- Ну, иди, Сеня, приляг. - Лазарев вздохнул и прикрыл устало глаза.
Придя в каюту, Унковский не сразу заснул, а достал толстую тетрадь в черном коленкоре и пододвинул свечу.
"Я видел сих несчастных, - начал писать Унковский, - продаваемых на рынке своими хозяевами, как будто зверей, не имея к ним никакого сострадания. Город С. Себастьян заполнен сими несчастными жертвами надменных португальцев. - Порыв ветра заколебал пламя свечи, Унковский устало потянулся и продолжал: - Все тяжкие работы исправляют невольники, и ни один природный португалец не снискает трудов рукоделием, но каждый имеет несколько невольников, которых он употреблять может по своей воле, и, утопая в лености, торжествует над сими несчастными, которые должны приносить ему ежедневно положенное количество денег, но если оный не может приобрести положенной суммы, то получает крепкие наказания".
Десяти дней оказалось достаточно, чтобы привести в порядок корабль и подготовить его к переходу через Атлантический океан в Австралию. За неделю до выхода из Англии пришел пакетбот и привез известие о полном поражении французов и вступлении русских войск в Париж.
Ранним утром 24 мая при легком береговом бризе корвет поставил паруса, вышел из бухты и курсом зюйд-ост кратчайшим путем направился в Австралию, к широтам попутных пассатных ветров. Через несколько дней с увеличением широты стали попадаться небольшие, темноватого цвета птицы, обычно предвещавшие штормовую погоду. Свободные от вахты матросы смастерили крючки и поймали на них несколько птиц, мясо их оказалось довольно вкусным, похожим на перепелиное.
На шканцах Лазарев щурился от яркого солнца, оглядывая ясный небосклон; подозвал старшего штурмана Максима Самсонова.
- Пригласите офицеров и всех штурманов. Практиковаться в астрономии надобно. - Он поднял секстан. Через три часа по наблюдениям солнца и луны вычислили долготу, определили склонение магнитного компаса. Оно отличалось на целый градус от указанного на английских картах.
Ветер постепенно крепчал, пришлось взять все рифы у марселей и опустить брам-реи…
Спустя две недели корвет вошел в полосу сороковых широт с устойчивыми попутными ветрами западных румбов. Плавание проходило в прекрасную погоду. Потянулись дни, недели благодатного времени, о котором впоследствии, обычно всю жизнь, с восторгом вспоминают моряки. Бездонный, гигантский купол нежно-голубого неба, ослепительное солнце, бескрайняя ширь океана и обрамленный белоснежными парусами корвет. К исходу дня жгучее солнце касалось, где-то недосягаемо далеко, океана, и на его поверхности тотчас протягивалась красно-медная полоса, уходившая под корму "Суворова". В коротких сумерках одна за другой на потемневшем небосклоне появлялись звезды, и вскоре безоглядная тьма окутывала мчавшийся под парусами корвет.
В таких длительных переходах в относительно спокойную погоду экипажу достается меньше хлопот. Размеренно несут вахту офицеры и матросы, как правило, в две смены. Нет той обычной в штормовое время напряженности у снастей. Ночью экипаж отдыхает спокойно, не ожидая каждую минуту авральной тревоги - "Пошел все наверх!".
В такие-то длинные погожие вечера, после ужина, в свободные от вахты часы неспешно вышагивали на шканцах командир и его помощник, или, как тогда называли, старший среди лейтенантов.
В лунные ночи, опершись о фальшборт, любовались красотой лунной тропинки на океанской ряби. Когда уставали, выносили на ют стулья из кают-компании, усаживались неподалеку от тускло освещенного путевого компаса.
Многое сближало Лазарева и Унковского. Ровесники, из небогатых мелкопоместных дворян, они в один год определились в Морской корпус, крепко там подружились, стали гардемаринами, вместе четыре года волонтерами бороздили моря под английским флагом. Им было о чем поговорить.
