В эскадре шестидесятичетырехпушечный линейный корабль в конце войны настолько обветшал, что его уже и не чинили, а временно переустроили под госпиталь для матросов. Другие корабли требовалось килевать в доках, чинить на верфях. На все требовались деньги и время. Русские моряки экономили, многие работы старались "исправить хозяйственным способом".
Интересная деталь - за полтора века в корне изменились экономическая и политическая системы России, а данный метод выживания сохранил свою суть и название до сих пор. Только в России…
Обновлялись корабли, менялись люди на них. Осенью бриг "Ахиллес" под командой Матюшкина ушел в Неаполь. Попутно на нем отправился Алексей Лазарев. Оттуда сухим путем ему следовало убыть ко двору, в Петербург.
Прощаясь, Михаил передал брату письмо к давнему приятелю и однокашнику Алексею Шестакову, в село Красное на Смоленщине.
- Смотри не затеряй, - пошутил он.
Алексей захохотал, подмигнул.
- Знамо, не царская депеша, я его под рубаху, на сердце хранить буду.
Долгий путь до Неаполя Алексей Лазарев коротал с Федором Матюшкиным. В хорошую погоду прогуливались на шканцах, в ненастье в каюте командира "гоняли чаи" с ромом.
Матюшкин обрадовался собеседнику, за долгие месяцы некому было излить душу, а поделиться мыслями он любил, страдал характерной чертой - необходимостью пооткровенничать. Хотя друзья не раз предостерегали его. Бывший наставник Лицея Егор Энгельгардт, с которым он состоял в дружеской переписке, зная слабость Федора, даже строго предупреждал: "Из одного твоего слова сделают целую речь, это дойдет и до высшего начальства и может сделаться тебе вредным. Будь осторожен и оглядывайся, с кем говоришь". Времена наступили николаевские, честному человеку становилось невмоготу. Потому что жить "в себе" тягостно, а укрываться от "пашей" царских, "от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей" подчас было невозможно.
Но Матюшкин нисколько не стеснялся. За долгие месяцы он твердо усвоил характерную черту Лазаревых - открытость души, искренность в общении, честность и независимость в поступках. Первым на откровенность собеседника вызвал Алексей Лазарев. Несколько больший интерес проявлял он к делам амурным. Сказывалась пылкость натуры, да и давние связи с Дуней Истоминой, и, конечно, дела эти были излюбленной темой великосветских разговоров в свите императора.
Промеж офицеров на эскадре ходили слухи, что Матюшкин, закоренелый холостяк, вдруг на Мальте попался "на крючок". Он подолгу находился с бригом на Мальте, то чинился, то доставлял депеши, то увозил провизию на эскадру. Бывая на берегу, познакомился с семьей английского губернатора, генерала Бенжамина Форбса. Генеральская дочь Мэри, довольно миловидная и к тому же с богатым приданым, безумно влюбилась в скромного русского офицера. Он и в самом деле всячески избегал дамского общества. Офицеры промеж себя называли его недотепой. Эта характеристика тянулась за ним еще с "лицейского порога"…
Потакая дочери, генерал под любым предлогом зазывал в гости Матюшкина, когда тот бывал на Мальте, и строил довольно серьезные планы на его счет.
Слухи о таких задушевных связях обычно мгновенно распространяются по кают-компаниям с корабля на корабль. Начиная разговор на эту тему, Алексей Лазарев надеялся узнать некоторые пикантные подробности, но ему пришлось разочароваться. Добродушный по характеру Матюшкин вопросу не удивился. Видимо, не раз колкие на язык офицеры, особенно помоложе, старались выудить у него подробности этого странного знакомства.
- Должен, милейший Алексей Петрович, вас разочаровать, - мягко, но сразу отвел всякие двусмысленные толки Матюшкин, - не вы первый меня пытаете по сему щекотливому делу. Кроме обычных салонных обхождений в семье генерала, я никогда не допускал иного и впредь не намерен.
