7
Я понимал огромное значение наших, с точки зрения рядового солдата напрасных, переходов. Действительно, когда наша дивизия, пройдя пятьдесят километров, оказывается в резерве другой дивизии, то уже одно то, что мы стоим от нее не в пятидесяти, а в пяти километрах, придает ей двойную силу. То, что может совершить часть, имея за собой в пяти километрах еще часть, не может совершить та воинская единица, которая отстоит от другой на пятьдесят километров. А когда подкрепление появляется неожиданно, это имеет еще большее значение. Так что каждый шаг усталого солдата, сделанный во имя того, чтобы часть в нужный момент была в надлежащем месте, равен прямому выстрелу по врагу.
Невзирая на эти соображения, нескончаемые переходы нашей дивизии не вызывали у меня восторга, и поэтому, сдав "языка" в штаб, я по-настоящему почувствовал, что не даром ем красноармейский паек.
К слову сказать, сегодня старшина получил паек, в том числе ром. Особенно нас порадовало, что ром выдали за три прошедших дня, хотя обычно водка за прошедшее не выдается.
Несколько дней назад на одной большой железнодорожной станции, которую мы миновали не останавливаясь, я попросил у горожан, которые уносили с разбитых вражеских складов разные хозяйственные вещи, два небольших термоса. Они привлекли меня прелестными, красными, навинченными сверху стаканчиками. Я положил термосы в сани. Земляк, который погонял мула, уверял меня, что он выбросит эти термосы, как только я отойду от саней. Мои мольбы были гласом вопиющего в пустыне. В этот момент верхом проехал начальник штаба полка и, увидав термосы, попросил один. После этого второй термос возрос в цене и благополучно доехал до нынешнего привала.
Весь взвод был в сборе, ночного наряда не предвиделось, и мы решили поужинать по-настоящему. Пригласив хозяина с женой, уселись за длинный стол, и старший лейтенант, наполнив красный стаканчик от термоса, провозгласил первый тост за командование, которое руководит победоносным наступлением Красной Армии.
Стаканчик пошел по кругу.
Двадцать бойцов, собранных из самых разных уголков Советского Союза, сроднились в походе, и нам было приятно, что мы сидели вместе за длинным, словно праздничным столом, воспользовавшись минутой передышки, которая так редко выпадает в наших тяжелых военных трудах. У всех было хорошее настроение, и каждый круг стаканчика веселил нас еще больше, делал доброжелательнее. Все казались милыми, хорошими и говорили друг другу только приятное.
Языки развязались. Хотя украинцев во взводе было только двое - я и мой земляк Гнатенко, - мы затянули украинскую песню.
Стаканчик еще кружил, но бойцы один за другим выходили из-за стола и приземлялись. Вскоре и моя "душа наполнилась до краев".
Надев полушубок и шапку, положив под голову диск от автомата, я улегся на свежей соломе. Только старшина с двумя или тремя товарищами упрямо не покидал плацдарм у стола.
Ночь прошла как в сказке - без "Подъема", без "Выходи строиться!", без команды "В ружье". Это была третья ночь за последние три недели, которой мы воспользовались так, как до войны ею пользовались миллионы людей.
Мы еще отдыхали целый день, пока два батальона нашего полка брали село, в которое мы позавчера ходили в разведку. Во второй половине дня стрельба стихла, и в направлении передовой проследовала на машинах мотомеханизированная бригада.
Позавтракав, мы расселись кто на полу, кто на скамье или стульях, и каждый занялся своим делом.
Я решил добиться, чтобы мой автомат безукоризненно сверкал, и два часа без устали шлифовал о валенок те части, которые покрылись ржавчиной. Не могу сказать, чтобы такое дело доставляло мне наслаждение, зато старшина, посматривая на меня, замирал от удовольствия - ведь по уставу оружие надо чистить именно так, а не кирпичом или золой.
