- Здорово! Как звать-то? - откликнулся Ус, пристально и хитро осмотрев новичка.
- Стяпанка Зимовин.
- Отколь?
- Рязанских земель. Боярский мужик я, Василь Лавреич.
- Пошто ж ты ко мне пришел?
- Хочу за казацкую правду с боярами биться, - ответил пришелец.
Василий снова пристально посмотрел на него.
- Пахотный? - спросил он.
- Был пахотным…
- Ну, садись вечерять, - сказал Ус, подвинувшись и давая место возле себя.
Мужик сел возле него к горячей похлебке, которую снова поставила стряпуха перед Василием.
- Ешь, гость. Ты не брезгуй: я здрав. Не зараза какая. В болоте застыл - оттого и язва.
Оба взялись за ложки.
- Каких, говоришь, ты земель? - внезапно спросил его Ус.
- Рязанский…
- Соврал! - подмигнув, с усмешкой сказал атаман. - Рязанских за то косопузыми кличут, что вяжут кушак узлом на боку, а ты опояску стянул на пупе!
- Так, сбилось… - пробормотал мужик, поспешно поправив пояс, будто это было важнее всего.
- И поклон у тебя не тот, не мужицкий, - дворянский поклон: головой мотнул, да и все, будто спину сломать страшишься! Полем шел - зеленя топтал не жалеючи. Вечерять сел - и лба не окрестишь. Кажи-ка ладони…
- Что глумишься, Василь Лавреич! - воскликнул пришелец. - Что низко тебе не кланялся - не обидься: боярам устали поклоны бить. Зеленя топтал - не приметил, а сел вечерять - бог простит - с голодухи забыл помолиться.
- Кажи-ка ладони! - настойчиво повторил атаман.
Мужик протянул вперед руки ладонями вверх.
- И мозоли, видишь, не те, и руки нежны! Сохою ты не владел, сын боярский, а саблей. Лазутчика видно! Что же, повесить тебя за то? - с насмешкою спросил Ус. - Такая лазутчику у меня за смелость и хитрость награда.
Мужики окружили толпой костер Уса. Слух о странном пришельце уже пробежал между ними, и они все сошлись сберечь своего атамана.
- Укажешь повесить, Василий Лавреич? - спросил Петенька Рыча, подвинувшись ближе.
Василий хитро посмотрел на пришельца, вид которого изображал не испуг, а скорее смущенье…
- Да что вы, ребята! Он гость атаманский! Кто же гостя-то весит?! А ты кушай, кушай, Степан Тимофеич. Я так ведь, к слову… Я сам ведь хлеб-соль твою ел. Мне тебя принимать почетно!.. - со смехом сказал Василий.
Мужик хлопнул ложкой себя по ляжке и неожиданно громко расхохотался.
- Признал, окаянный! Да как ты меня признал? Али видел?
- Видал, видал, - подтвердил с улыбкой Василий. - Ведь ты атаман большой, а нас, мужиков-то, много. Тебе нешто всех упомнить!.. А пошто ж ты нечестно ко мне пришел? Добром бы приехал. Я б принял тебя добром, пир созвал бы…
- Пришел тебя звать в кумовья, крещати бояр, да хотел прежде кума поближе видеть. Ты - казак, я - казак. Нам едина дорога, Василий! - убежденно сказал Степан, отбросив притворство.
- Мы не казаки, а мужики, Степан Тимофеич! - ответил Василий. - Мужик за правду мужичью встает, а вы для корысти да озорством. Нам волю свою добыть, чтобы землю взять, хлеб пахать в поте лица, по божью веленью, а казаки… тьфу! Земли у вас - море без края; поглядеть - то черным-черна, от жиру аж лоснится вся на солнце, в горсти помять - то как пух… А нет чтоб пахать!..
- Срамота казакам! - воскликнул один из ватаги, стоявший поближе к костру. - Как собаки на сене!..
- И скажи ведь, откуда такая неправда на свете?! - заметил второй. - Кому не надо - дается. А нет чтобы нам, землеробам!..
- Истомилась казачья земля, извелась бесплодием, - продолжал Василий. - Поначалу и мы тебя почитали, Степан. Слыхали, что брат твой Иван за беглых перед Корнилой вступался. Мы чаяли скопом сойтись под его рукою, бояр побивать…
- Великое дело! - заметил Разин.