Рассуждали о житье-бытье, делились мнениями о службе, оглядывались на прошлое.
Как-то Лазарев, вспомнив о своем пленении, шутливо проговорил:
- Попались мы тогда как кур в ощип. Ты слыхал, видимо, что Ханыков неподалеку от Гангута сдрейфил против шведов и англичан и отошел. "Всеволод" немного отстал и напоролся на камни. Англичане навалились на него, взяли в кинжальный огонь. Я только что мичмана получил и назначение на "Благодать". Вызвался идти на выручку старшим на барказе, чтобы буксировать "Всеволод". Только мы завели буксиры, подошли два линкора англичан и картечью саданули. Наш барказ получил пробоину, пошел на дно. - Лазарев усмехнулся. - Куда денешься. Нас из воды, как щук, вылавливали. Правда, "Всеволод" англичанам не достался, все абордажи отбил. Ханыкова судили потом, да что толку, корабль все одно сожгли. А я через две недели на "Благодать" возвратился по размену.
Унковский слушал, изредка улыбаясь, а когда Лазарев кончил, сказал:
- Тебе что, две недели помаялся, и конец. Я, брат, у французов, почитай, целый годик проваландался.
- Ну и ну! - удивился Лазарев.
- Пойдем поужинаем, а потом я тебе первому откроюсь, - ответил Семен.
После ужина, устроившись на стульях неподалеку от рулевого, Унковский начал долгий рассказ:
- Служба у англичан у меня шла толково, на фрегате "Египтянин". Капитан Чарльз Флеминг мне полностью доверял. После известного сражения у Ферроля он два раза поручал мне отводить в Англию захваченные нами суда. Первый раз испанского капера "Поурина", в другой раз голландский бриг в Портсмут. На третий раз я, брат, влип, и крепко. Взяли мы испанский бриг купеческий "Провидение". Дал мне капитан шесть матросов и велел отвести приз в Англию. Две недели спустя прихватило нас штормом, изорвало все паруса, на рассвете начал их заменять. Матрос с марса доложил, что в кильватер идет судно. Через три-четыре часа рассмотрел я в трубу, что корабль военный, поставил все паруса, но оторваться не сумел, нагнали нас французы, выпалили из пушки, приказали остановиться. Делать нечего. Однако я приказал своему шкиперу быстренько спуститься в трюм и прорубить дырку в днище. Французы забрали меня с матросами на свой корсар. Едва мы поднялись на палубу, мой бриг пошел ко дну, добро, оттуда люди успели попрыгать в воду. Капитан корсара рассвирепел, приказал привязать мне на шею три ядра и бросить в воду. Спасибо шкиперу его, доброму малому, отговорил он капитана. После корсар взял еще два судна в Средиземном море и сдал нас жандармам в городе Лориант. Конвой жандармов повел нас пешком через всю Францию в Верден. Всякое бывало. Запомнился в Орлеане монумент девицы Орлеанской, стоящей перед королем Карлом. В Аррасе подружился с пленными англичанами. Когда вышло замирение в Тильзите, написал письма Бертье, Талейрану, нашему министру Чичагову. Все без ответа. Написал графу Толстому в Париж, приехал генерал Миллер-Закомельский, освободили нас, русских, и повели командой через Саксонию, Пруссию, Польшу домой. Почти до Минска шли пешком, еле переставляя под конец ноги. Холод и усталость доконали многих. На мне, кроме английского мундира и холодного сюртука, ничего не было. Тут тебе и подушка и одеяло. Немало наших отморозили пальцы, носы, уши. Меня как-то Бог миловал.
Лазарев выслушал, ни разу не перебивая.
- Как вас в Петербурге встретили?