Кузьмин, человек суровый и не очень разговорчивый, сегодня изменил своей привычке и рассказывал о рыболовецкой артели, в которой работал до войны. Он говорил медленно, с длинными паузами после каждой фразы, так, словно думал вслух, а не рассказывал. Бойцы притихли, слушали короткие, но яркие истории о Японском море, о сопках Сихотэ-Алиня, о кунгасах, наполненных рыбой, о бурях и штормах, о людях в промасленных зюйдвестках.
- Не растравляй мне душу, Кузьмин! - вдруг вырвалось у старшины. - Не могу я спокойно слушать о море! - Он со стоном выдохнул воздух и печально добавил: - Где теперь мой корабль? Увижу ли его?
Наступило молчание. Все задумались, и я видел по лицам, что перед каждым бойцом сейчас проплывает корабль его мечты.
Оленченко первый нарушил паузу:
- Ну, подцепили вы косяк, а дальше?
- Подцепили так, что едва вытащили. Трюмы были полны. Ссыпали всюду, куда не лень.
- Рыбу? - спросил Оленченко, хотя было ясно, что речь шла о рыбе.
- Рыбу. А тут начинается шторм. Капитан говорит: ребята, неужто выбрасывать улов в море?
- Рыбу? - взволнованно спрашивает Брылев.
- Рыбу. Тогда я говорю: пустите меня к штурвалу. У меня рука твердая. Доведу. А море уже ревет…
Когда Кузьмин закончил рассказ, поднялся шум. Каждый говорил о своем, и никто никого не слушал. Земляк несколько раз напрасно старался привлечь внимание бойцов тем, что его колхоз - миллионер, но, почувствовав свое бессилие, решил ограничиться одним слушателем и пододвинулся ко мне: его колхозу не хватало 70 тысяч, чтобы стать миллионером, и осенью 1941 года доход должен был перевалить за миллион! Немцы колхоз сожгли, но у них люди дружные. Артель все равно станет миллионером.
- Ты понимаешь, что наша армия - это вооруженный народ? - перебиваю я Земляка. - Вооруженный народ!
Он пропускает мое замечание мимо ушей и, воодушевляясь, доказывает, что, к примеру, птицеферма, казалось бы такая мелочь на первый взгляд, может дать колхозу такую прибыль, что о-го-го, а по стогам прошлогоднего хлеба в освобожденных районах он видит, что немцы засорили землю сорняками. С таким выражением лица, словно поверял мне великую тайну, он говорил, что после войны надо будет пахать глубже, иначе семена бурьяна взойдут раньше, чем семена культурных растений.
Тем временем из штаба вернулся старший лейтенант и приказал готовиться к походу. Через полчаса прозвучала команда: "Выходи строиться!" Бойцы, растревоженные воспоминаниями о прошлом и мыслями о будущем, быстро выполнили приказ, покинув дом и впрямь как "по команде". Старшего лейтенанта даже удивила такая дисциплинированность всех без исключения, и он с минуту вглядывался в наши лица, чуть мрачноватые, как бывает у людей, принявших важное решение.
Шагать пришлось всего восемь километров. Полк остановился в только что отбитом у немцев селе. Не успели мы стать на квартиру, как старший лейтенант послал меня в штаб связным, так как разведчик, выполнявший эту обязанность, заболел.
Я отрапортовал оперативному дежурному о своем назначении и уселся в первой комнате, ожидая поручений. Дверь в комнату, где расположился штаб, была открыта, и я видел озабоченные и возбужденные лица командира полка и других офицеров. Из обрывков разговоров я понял, что ожидается танковая контратака немцев.
Вошли два незнакомых мне капитана, и лицо комполка стало спокойнее. Это были командиры полков гаубичного артиллерийского и гвардейских минометов, прибывших к нам в помощь.
Дверь скоро закрыли, а через пять минут оттуда вышел ПНШ-2 и приказал мне немедленно вызвать в штаб командира пешей разведки. Я вышел на улицу. Погода менялась, сырой ветер гнал тяжелые тучи, и снег под ногами не скрипел. Для разведчика - чудесная пора.
Старшего лейтенанта я встретил по дороге и в штаб вернулся буквально через пять минут. Оперативный дежурный отметил мою исполнительность поощрительной улыбкой, и хотя моей заслуги в том не было, он потом все время относился ко мне с уважением.