- Не то что персидские лавки грабить! - опять перебил его Ус. - Ан, Иван Тимофеич, царство ему небесно, загинул за правду.
- Бояре сгубили… - вставил Степан.
- Вот то-то!.. Сергей Микитич, твой шурин, тоже прежде-то правду видел. Привел нас к себе добру сотню, поил, кормил. Твоя Алена Никитична нам пироги пекла… Тут ты воротился. Сергей нам тебя-то хвалил. Как ты домой пришел, Сергей говорит: "Ну, братцы, весь Дон заберем. Богатырь святорусский явился!" Верили мы. Ан ты изменил: пошел перса шарпать, богатством прельстился… Бесплодна смоковница ты, оттого нам с тобой не с руки!..
- Неправ ты, Василий! - ответил Разин. - Бояре богаты: у них и ружье, и порох, и пушки, и хлеба вдоволь. Голодному люду с ними не сдюжить. А ныне и мы богаты! Ныне у нас на них силы довольно. Кабы я перса не шарпал, на что бы мне войско свое снарядить?!
- А что нам в твоем-то войске! Ты казакам норовишь, не народу! Князем стать хочешь, казацкий уряд в Понизовье устроить… Ну, скажем, стрельцы к тебе набегут, ну, станет, наместо Черкасска, Астрахань город казацкий. А как на Руси будет жить народ?
- Как жил! - сказал Разин. - Жил, не помер доселе народ. Землю пахал…
- Бояр кормил хлебом, дворян, казаков - захребетного люду мало ль на свете! - с насмешкою перебил Василий. - Ныне ты Волгу и Яик возьмешь - еще того более дармоедов станет. Бояре посмотрят: страшна казацкая сила! - и скажут тебе: "Давай мирно жить, Степан Тимофеич, служи государю добром, а мы тебе хлебное жалованье, и денежное жалованье, и пороховую казну будем слать, и меха, и сукна". Держава казацкая станет!
- Худо, что ли?! - спросил Разин.
- Кому и добро! - ответил Василий.
- А худо кому?
- Мужику - землеробу! Ему еще дармоедов на шею прибудет… А станет народу тошно, и всею Русью подымется он побивать бояр, да дворян, да вас, казаков…
- За что же казаков? - удивился Степан.
- За то, что работать не хочешь, а ложку тянешь! Вот за что, Степан Тимофеич! Мужик на вас шею гнет, горб натирает! А ему с каждым годом тошней!.. Не зря он бежит с Руси.
- Ну и пусть бежит к нам… Я всех приму…
- Примешь? - с усмешкой спросил Василий. - Ну ладно. А когда все к тебе в казаки убегут, кто же станет пахать да сеять? Где хлебушка взять?..
Степан засмеялся.
- Надумал тоже! Ведь вон сколь народу на русской земле. Как же все убегут!
- А не все, так им больше работы станет и жизнь тяжелей!..
Степан озадаченно замолчал.
- Ну, как? - с усмешкой спросил его Ус.
- Мудрец ты, право!.. Мудришь, мудришь - намудрил целую гору!.. Чего ж ты хошь?! - даже с какой-то досадой спросил он.
- Не то ты надумал, Степан, - сказал Ус. - Не державу казацкую надо народу.
- А что?
- А всю Русь воевать у бояр! - прямо сказал Василий и поглядел на Разина.
- Всю Русь?! - повторил Степан. - Эко слово великое молвил, Василий!.. Куды занесет! Ру-у-усь! - будто прислушиваясь к самому звуку, задумчиво повторил Разин.
- Бояр побивать на Руси, Степан, чтоб нигде не осталось им места, а жизнь по-казачьему ладить, как у Черкасов: те пахотны казаки - казаки, те торговые казаки - и они казаки, тот бочар, тот кузнец - и те казаки… Живут, сами себе обирают старшину, а время пришло воевать - за сабли берутся да в Запорожье!..
Но Разин почти не слушал Василия. Величие замысла поразило его. Он мыслил сложить воедино казачьи земли, собрать их под одного атамана, а этот покрытый бессчетными язвами богатырь вон что надумал!..
