Но все подымалось в нем и противилось этому, потому что на задуманное им (он знал это) жизни одной не хватит, какой бы долгой она ни была. А если никто не продлит ее и все начнется сызнова, справедливы ли жертвы, принесенные им во имя несуществующего блага?..
Вот какие мысли обуревали Всеволода, и хорошо, что ни Яков, ни Кузьма Ратьшич не догадывались о них и думали, что князь недоволен охотой.
Они уже добрались до излучины Клязьмы и переправились вброд чуть ниже Боголюбова.
С запада потянул пахнущий горящими травами ветерок, тучи развеялись, и теперь князь и дружинники скакали прямо на сверкающие купола умытых дождем, словно невесомых соборов.
Знакомый вид княжеского пригорода всегда волновал Всеволода, невеселые мысли рассеялись, и теперь он легонько постегивал коня, частой рысью взбегающего на пригорок.
Церковь Покрова осталась справа (проезжая мимо, князь оглянулся на нее), слева, под крепостной стеной, зачернели избы посада, прямо перед лицом высилась громада дворца с примыкающей к нему церковкой. За спиной Всеволода напевно протрубил рог, на валах засуетились люди…
Князь попридержал чалого, Ратьшич нагнал его, Яков скакал рядом.
Сторожа, сгибаясь в поклоне, распахнули створы ворот, и все въехали на небольшой, выложенный белым камнем двор.
Издали дворец казался ухоженным, вблизи же являл собою громаду уже начавших чернеть, запущенных глыб. Однако и в запустении он радовал взгляд соразмерностью всех его частей и плавностью линий.
Всеволод подумал, что неплохо было бы подновить постройку, хотя жить здесь он не собирался, как не жил почти никогда и в братнем тереме во Владимире у Золотых ворот. Оглядываясь вокруг себя, он вдруг вспомнил возводившего эти стены камнесечца Левонтия, вспомнил, как на подъезде к Боголюбову встретил его возок и как глядел на него из возка Левонтий, который уже знал, что час его пробил, и мысленно прощался с князем…
Защемило сердце, как всегда последнее время, едва только стоило соприкоснуться с минувшим. Но боль была мгновенной, почти неощутимой. Всеволод спрыгнул с коня и ступил под прохладные своды. По крутой винтовой лестнице он поднялся наверх, в полутемный переход, и остановился перед княжеской опочивальней.
Что внезапно остановило его руку, поднявшуюся, чтобы открыть обитую золочеными медными полосами створу, что толкнуло его в грудь и не дало перешагнуть порог? Уж не воспоминание ли о злодейском убийстве брата, так потрясшем его во дни молодости?..
Но Всеволод шагнул вперед - дверь курлыкнула на заржавелых петлях, и взору его предстала картина полнейшего запустения. В опочивальне было прохладно и сыро, в забранное решеткой окно падал мягкий рассеянный свет. Похоже, никто не заходил сюда с тех пор, как свершилось злодейское преступление: на лавке валялись гусли, на которых любил, оставшись один, играть Андрей, под лавкой - мягкие меховые туфли-кожанцы, сорванный с гвоздя ковер висел на стене боком. Все было покрыто толстым слоем серой пыли…
Всеволод опустил взгляд и увидел на полу перед лавкой большое темное пятно, которое могло быть братней кровью, нахмурился, передернул плечом и, круто повернувшись, вышел из опочивальни.
Странный это был день, наполненный грустными размышлениями и мрачными воспоминаниями.
Что привело князя в Боголюбово, в эти палаты, в опочивальню, в которой он был только раз вместе с братом Михалкой? Они только что вернулись на Русь из изгнания, Андрей звал их к себе, разговаривал с ними приветливо, хоть и недолго. В опочивальне было так же полутемно, под образами в углу сиротливо светилась лампадка; гремя скляницами, бесшумно ходил возле ложа хромоногий лечец из Галича. Андрей был болен, улыбался через силу, вспоминал погибшего в походе на булгар старшего сына… Тогда непонятна была Всеволоду его тревога.
Теперь он сам познал ее. И улыбающееся лицо внезапно возникшего перед ним Якова было так некстати, что Всеволод поморщился и отвернулся.
Но Яков сказал:
- Княже, внизу дожидается тебя Звездан, прискакавший со спешным делом из Владимира.
Всеволод спустился во двор. Дружинники грудились кучкой у входа в собор, о чем-то оживленно переговаривались друг с другом.
Быстрым шагом Звездан приблизился к князю, придерживая меч рукою, поясно поклонился ему. Тут же подскочил к ним Кузьма.