Работа связного довольно скучна - жди, пока тебя куда-нибудь пошлют. Но она и интересна: ведь ты первый узнаешь все новости и пребываешь, так сказать, в центре событий.
Сегодня в поведении штабных офицеров чувствовалась озабоченность и нервозность. Это ощущалось и в тоне командира полка, и в приглушенных разговорах офицеров, и в выражении их лиц. Наш старший лейтенант вышел из штаба такой озабоченный, что я не решился ни о чем его спросить.
Часа через два он вернулся и уже не уходил до утра.
В комнате, где разместился штаб, было так накурено, что все чаще и чаще приходилось открывать дверь. Это давало мне возможность разобраться в обстановке.
Часов в десять я услышал обрывок заинтересовавшего меня разговора.
- Как фамилия бойца? - обратился с вопросом командир полка к нашему старшему лейтенанту.
- Красов.
- Вы проверяли его? Вы уверены, что он не растеряется?
- Я отвечаю за него, - спокойно ответил старший лейтенант.
Командир полка часто снимал телефонную трубку, спрашивал: "Ну что?" - и всякий раз после этого вопросительно поглядывал на старшего лейтенанта.
- Вы понимаете, что будет, если танки пройдут? Я ставлю под угрозу весь полк, - кто этот Красов? - говорил комполка, не скрывая волнения.
- Красов - коммунист. Он выполнит свой долг, - так же спокойно повторил старший лейтенант.
- Но ракеты нет! О чем я могу думать?
Дверь закрылась. Что такое? Очевидно, Красов получил очень важное задание. Меня это удивило. Красов - надежный разведчик, но есть лучше. Почему старший лейтенант решил послать именно его?
Время тянулось отчаянно медленно. Из-за двери до меня доходило лишь неясное бормотание, и я нервничал. Что с Красовым? Какая ракета? Я слишком хорошо знал командира взвода: если он не волнуется - бояться нечего. Теперь я с нетерпением ждал, когда откроется дверь, чтобы убедиться, что командир не потерял уверенности.
Наконец дверь открылась, и я понял, что настроение в комнате упало. Все были явно угнетены. По тому, как старший лейтенант все время наматывал волосы на палец, я понял, как сильно он волнуется. Командиры полков гаубичного и гвардейских минометов встали.
- Ежели что - дадите знать, - сказал артиллерист.
Наш капитан мрачно кивнул головой. В полной тишине оба артиллериста вышли из штаба. Когда они проходили мимо меня, я увидел, как один из них безнадежно махнул рукой, отвечая на вопросительный взгляд другого.
Командир полка так укоризненно взглянул на старшего лейтенанта, что даже я смутился.
- Вы безответственно отнеслись к своим обязанностям, - сказал он. - Кого вы послали? Бухгалтера?
- Красов прежде всего коммунист и боец! - Лицо лейтенанта залилось краской, но отвечал он совершенно спокойно.
- Вы, кажется, собираетесь читать мне политграмоту? - едко проговорил командир полка и тоже покраснел. - Надо проверять своих бойцов! Одно дело - идти в разведку с группой, и совсем иное - одному. Красов ходил один куда-нибудь? Нет! Какое право вы имели ставить полк под угрозу? Вы знаете, что, если сигнальщик растеряется, танковая колонна завтра атакует нас? А если не растеряется - танки сегодня же будут уничтожены нашей артиллерией на подходе к передовым позициям. Какая возможность совершенно без потерь уничтожить вражескую технику! А вы послали бухгалтера! Он ведь ни разу не ходил один в тыл врага? Нет! А что, если ваш разведчик сейчас дрожит где-то под кустом? Или отошел черт знает куда от шоссе…
- Товарищ капитан, ведь только половина двенадцатого. Танки могут пройти на рассвете. Ракета будет! Я уверен в Красове. Я разговаривал с ним.
- Разговаривал! В том-то и беда, что только разговаривал!
Капитан взял трубку, спросил: "Ну что?" - и, бросив ее, проговорил:
- Э, черт!