- Русь воевать! Ведь эко великое слово-то молвил! Другого такого-то слова на свете не сыщешь!.. - задумчиво глядя в угли костра, повторил Степан. - Мечтанье! - вдруг оборвал он, словно опомнившись. - Илья Муромец сиднем сидел и не чаял, что станет богатырем святорусским, а сила пришла - куды деться от силы? - и встал!.. А ты, Василий, навыворот: был-был богатырь, да сила тебе изменила. Другой бы на печку влез, лапти плесть, а ты силу свою позабыть не хочешь. Замах у тебя богатырский, точно, я не в обиду тебе. А сам ты - ну будто дите… Понизовые земли казачьи собрать воедино - то славно. А набрать мужиков да с боярами меряться силой - ку-уда-а! У них и стрельцы, и дворяне оружны, и немцы… А много ль у нас?..
Ус наблюдал за волнением Степана.
- А сколь ныне людей у тебя в ватаге? - спросил он.
- Ныне у нас не ватага, а войско. Тысяч пять.
- И все справно?
- Все справно: пушки, пищали, мушкеты, пороху вволю, ратному делу обучены ВСЕ. Запорожское войско четыреста сабель прислало. Алеша Протакин с тысячью конных пришел… Да ты не о том помысли, Василий, - а сколь у бояр?
- Выходит: твоих тысяч пять да моих тысяч сорок, а встанем войной - и все сто набегут. Так-то и дрогнут бояре, - уверенно сказал Ус.
Разин вспыхнул.
- Побойся ты бога, Василий! Отколь у тебя сорок тысяч?! Пятьсот человек бы ладно! - воскликнул он, возмущенный наглою ложью Уса.
- Чудак ты, Степан! По домам мужики. Как хозяйство-то кинуть? Весна ведь - и пашут! А надо станет, не сорок - и сто сорок тысяч встанут!
- Без хлеба мужик - не воин, честной атаман! Отсеются - встанут с ружьем! - выкрикнули из толпы мужиков, слушавших всю их беседу.
- Вот ты и помысли, Степан, сколько нас нынче, - продолжал между тем Василий. - Нас - весь народ! Нас - русская сила! Вот сколько нас! Помысли сам, кого больше - дворян али черни людской? Ты крикни народу, что ружья даешь на бояр, - а там и считать принимайся!..
- Ишь ты! - поддразнил Степан.
Его увлекла дерзкая мысль Василия. У него закружилась голова, но он боялся сразу поверить в эту мысль и сам себя охлаждал насмешкой…
- Кипит вся земля, Степан Тимофеич, - продолжал Ус. - Атаманов повсюду немало - и ты атаман, и я атаман. А кого народ изо всех из нас большим поставит?
- Может, тебя! - ревниво сказал Разин.
В этот миг он подумал, что Ус в самом деле больше, чем он, достоин того, чтобы стать впереди.
- Может, меня, - спокойно ответил Ус. - А может, тебя, Степан… Ты моложе. Тебе, поглядеть, сорока еще нет, и здоров и славен. Ты сам к народу иди. Не к одним казакам да стрельцам, а к народу! Всему народу стань головой и вожом. А вожом стать - не легкое дело, не то что разбойничьим атаманом. Надо, чтобы народ тебе сам поверил, чтоб люди дома покидали, жен и детей, да к тебе под великую руку шли…
- Под великую? - вдруг со смущенной усмешкой недоверчиво переспросил Разин.
- Стыдишься сам величаться? - понял его Василий. - А ты не стыдись, не девица! Слыхал я, как в Астрахани стречали тебя. Не золотом ты покупал астраханский народ. К Приказной палате сколь люда тебя провожало? Сколь здравиц кричали тебе?! Вот где твое величанье. Народ-то ведь слыхом слыхал, что ты воин победный, ты кизилбашцев на суше и на море бил, бояр не страшился, дворян казнил, ан тебе государь даровал прощенье. Так, стало, ты сила!.. Народ силу любит. А коли такая-то сила сама за народ - тогда что?! Народ за тобой куды хочешь пойдет…
- Народ, Василий, дурак! Народ золотны уборы любит, шелк да парчу… Уборам и честь!.. Я в Астрахань шел - паруса парчовы да шелковы в забаву народу ставил, дорогу мне бархатом да сукном устилали. Народу то любо!..
- Сам ты, гляжу, дурак! - оборвал Василий. - И воеводы ходят в золотых уборах, а где им такая честь? Если ты покуда еще не велик, то народ величаньем своим тебе путь указует к величью… Путь указует! Велит народ тебе стать воеводой народным. Кричит: "Пособляй на бояр! Подымай нас, веди на неправду!" А ты - в кусты?