Пришла очередь смутиться Алексею. Но он решил выведать все до конца. Благо опыт в таких разговорах имелся немалый.
- И все же, Федор Федорович, неужто столь неприязненно вы отвергли пылкость юной девы, к тому же очень милой? - Сам Алексей всего раз на приеме у генерала разговаривал с Мэри, и она ему пришлась по душе.
Матюшкин не полез в карман за ответом:
- Я живу по присказке - лучше быть брошенным в море, нежели быть прикованным навек к жене, не по себе навязанной.
Алексей уяснил, что эта дорога ведет в тупик, и свернул на другую колею, для него тоже загадочную.
- Позвольте, Федор Федорович, если не секрет, спросить вас. - Матюшкин заранее с улыбкой развел руками. - Какими путями занесло вас на море?
Никому не рассказывал прежде Федор Федорович подноготную своих юношеских дум и мечтаний. Разве только Врангель, Головнин и частично Литке знали этот, не столько тернистый, сколько мучительный и томительный, путь к морской профессии бывшего лицеиста…
- Каждый настоящий человек волен по способностям и жизненным условиям сам определять свою судьбу. Вы согласны? - Лазарев утвердительно кивнул головой. - Вот вас, насколько я знаю, в малолетстве с братьями определили в Морской корпус. То есть заранее, без вашей воли, в какой-то мере определили ваше жизненное течение.
"Однако этот философ интересен", - согласно ухмыльнулся Алексей, а Матюшкин продолжал наступать:
- И что же получается? Вы прекрасно служите на кораблях, совершаете кругосветное плавание, а теперь, извините, щелкаете каблуками на паркете в Зимнем.
- Ну, это не совсем так, Федор Федорович, не судите столь строго, нынче я кампанию отплавал с удовольствием.
- Вот, вот, и я толкую о том же, именно в удовольствие, - расхохотался Матюшкин и тут же сбросил улыбку. - А вот ваш старший брат, Михаил Петрович, морю служит по велению души и сердца, весь без отдачи. - Матюшкин на минуту замолчал, а Лазарев невольно поежился. "О себе еще ничего не высказал, а меня по всем полочкам раскладывает".
Словно угадывая вопросительный взгляд собеседника, Матюшкин продолжал:
- У нас в Царском Селе, Алексей Петрович, в лицейском саду, был прекрасный пруд. Подле него интересный сарай, который мы прозвали "адмиралтейством". Хранился там, помню, и турецкий каюк, и алеутская байдарка, и индийский челн. И наконец, модель красавца линкора. Посредине озера, вы, вероятно, слышали, - Алексей удивленно пожал плечами, - знаменитый монумент в честь Чесмы. Как же, и Гаврила Романович Державин и Александр Пушкин его воспели.
Алексей рассеянно потянул носом.
Они давно уселись на принесенную матросом банку в тени огромного грота.
- Так вот, на этом пруду мы любили кататься на лодках, иногда резвились в воде. Однажды Кюхля, наш Вилька Кюхельбекер, - пояснил Матюшкин, - начал тонуть, и мне пришлось вытаскивать его из воды. Тогда-то в первый раз почувствовал, пусть вам не покажется странным, необыкновенную привлекательность водной среды. В борьбе с ней я выстоял и спас человека. С тех пор, - погружался в воспоминания командир "Ахиллеса", - подружились мы накрепко с Кюхлей, как, впрочем, и с Пушкиным, Пущиным, Данзасом. Частенько бывал у нас брат Кюхли, Михаил, из Морского корпуса, почитывал я книжицы про Кука, Колумба, сочинения Лисянского и Крузенштерна. Исподволь как-то засосало море и потянуло к себе. Не объяснишь этого всего словами. Думаю, вы меня поймете…
Матюшкин устало потянулся, прищурился, глядя вперед по курсу на заходящее солнце.
- Солнце село в воду, Алексей Петрович, - жди хорошую погоду. Пора бы нам поужинать… Если вам не надоела моя исповедь, продолжим ее в кают-компании.