- Без колоколов, - пошутил Унковский. - В марте принял нас Чичагов, государь пожаловал по сотне рублей. В Петербурге все друзья нас приветили - Авинов, Головачев, с братом Иваном повстречался. - Унковский грустно вздохнул. - Спустя месяц мы с братом в Свеаборг попали к адмиралу Сарычеву. Там через месяц в схватке со шведами братец мой Богу душу отдал…
Шли недели, штормовой ветер не раз вынуждал плыть под зарифленными парусами. Корабль сильно кренило. Как-то ночью раздался сильный треск - с правого борта лопнула кница, державшая кильсон, и вскоре его смыло за борт. Исправить повреждение удалось лишь через три дня, когда утих шторм.
В конце июля ветер постепенно стих. Ночью в ясную погоду море вокруг корвета засверкало множеством огней, отблеск которых высветил борта корабля. На шканцах, перегнувшись через перила, Лазарев внимательно всматривался в мерцавшую толщу воды. Стоявший рядом доктор, показав за борт, произнес:
- Сие есть, господин капитан, маленький морской животный.
Капитан согласно кивнул головой:
- Многие путешествующие мореплаватели в сих местах, господин Шеффер, описывают сии примечательные явления. Они случаются только близ острова Тасмания.
Ночью ветер вновь набрал силу, небо заволокло, сквозь мрачные тучи сверкали молнии, гремел гром. На рассвете следующего дня в разрывах туч, застилавших горизонт, показались берега, при подходе к которым, по приметной скале Мюстон, стало ясно, что это остров Тасмания. За два с половиной месяца плавания ошибка в счислении составила всего девять миль.
Обогнув Тасманию, "Суворов" спустя десять дней обменялся салютами с крепостью и 12 августа вошел в пролив.
Корвет казался игрушечным, проходя между высоченными каменными скалами, отсвечивающими мрамором, и, с другой стороны, дикими утесами, покрытыми зеленым бархатом. Вид живописных островков с зелеными рощами, голубой воды спокойного залива в лучах заходящего солнца, томная прохлада окружающих лесов очаровали моряков после многомесячного плавания в океане. Вблизи порта Джексон, в долине, в живописной местности расположилось поселение Сидней с красивым замком в центре. Окрестности Сиднея обрамляли холмы, увенчанные ветряными мельницами. С холмов террасами спускались к Сиднею многочисленные изящные дачи и прекрасные каменные дома. Постройки, улицы и набережная свидетельствовали о благополучии и достатке местных жителей. Пять лет назад первый корабль под русским флагом, шлюп "Нева", побывал в этих местах. Пока корвет переходил на отведенную якорную стоянку, на набережной столпилось почти все население города. С любопытством разглядывали они российский корабль, пришедший из далекой страны, отделенной от Австралии двумя океанами.
"Суворов" оказался первым, кто принес в английскую колонию весть о победе над Наполеоном, успехах русских войск. Губернатор благосклонно разрешил пользоваться привилегиями, предусмотренными только для английских кораблей.
Часть рангоута пришлось свести на берег и изготавливать заново, начали конопатить корпус корабля, ремонтировать мачты. Порванные паруса чинили, негодные заменяли. В заботах и работе быстро пролетела неделя.
В субботу англичане пригласили русских моряков развлечься - посмотреть схватку местных аборигенов. Это считалось у них забавным зрелищем. Лазарев остался на корвете и отпустил на берег офицеров, штурманов и желающих пассажиров.
На обширной лужайке стояли по периметру скамьи. Спустя полчаса после прихода моряков собралось множество местных жителей - англичане с женами, беззаботно-веселые и, видимо, неравнодушные к подобным представлениям.
Сражение началось по условному знаку высокого англичанина.
Побледневшие лица русских моряков невольно выдавали их отношение к происходящему. Унковский наклонился к Швейковскому:
- Признаюсь, Павел Михайлович, сим токмо англичане любоваться в силах.
Тот сидел, сжав губы.