- Сроду не хоронился! - вспыхнул Степан.
- Не к лицу бы тебе! - согласился Василий. - Стало, надо вставать. Видишь, время приспело. А слава другая пойдет об тебе - ты боярам еще грозней учинишься… Города и деревни сами к тебе потекут… Так что ж, стало, вместе? Мужиков-то не кинешь в беде?
Василий испытующе взглянул на Степана.
- За себя самого и за всех казаков обещаюсь не кинуть, - твердо ответил Разин, поднимаясь от потухшего костра.
- Погоди, Степан Тимофеич, еще я хотел тебя упредить, - остановил его Ус. - Слыхал я, что ты к боярам в Москву посылал на поклон. К шарпальным делам бояре привычны - тебя и простили. А мы на самих ведь бояр встаем, нам не кланяться им - и прощенья нам не будет.
- До смерти, Василий, прощения не стану молить. До последнего буду биться! - твердо сказал Разин, словно давая клятву.
Опять беспокойные вести
Астраханский воевода Иван Семенович Прозоровский накинул персидский халат на плечи и, ленясь обуваться, босиком зашлепал по дощатому полу, с сонным любопытством поглядывая на оттопыренные и почему-то лихо задранные вверх большие пальцы собственных несколько косолапых ног.
Еще не ударили к ранней обедне, а солнце уже играло в изломах веницейских цветных стекол в окнах воеводского дома, составлявших гордость воеводы. Уютные оттенки нежных сумерек царили в белых сенях.
Две девушки с каким-то ведерком, затаив дыхание, беззвучно выскочили из сеней во двор. Иван Семенович покосился на них с ленивым недовольством, но не окликнул. Он спустился с крыльца во двор. Песок под ногами был слегка уже подогрет утренним солнцем. Воевода сощурился и, пальцами ног загребая песок, пошел в сад. Проходя мимо высокой конюшни, он услыхал уговаривающий низкий голос конюха: "Стой, тпру, стой!" Боярин привстал на цыпочки и через окошко конюшни увидел, как конюх вплетает цветную тесьму в гриву его коня, чтобы волос лежал волнистей и красивее.
"Песий сын, поутру заплетает! Отдеру! Сказано, с вечеру плесть!.. Сколь раз говоришь - толку чуть!" - подумал боярин.
Он беззвучно пошел в сад.
Садовник вышел ему навстречу с полным ситом тепличной клубники - первой ягоды.
- С добрым утром, боярин-батюшка! Накось отведай, - сказал он, протягивая сито.
Боярин захватил горсть из сита, высыпал в рот, смакуя сок, переминался с ноги на ногу, щурясь от солнца, давил языком ягоду, проглотил и ловко стрельнул изо рта в кусты залпом зеленых корешков.
- Зелена! - заключил он.
- Укажи не спешить. Обождать бы денек, то поспели бы лучше, - поклонился садовник.
- Завтре оставь, не сбирай.
- Черешни цветут, боярин. Добры будут черешни. И пчелки на солнышке вьются…
- Ладно. Смороду смотри береги от червя. Пойдем винограды глядеть. Да поставь ты сито, кому оно! Слей водицы помыться.
Садовник поставил сито в траву, ковшом из бочки черпнул воды, только что привезенной с Волги. Боярин подставил пригоршни; умываясь, пофыркивал, трепля мокрую черную бороду.
- Рушничок? - готовно спросил садовник.
- Так лучше, пускай просвежит…
Подставляя легкому ветерку мокрое лицо, боярин пошел по саду вперед. С бороды на халат вишневого цвета стекала вода.
Они пришли на лужайку, уставленную жердями, вокруг которых вились цепкие виноградные стебли. Свежие листики, не крупнее листьев смородины, уже покрывали упругие завитки стволов и зеленых стеблей. Боярин присел на корточки возле них, ревниво щупая пальцами в дорогих перстнях влажность и рыхлость почвы.
- Птичья помета в полив добавил? - строго спросил он садовника, сдвинув густые серебристые брови.
- Во всем - как учили, боярин…
- Добро взрастим, то осенью самому государю, буди он здрав, пошлем в дар…
- На Москву?! Не сопрел бы в пути! - заметил садовник, словно бы виноград уже зрел на стеблях.