Он, как правило, избегал откровений со своими сослуживцами. Не всем делился даже с таким добрым знакомым, как Петр Рикорд, с которым подружился еще на Камчатке и был неравнодушен к его симпатичной жене Людмиле Ивановне…
Одного вечера, конечно, не хватило на долгий и обстоятельный рассказ Федора Матюшкина. Впервые за последние годы он встретил собеседника и терпеливого слушателя, которому можно без утайки выложить все перипетии жизни. Алексей располагал к себе непосредственностью, каким-то легким отношением к сложностям жизни и в то же время казался впечатлительным и не уклонялся от мудреных вопросов.
Рассказывая о лицейских годах, Матюшкин вдруг вспомнил "грех" юности - свою статью в "Лицейском мудреце" о морской жизни. В этом альманахе Кюхельбекер, Дельвиг, Пушкин и другие в основном печатали свои стихи. Он же поделился с друзьями серьезными мыслями, своим видением флотской службы. Тогда уже у него твердо сформировался взгляд на свою дальнейшую жизнь, которую он решил навсегда связать с морской стихией. Статья, правда, оказалась никем не замеченной. "Расширение понятий наших физических, правовых, государственных, - рассуждал он, - дает служба морская, а воспитание духа в плаваньях и наслаждение морем, как бы воплощающим в себе вечность и величие мира, а также военная доблесть не могут быть ни с чем сравнимы".
После выпуска дороги вчерашних лицеистов расходились. Большинство ехали к родным, в свои поместья, потом на государственную службу…
Матюшкин давно слыхал о Василии Головнине. Знал о его романтическом плавании на "Диане", пленении коварными японцами. Нынче Головнин собирается в кругосветное плавание.
Александр I сказал, что каждый из лицеистов по окончании волен выбирать себе службу. Сейчас или никогда. Директор Лицея подал царю специальную записку "О желании воспитанника лицея Матюшкина определиться в Морскую экспедицию". Просьбу докладывал царю министр народного просвещения князь Голицын.
"Воспитанник лицея Матюшкин с самых юных лет имел страстное желание путешествовать морем, - читал, не особенно вникая, Александр I, - и поныне желание сие в нем весьма живо, так что он высшею степенью своего щастия поставил бы, если бы мог быть отправлен с какою-либо морскою экспедициею.
На удовлетворение сего желания его ныне есть возможность, если б мог быть определен в каком-либо звании при капитане Головнине, который отправляется, как известно, в Северо-Американские наши колонии. Матюшкин пишет и изъясняется свободно на трех языках, а потому мог бы быть употреблен к письмоводству; сверх того оказал он весьма хорошие успехи в математических и вообще во всех науках, в курс императорского лицея входящих. Он занимался несколько естественною историею и рисует изрядно. К сим качествам Матюшкин соединяет отличное поведение и прилежание, так что при страсти его к морской жизни и при твердости характера его нет сомнения, что он в избираемом им роде жизни полезен будет".
Как правило, император не удосуживал себя однозначными решениями и соизволил указать: "Снестись с министром морским, и ежели согласен, то определить".
В те времена попасть в кругосветные плавания было мудрено даже для флотских офицеров. Тем более для лиц, не имеющих отношения к флоту. Как правило, решающее значение имело мнение капитана корабля. Крузенштерн запросто взял в плавание своих родственников, кадетов, братьев Коцебу.
Капитан Головнин долго размышлял, но, пообщавшись с Матюшкиным, согласился… Бразилия, Камчатка, Русская Америка, Сандвичевы острова. Захлестнули впечатлениями, укрепили мнение в правильном выборе пути. Вояж через три океана навсегда связал Матюшкина с флотом…
Правда, приходится многим поступаться, например, задержками в присвоении звания…
- Не унывайте, Федор Федорович, - успокоил его Лазарев, - я вот и корпус кончил, и перерывов в службе не имел, однако каплеем до сих пор пребываю. Кстати, я все хотел вас спросить об Александре Пушкине. Пишет он, конечно, знатно, но что он как человек из себя представляет? - Алексей понизил голос: - Сказывают, ветреный и непутевый? Сами знаете, государь его не особенно жалует.