Молча возвращались с "развлекательного" зрелища моряки "Суворова". Они отказались от приглашения англичан отобедать с ними и направились в поджидавшую их шлюпку. Отошли от берега, и все разом заговорили о происшедшем. Особенно возмущался молодой штурман Алексей Российский:
- Противна роду человеческому подобная мерзость, а вот англичане, вместо того чтобы пресекать сие, усердствуют натравливать аборигенов друг на друга.
Вернувшись на корабль, Унковский рассказал о виденном Лазареву. Тот невесело усмехнулся:
- Позабыл разве, как в Вест-Индии глумились над индейцами? Я сие и предполагал. Да что попишешь. У всякого монастыря свой устав.
Отказавшись от ужина, Алексей Российский зажег свечу и раскрыл свой дневник.
"20 числа узнал я, что в сей день будет происходить сражение между дикими на назначенном для сего месте. В 11 часов увидели мы около 30 бегущих вооруженных дикарей, которые были совсем нагими. Каждый из них имел при себе три копья, щит и дубину; все сии орудия сделаны из самого крепкого дерева, называемого англичанами железным. Наконец прибежало еще человек с двадцать, и по данному им знаку они начали расходиться в разные партии; потом вокруг поднялся страшный шум, и мгновенно с обеих сторон полетели копья, от которых с чрезвычайным искусством они умеют увертываться и закрываться своими щитами. Между тем неприметно со всех сторон начало скапливаться их более и более, так что напоследок собралось около ста дикарей. Сражение час от часу становилось упорнее; наконец, перебросавши все свои копья, начали драться сагайями, от которых так же с удивительной ловкостью они умеют защищаться, застораниваясь щитами, то отступая, то подаваясь вперед, то уклоняясь в сторону. В это время беда непроворным: тотчас дубина ударяет по голове, отчего с первого раза убивают до смерти.
Нельзя даже вообразить, с какой свирепостью и отчаянием нападают они друг на друга, бьют и отбиваются; если же кто, лишившись сил, упадет, то мгновенно, с зверской радостью, добивают его до смерти, ударяя по виску сей дубиной. Треск щитов, летящие обломки копьев, дикий крик победителей, жалобные вопли раненых, окровавленные лица, разбитые члены. Признаюсь, этим только англичане могут любоваться. Сражение продолжалось более двух часов и кончилось, когда уже многие пришли в бессилие; я остался на месте побоища еще несколько минут, чтобы посмотреть раненых. Увидел - и ужаснулся! Кровь лилась ручьями, у кого из груди или плеча; у одного глаз был выколот, у другого во лбу торчал конец копья; словом сказать, все почти были переранены ужаснейшим образом. Всякий бы чувствительный человек содрогнулся при сей зверской битве; но англичане, вместо того чтобы отвращать диких, стараются еще более раздражать их друг против друга. Страшно подумать, до какой степени не щадят человечества! Смотреть на мучения себе подобных - сделалось уже увеселительным зрелищем…"
Однако аборигены на самом деле оказались совсем не дикими, а наоборот, любознательными и пытливыми людьми. В этом Алексей скоро убедился сам.
В один из дней на берег свезли для выверки хронометры, секстаны и другие мореходные инструменты. Вокруг собралась толпа аборигенов, и среди них одна женщина. "Женщина была любопытнее всех, - заметил Алексей, - и так быстро начала рассматривать артифициальный горизонт, что, увидев свое изображение в ртути, несколько испугалась, но наконец, посмотрев снова на оный, закричала чрезвычайно громко; на сей крик все бросились ближе к ящику. Надобно было посмотреть, как это их удивило и какие делали они странные телодвижения. Но сего еще мало, женщина всячески просила, показывая знаками, чтоб я приподнял сей ящик, что и исполнил, вылив ртуть в нарочно сделанный для того пузырек. Не видя ничего в ящике, они сделались печальны, но любопытство в них возгоралось еще более". Они не просто любопытствовали, а всячески старались понять суть устройства увиденных диковинных предметов. Бегающая стрелка хронометра вызвала восторг. Штурман Российский вынул свои часы и показал их. Особое удивление и крик аборигенов вызвал колеблющийся маятник. Они не могли успокоиться до тех пор, пока молодой абориген не остановил его прутиком. Коренные австралийцы в короткое время почувствовали доброжелательность русских моряков и отвечали им сердечной привязанностью.