- Кизилбашцы из-за моря возят - не преет! Чего ему преть! Учат в стружке держать…
- Мыслю, боярин-свет, собирать его надо не дюже спелым в дальний путь-то…
- Увидим. Купец обещал, армянин, что досмотрит. Как будет спелее, совета даст… Смотри, от червя, ото ржавчины береги…
- Раз по десять на день гляжу, князь-боярин. Куды ни пойду, все опять ворочаюсь сюды.
- Ну, гляди!
Боярин крякнул, вставая, схватился за поясницу. Садовник его подхватил под руку.
- С трудов, сударь, спинка неможет. В баньке с медом парь, пользует… Пчелы медок-то несут!
Пошли к ульям. Тут шла работа: летали к колодам тысячи пчел, гудели, как ратные трубы.
- Несу-ут! - с удовольствием произнес боярин.
- И воску богу, и сладости людям - всего напасают!.. - подхватил садовник.
Со двора доносились ржание лошади, крик павлинов, кудахтанье кур и мычанье коров. Боярин радостно слушал разноголосое пробуждение своего двора.
Он прошел мимо яблонь, любовно потрогал веточки пятилетки, впервые давшей десятка два нежных цветков, осмотрел парники с рассадой арбузов и дынь.
Ударил колокол в церкви. Воевода и садовник истово закрестились.
- Пора за труды! - со вздохом сказал боярин.
Он пошел из сада. Садовник его провожал…
- Киш, проклятые! Киш, ненасытные глотки! Киш, черти хвостатые, прости господи, киш! - вдруг закричал садовник, со всех ног кинувшись к ситу клубники, оставленной на траве, которую с жадностью дружно расклевывали нарядные воеводские павлины…
Нехотя, важно павлины покинули опустошенное сито. Садовник понял причину несчастья, направляясь к отворенной калитке: боярин, войдя в сад, оставил калитку чуть приоткрытой. Жалкая горстка ягод краснела в сите печальным остатком птичьего пиршества…
- Глядел бы, пес! - сдержанно рыкнул воевода, ткнув кулаком под глаз растерянного садовника. И, не глядя больше на остатки утраченного лакомства и на побитого слугу, боярин в досаде и гневе вышел во двор.
Он поднялся в моленную комнату, притворил за собою дверь. Церковный звон еще плыл над городом, и воевода утешил себя, что не запоздал приступить к молитве.
Перед широким киотом горела большая лампада. На аналое, стоявшем возле стены, лежало несколько свечек. Воевода зажег свечу, опустился на колени перед распятием, перекрестился, с таким же кряканьем, как в саду, встал с колен, придерживая правой рукой поясницу, и, приложась к подножию креста, прилепил свечу Иисусу. Так же, одну за другой, с земными поклонами, он поставил свечи Иоанну Крестителю, богородице и еще двум-трем самым чтимым святым.
В комнатах раздавались приглушенные голоса, чуть слышное шарканье ног.
"Не дадут помолиться спокойно!" - подумал Иван Семенович про себя.
- Отче наш, иже еси на небесех! - начал молиться боярин.
Он услыхал стук в ворота, какую-то беготню, торопливый шепот за дверью моленной.
"Чего-то стряслось там!" - с досадой подумал боярин.
- …остави нам долги наши, яко же и мы… - шептал он.
"Никак, Мишка чего-то с утра. Чай, после объезда градских стен… Нет покою в Азии окаянной!" - думалось воеводе.
- …не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…
Молитву Иисусу, богородице и своему "ангелу" - Предтече воевода читал неизменно, что бы там ни было. И на этот раз он не оставил обычая. Хотя его мучили догадки, зачем пожаловал брат в столь раннее утро, но он дочитал до конца все молитвы, раньше чем выйти…
- Здравствуй, боярин! - почтительно поклонился князь Михайла, родной брат воеводы.
- Здравствуй, стольник! С чем тебя бог? - подставляя для поцелуя мохнатую щеку, спросил воевода.
- Дело тайно, - кратко сказал Михайла, выражая всем видом тревогу.
- Идем.
Они затворились в спальне.
- Царицынский воевода с вестями прислал гонца: Стенька-вор с Дона вышел на Волгу! - выпалил князь Михайла.
Воевода зашикал на брата.