- Могу достоверно сказать, что Пушкин - это гордость России. Вряд ли второй такой поэт и гражданин скоро появится…
Лазарев расставался с Матюшкиным в Неаполе с некоторым сожалением.
- Спасибо за откровение, Федор Федорович. Авось встретимся еще. Так или иначе, буду всегда рад видеть вас у себя в холостяцкой квартире. Жду вас вместе с Михаилом Петровичем. Кланяйтесь ему.
Привлекательна служба морская для натур беспокойных, ищущих, неравнодушных неожиданными поворотами в службе, происходящими даже в мирную пору.
Во все времена армейская служба, когда не происходит военных действий, рутинна, страшно давит на психику человека думающего. Однообразные, изо дня в день экзерциции и муштра наводят тоску. Оторванность большинства армейских гарнизонов от культурных и политических центров замыкает офицерскую среду на мелких и подчас порочных страстях и лепит характеры людей этого круга. Отсюда так много среди армейцев недалеких скалозубов.
Другое дело флотская среда. Сам государственный механизм отводит военному флоту важную роль в сфере внешней политики. Маневренность составной части военного потенциала государства - флота - делает его незаменимым для достижения важнейших политических целей. Применение военного давления только своим присутствием стало в России со времен Петра правилом. Конечно, исходя из реалий обстановки и строгого баланса возможностей и поставленных целей.
Так случилось и в Средиземном море, где по воле царя эскадра Гейдена, а потом и Петра Рикорда вместе с бригом "Ахиллес" осталась еще на три года. Ей, русской эскадре, вменялось в обязанность всячески оберегать Грецию от внешних врагов и не допускать внутренних распрей. Недовольные усилившимся авторитетом России на Балканах, Англия и Франция продолжали свою вечную тактику "разделяй и властвуй". Для поддержки первого законного президента Греции Каподистрии, по его просьбе, в водах Греции надолго задержалась русская эскадра.
В конце декабря 1829 года Гейден определил состав эскадры Лазарева для отправки на Балтику. С неохотой расставался адмирал со своим верным помощником и флагманским кораблем.
"Сего 22 числа в ночь имею я поднять свой флаг на корабле "Фершампенуаз", а на корабле "Азов" спустить, - оповещал он эскадру в своем приказе. - Начальнику штаба г. контр-адмиралу и кавалеру Михаилу Петровичу Лазареву 2 как сотруднику моему, принося перед лицом всемилостивейше порученной мне отдельной эскадры душевную благодарность за отлично примерное во всех частях исполнение по занимаемому им званию должности, представляю е. пр-ву поднять свой флаг на корабле "Азов" и вместе с тем, яко старшему по мне флагману, быть командиром эскадры, снаряжаемой в Россию".
Отметил примерную службу нового командира "Азова" капитана 1-го ранга Степана Хрущева, похвалил весь экипаж. "При сем в особенности объявляю всем гг. офицерам корабля "Азова" полную мою благодарность, а нижним чинам за хорошее поведение и примерно отличное отправление службы жалую не в зачет по чарке вина на человека".
Эскадре Лазарева надлежало согласно монаршему указанию прибыть "в Кронштадт к 1 мая 1830 года непременно". Любил император отдавать волевые приказы с прямолинейной твердостью, не зная сути дела и не заглядывая в святцы.