На рассвете 2 сентября при тихом норд-вестовом ветре "Суворов" снялся с якоря и встал под паруса. Впереди лежали необозримые просторы Тихого океана. Прошло две недели, плавание проходило без особых происшествий. Но вот в один из дней, когда часть команды отдыхала после обеда, корабль резко содрогнулся, так, что матросы чуть не вывалились из коек. Вмиг вся команда выскочила на верхнюю палубу, но вокруг, насколько хватало глаз, не было суши. Выбежав на шканцы, Лазарев бросил взгляд на недоумевающего штурмана, глянул за корму, уверенно сказал:
- Видишь бурун? Нам повезло: кит, с которым мы только что столкнулись, шел на большой глубине и не успел подняться, а то бы нам не миновать беды.
Тем временем бросили лот, потравили до ста двадцати сажен, лот пронесло, корабль стремительно набирал ход.
На следующий день ветер стал стихать, и к вечеру совсем заштилело. В зеркальной поверхности океана четко отражался силуэт корвета с обезветренными парусами. На западе у самого горизонта нависла гряда мрачных туч, оттуда глухо доносились раскаты грома.
- Быть буре, - вздохнул на баке пожилой матрос.
Глубокой ночью налетел шквал, закрутил вихрь, пошел дождь. Океан штормило несколько дней беспрерывно. Лишь неделю спустя ветер ослабел и перешел на попутный, юго-восточный пассат. Пересекли тропик Козерога, и сразу наступила жара. После обеда 27 сентября все свободные от вахты высыпали на залитую солнцем палубу. Вокруг мачт, надстроек с криком носились птицы. Некоторые, посмелее, садились на палубу, подбегали к людям. Швейковский протянул ладонь с крошками и удивился - птицы безбоязненно клевали, примостившись на руке.
- Погляди, Семен, птицы-то совсем не пуганые, да и много их…
Унковский обвел взглядом горизонт. Птицы в открытом море явление не редкое, но когда они сами невелики и длительно сопровождают корабль, значит, и места их обитания не слишком отдалены. Он постучал в каюту капитана и вошел. В белой рубашке с распахнутым воротом, опершись о стол, Михаил внимательно разглядывал карту. Он весело подмигнул Унковскому и кивнул на карту:
- Тишина, Сеня, вокруг. Почитай, на сотню миль по картам нет суши, ан птички-невелички откуда ни возьмись…
- Думаешь, где-нибудь суша неподалеку? - приятно удивился Унковский совпадению его мыслей с мнением друга. - А что, вдруг удача, неведомую землю отыщем?
Лазарев рассмеялся.
- Удача удачей, но токмо сама она не сыщется. - Он посерьезнел. - На полатях лежать, так и ломтя не видать. На ловца и зверь бежит.
Десять лет тому назад, еще кадетом, а потом гардемарином, не однажды размышлял он о призвании моряка. В корпусе готовили офицеров флота, защитников отечества, - это было главной и святой обязанностью военного моряка. Но истинный моряк и в мирную пору не будет отсиживаться в гавани. Его долг и призвание - стремиться в море, навстречу стихии. Славу России добывать надобно не только в баталиях, а возвеличивать ее среди разных народов первооткрыванием земель неизведанных… Михаил вздохнул, надел сюртук и проговорил:
- Пойдем на шканцы.
Солнце клонилось к закату, ровный ветер понемногу крепчал и посвистывал в парусах. Лазарев перегнулся через фальшборт.