Дверь снова закрылась, я сидел как на иголках. Я волновался за полк, за Красова, за старшего лейтенанта. И впрямь, почему было не послать Кузьмина или Сашу? Действительно, такой случай!
Мы получили сведения, что немцы сегодня ночью собираются перебросить по шоссе, которое простреливается нашей артиллерией, танковую колонну. Неожиданным для врага ударом двух артиллерийских полков мы смешали бы их танки с землей. И вдруг такое невезение! Теперь, очевидно, придется послать воздушную разведку, немцы поймут, что намерения их разгаданы, и найдут иные пути для переброски своей техники.
- Э, черт, - повторил я слова капитана.
Через полчаса дверь снова открылась.
В штабе царили молчание и подавленность. Только наш старший лейтенант, упрямо сжав губы, сидел нарочито спокойно, всем своим видом показывая, что не утратил веры.
Вдруг заурчал "виллис", и через минуту в штаб вошел полковник - командир дивизии. В ответ на мое приветствие он махнул рукой и быстро прошел в соседнюю комнату.
Присутствие комдива, его мужественная фигура, уверенное, с умными глазами лицо успокоили меня.
- Надо уметь ждать, - услышал я из-за двери его голос и окончательно успокоился.
Прошло, должно быть, около часа. Из-за двери доносился громкий голос комдива. Я понял, что вопрос стоит так: ждать сигнала Красова или выслать воздушную разведку, повесить над шоссе "фонари" и таким манером разбить планы немцев. Слышен был только голос полковника. Я не знал, что отвечает командир полка, и с замиранием сердца ждал решения.
- Почему вы думаете, что немцы начали переброску танков с вечера? Самое удобное время - вторая половина ночи. Я не вижу оснований для беспокойства, - говорил полковник. - И потом - старший лейтенант уверен в бойце.
Командир полка что-то возразил, но что именно - разобрать было невозможно.
- Ах так? - снова голос полковника. - Тогда пусть старший лейтенант доложит, на чем основана его уверенность.
Командир дивизии приоткрыл дверь и, смяв между пальцами сигарету, выбросил ее.
- Я слушаю вас, товарищ старший лейтенант, - повторил он и, опершись о косяк, вдыхал холодный воздух, идущий из нашей комнаты.
Командир взвода встал. Он был бледен, но смотрел все так же спокойно и уверенно.
- Во-первых, Красов - коммунист. Во-вторых, он вполне сознает всю ответственность задания. В-третьих, - старший лейтенант сделал паузу, - Красов знает, каково на сегодня состояние противотанковой техники нашего полка.
- Иными словами - вы верите в своего бойца, а мы хотели услышать от вас, насколько хорошо вы его знаете, - мягко сказал полковник.
- Знаю? Я с Красовым три месяца ел из одного котелка, и уже больше месяца нам приходится спать раз в неделю! Разве этого мало, чтобы узнать человека?
- Думаю, лейтенант прав, - сказал полковник и перевел взгляд на капитана.
Я почувствовал, как в комнате сразу разрядилось напряжение и всем стало легко.
Вдруг заработал зуммер. Капитан схватил трубку, и, прежде чем он произнес слово, я по его лицу понял, что это сообщение о сигнале Красова.
Полковник подошел к старшему лейтенанту и долго жал ему руку.
…Утром, когда меня сменили, я рассказал товарищам, что, по данным воздушной разведки, огонь нашей артиллерии был очень метким, а также предупредил своих, чтоб они готовились к походу. Через час мы присоединились к колонне и вышли из села.
Хотя ночью пришлось мало спать, идти было легко, ведь шли днем. К тому же наш взвод шагал во главе колонны, и мы могли двигаться с той скоростью, какая была нам удобна…
Маршрут был известен, мы опередили полк километров на пять и смогли отдохнуть в одном из встречных сел, пока нас не нагнала колонна.
К месту назначения мы прибыли заблаговременно и уговорили начальника тыла дать квартиру, которую нам хотелось.
