисовича.
- А что с ним случилось?
- Вы разве не знаете? - усмехнулась она. - Осенью прошлого года его кто-то убил. Татьяна говорила, что это сделали агенты Деникина за то, что он лечил красных командиров. Так ли это, никто не знает. А убили Игоря Денисовича ночью в его квартире. Видимо, он знал убийцу, потому что впустил его.
Мерецков помолчал, затем спросил:
- А где теперь сын Игоря Денисовича Аркадий, родной брат Татьяны?
- Она о нём мне не говорила...
Поезд опоздал на три часа, и приехал Кирилл Афанасьевич в свою деревню под вечер. С утра бушевавший ветер поутих, и стало немного теплее, хотя и стоял мороз. Снег плотно накрыл землю и под ногами Мерецкова хрустел, как сухой хворост. Из труб деревенских домов столбом валил сизо-чёрный дым. Идя крупным шагом, Кирилл Афанасьевич разгорячился и почти не чувствовал двадцатиградусного мороза. По дороге он не встретил ни одной живой души, только где-то на окраине деревни лаяли собаки.
"А рана всё же ноет, - с грустью подумал Мерецков. - Лишь бы она не воспалилась..."
Дом родителей показался вдали. Кирилл Афанасьевич заметил, что дым из трубы не шёл, значит, ещё не затопили или никого нет дома, решил он. Сдерживая вдруг охватившее его волнение, он постучал в дверь. Голос матери резанул по сердцу.
- Кто тут?
- Я, мама, Кирилл!
Анна Ивановна открыла дверь да так и застыла на пороге. Она во все глаза смотрела на сына, ей не верилось, что это он...
Вечером Анна Ивановна долго молчала, о чём-то размышляя. Потом, глядя на Кирилла Афанасьевича, промолвила:
- Пора бы тебе жениться, сынок! Дуняша хорошая девушка, она любит тебя... - Мать посмотрела на сына не то с упрёком, не то с грустью.
- Может, ты и права. - Кирилл Афанасьевич взял её руку в свою. - Ладно, грех мой есть, но ты не сердись, ладно? В этот раз я решил жениться. Если мы распишемся, Дуняшу я возьму с собой в Москву. Семейным там дают временное жильё. А когда закончу академию, меня направят куда-нибудь на службу, и нам дадут квартиру.
- Чем скорее ты женишься, тем скорее у меня появится внук.
Кирилл Афанасьевич зарделся, но промолчал. Позже он вспоминал, как всё было. "1 февраля (1921 года. - А. 3.) мы сели в сани и поехали в Ликино, к родителям жены. Они встретили меня приветливо, а "оппозиция" выявилась с несколько неожиданной стороны. Младшие сёстры жены завели в то время "приличные знакомства" и, несмотря на своё трудовое происхождение, посматривали на меня косо. Дело в том, что у новобрачного вид был не очень-то шикарный. На здоровой ноге у него был чёрный сапог, а на больной - серый, более просторный. Гимнастёрка была старенькая, залатанная и простенькая. Девушки смотрели на меня во все глаза и в моё отсутствие, поддразнивая сестру, напевали частушку: "Наша Дуня точно роза, а пошла за водовоза!" .