В Финском заливе ледок держится иногда до середины мая. Под парусами на деревянных кораблях не разбежишься. Однако приказ есть приказ, и Лазарев спешно повел свою эскадру с Мальты на Балтику, не заходя ни в один порт. Эскадра успела бы вовремя, но посреди залива встретились непроходимые льды. Не любил Лазарев ныть, а поделиться сокровенным хотелось, да не с кем. Мог Авинову высказаться, но тот далеко, где-то в Нью-Йорке. И повелось, начал он с тех пор откровенничать в письмах со своим старинным дружком и однокашником Алексеем Шестаковым. "Из Средиземного моря прийти ведь не великая мудрость, - писал он другу в Смоленскую губернию. - Разве может быть за то, что излишне упорствовал в исполнении полученного мною повеления, т. е. прибыть в Кронштадт к 1 мая непременно, и через то принужден был подвергнуть эскадру чрезвычайной опасности во льдах. Довольно странно, что лед сплотился большими глыбами от самого Дагерорта вплоть до Готланда, и мы принуждены были пробиваться сквозь оный в бывшую тогда мрачную погоду при свежем ветре 50 миль с величайшими затруднениями; пройдя же Дагерорт, более льда в Финском заливе не видели.
Последствием сего было то, что каждый из кораблей потерял 200 листов меди, а некоторые повредили и настоящую обшивку; я, впрочем, по совести, себя не виню. Когда что приказано, то ведь всякому хочется исполнить, несмотря на то что главного-то хозяина они не спросили: как он расположит к тому времени льдами и ветрами? Противных ветров нам было много, и переход наш от Мальты до Кронштадта продолжался 59 дней, никуда не заходя, что так же было согласно с повелением. Пример сей может, однако ж, лечь тяжело на будущих командиров эскадр, особенно ныне, ибо дела наши обслуживают не Морские, а Армейские и, можно сказать, совершенно не знающие сего дела…" Без обиняков Лазарев намекает на князя Меншикова, переиначенного из сухопутного генерала в адмиралы, главного докладчика царя по морским вопросам.
Николай и не заметил опоздания. Сам прибыл к Лазареву на легендарный "Азов" под Георгиевским флагом. К Лазареву отнесся весьма благосклонно, даже "обласкал необыкновенным образом". Обошел весь корабль, как всегда, придирчиво осматривал каждый рундук в жилой палубе, проверял кранцы в батарейных палубах, интересовался подробностями сражения в Наварине. В каюте восхищался лазаревской коллекцией моделей судов, пушек, станков к ним, хвалил новшества на корабле. Меншикову сказал:
- По примеру "Азова" сие на все корабли распространить надобно. - Еще трепетала в нем "инженерная" жилка. Меншиков, конечно, согласно кивнул, а в душе сердился: "Откуда у этого Лазарева столько прыти, и все ему не так, все по-своему делает. Хлопот с ним не оберешься".
Так уж повелось с давних времен в столице - когда прибывали на Кронштадтский рейд корабли из кругосветных вояжей, после одержания побед над неприятелем, царствующие особы удостаивали их посещением.
Прежде бывали на кораблях Екатерина II, Александр I, цесаревичи, императрицы действующие и вдовствующие. Многие просто из любопытства. Тем более что в летние месяцы скука одолевала всех в Петергофе - балы, маскарады, фейерверки приедались. Интересно посмотреть диковинки заморских стран, надо похвалить экипажи, взбодрить своих верных матросов. Владельцы трона обязаны были показываться, хотя бы для проформы, на боевых кораблях. Балтийская эскадра военным щитом оберегала покой и целостность столицы империи. Ежели морской щит обветшает, не дай Бог, рассыплется, над Петропавловской крепостью взовьются иноземные стяги. Еще Екатерина-матушка испытывала страх в лихую годину: "Правду сказать, Петр I близко сделал столицу". Если Александр I "прогуливался" на палубах, то его брат основательно присматривался к флоту. Понимал, что для боя нужны крепкие кулаки. Так было, когда эскадра, "Азов" уходили к Наварину.
По возвращении победителей следовало привечать. Все, что на пользу делу военному, внедрять. Правда, проглядывалась давно, как и в армии, приязнь царя к внешней стороне, порядку и дисциплине беспрекословной, смотрам, смотринам…