На одном из привалов я достал несколько листов немецкой карты и увидел, что движемся мы по направлению к Харькову. Рассмотрев карту и вспомнив последние сообщения Информбюро, я понял, что без наших быстрых передвижений по флангу мы не смогли бы сейчас таким темпом идти вперед, к Харькову.
И хотя полк вышел в поход среди ночи, я обрадовался - впереди лежал родной город.
Харьков!
Часа два полк шел по тракту, потом свернул в сторону и двигался уже по едва заметной дороге, пробитой в глубоком снегу. Впереди рота автоматчиков, за нею дивизион артиллерии, потом разведка. Перед нами расстилалась не дорога, а две глубокие колеи, наполненные сыпучим снегом. Идти было трудно, и, когда полк остановился, все очень обрадовались.
Но остановка затянулась, и наш командир взвода, прихватив меня, пошел разузнать, в чем дело. Выяснилось, что дорога обрывалась возле одного из стогов. Проводники, взятые в селе, два старика - кум Андрий и кум Сергий - беспомощно разводили руками.
- Должно, мы свернули раньше времени? А, кум Андрий?
- Может, и так, кум Сергий.
Комбат-2, который вел сегодня колонну, нервничал, рассматривая карту при свете электрического фонарика. Ветер рвал, засыпал мелким сухим снегом бумагу, и мы со старшим лейтенантом помогали комбату расправлять и держать карту. Где-то поблизости должен быть хутор. Мы вглядывались в серую мглу, но не видели ничего, кроме бескрайнего белого поля.
- Дайте мне этого автоматчика, - попросил комбат у старшего лейтенанта, указывая на меня.
Усевшись с комбатом и двумя стариками в сани, мы поехали в степь. Каждые полкилометра мы останавливались и расходились в разные стороны в поисках хутора. Казалось, что-то чернело на горизонте, и я, увязая в глубоком снегу, бежал в ту сторону, но вместо дома натыкался на нескошенное поле или на кусты прошлогоднего бурьяна.
Мы потоптались так часа два, и, мокрый от пота, я едва сдерживал злость, накопившуюся против стариков. Вдруг мы увидели огоньки, они то появлялись, то гасли справа от нас. Очевидно, там лежал тракт.
- Выйдем на дорогу, - посоветовал я, - и поищем хутор по ту сторону тракта, как это указано на карте.
Через полчаса мы были у дороги, по которой на малом свете нескончаемой вереницей двигалась какая-то мотомеханизированная часть.
"На Харьков!" - мелькнула радостная мысль, и холодная, ветреная ночь уже не казалась такой неприветливой. На наше счастье, хутор оказался совсем рядом, и мы попали прямо на огороды, а через десять минут, сменив двух стариков на одного дядьку Мусия, выехали в полк.
Но пока мы с комбатом блуждали по степи, полк нашел дорогу, и мы, вернувшись на то место, откуда уехали, застали лишь последние подразделения второго полка нашей дивизии, который шел за нашим. О том, чтобы обогнать два полка на уставшей лошади, нечего было и думать, комбат решил вернуться на хутор и оттуда по другой дороге догонять полк. Мне он скомандовал:
- В свое подразделение шагом марш!
Минут десять я шел за полком, сдерживая обиду на комбата-2, который забросил меня за восемь, а может, и за десять километров от моего полка. Потом я сошел с дороги и, увязая в снегу, стал обгонять колонну. Иногда попадались места, где снежный наст был тверд, и я метров десять легко бежал, потом снова попадал на мягкий снег и едва брел. Устав, я возвращался на дорогу и присоединялся к колонне. Как назло, полк двигался почти без остановок; и когда я в конце концов опередил его, у меня звенело в ушах и я едва плелся.
Теперь надо было обогнать свой полк. На мое счастье, в нашем обозе, который двигался позади, я встретил знакомого бойца, и он охотно предложил меня подвезти. Я сел, но уже минут через десять моя мокрая от пота одежда так заледенела на ветру, что я был вынужден соскочить с подводы и побежать вперед.
Снова глубокий снег, но понемногу я обгоняю одно за другим наши подразделения, хотя и чувствую, что до головы колонны еще далеко.