- Срочное дело к тебе, княже, от епископа Иоанна, - сказал Звездан.
- Аль соскучился по мне наш пастырь? - усмехнулся Всеволод. - Почто такая спешка?
А про себя подумалось: "Свят-свят, не с Марией ли приключилось несчастье?"
- Велено передать тебе, что прибыл гонец из Киева, - бесстрастно продолжал Звездан, глядя прямо в глаза князю.
- Подождал бы гонец и до вечера, - проворчал Всеволод.
- От митрополита, - закончил Звездан.
Всеволод подобрался, пристально поглядел на дружинника.
- Ну, чего еще сказывал Иоанн? - спросил нетерпеливо.
- Боле ничего, - произнес Звездан. Всеволод помедлил и быстро подошел к своему чалому. Дружинники, чутко следившие за ним, тоже кинулись к коням.
Звездан скакал рядом с князем.
- Велено было сыскать тебя, княже, на охоте, - возбужденно поблескивая глазами, говорил он. - Кинулся я к броду, а мне - проехал-де князь с дружиною к Боголюбову. Хорошо, что упредили, а то бы не сыскал…
- Нынче охота не сладилась, - сказал Ратьшич.
Всеволод молчал.
Поднялись на пригорок перед Серебряными воротами, миновали посад, в городе попридержали коней. Ехали чинно. Дружинники с достоинством поглядывали по сторонам на толпящийся повсюду ремесленный люд. У детинца снова пришпорили коней, скакали с веселым посвистом под звуки охотничьих рогов.
Услышав их, отроки высыпали во двор, чтобы принять коней. Легким шагом Всеволод направился в палату, где ждал его Иоанн. Кузьма Ратьшич и Яков шли за ним следом. Звездан отстал на всходе.
Епископ был не один. Прямо напротив него, за крытым бархатной скатертью столом, сидел широкоплечий молодец в широком платне, в высоких, до колен, мягких сапогах, рядом с ним на лавке лежала шерстяная шапочка.
Едва только вошел князь, Иоанн прервал беседу, молодец вскочил и поклонился. Всеволод молча отстегнул корзно и кинул его на спинку кресла. Кузьма и Яков встали позади него.
Епископ начал сразу, без подступов и благочинных речей:
- Выслушай гонца, княже.
- Говори, - кивнул Всеволод, глядя на молодца. Был он юн, но крепок, на шее платно не сходится, взгляд прямой и решительный.
- Прислал меня к тебе, княже, Матфей, митрополит наш…
- Знаю, - нетерпеливо оборвал его Всеволод. Гонец смущенно покашлял.
Князь подался вперед:
- Роман?
- Да, княже… Велел передать митрополит, что схватил он и грозится постричь Рюрика, а вместе с ним жену его и дочь. Сына Рюрика с твоею Верхославой не отпускает в Белгород…
Глава третья
1
Дьякон владимирской Богородичной церкви Лука, прозванный в соборном хоре Сопелью, любил поутру бродить по городу, а пуще всего нравилась ему толчея на главном торгу, куда съезжались не одни купцы и заморские гости со своим бойким товаром, но и разные веселые люди.
Дьякон был небольшого роста, тонок в кости, худ, и трудно было поверить, что именно в его впалой груди зарождались те могучие звуки, от которых во время службы мороз подирал по коже, сотрясались своды собора и трепетно колебалось пламя многочисленных свечей.
От предшественника своего, тоже Луки, наследовал он церковную школу, где обучал пению и крюковому письму обладавших музыкальными способностями детей ремесленников и прочих жителей города.
Лука был беден, жил в посаде у Волжских ворот в убогой избенке, крытой щепой, с покосившимися дверьми. Не было у него ни детей, ни родных - одна только жена Соломонида, высокая рябая баба с рыжими, как огонь, волосами, которую он привез из деревни, когда уж пел в Богородичной церкви. О прошлом Луки никто ничего не знал, хотя слухи ходили разные. Одни говорили, что до того, как попасть во Владимир, ходил Сопель с гуслярами, и утверждали, что знают его в лицо, другие столь же рьяно доказывали, что никаким гусляром он не был, а был попом, но провинился и его изгнали из Юрьева (там-де и до сих пор помнят Луку), третьи, людишки бывалые, вспоминали, будто видели его в Новгороде, а что он там делал, никто не знал…
Все это были враки, но Лука не опровергал слухов: пусть себе болтают, ежели охота. На самом деле происходил он из обыкновенных смердов, отец и дед его орали пашню, да и сам он думал, что век ему сидеть на земле. А попал Лука в Успенский собор не по своей воле - по одной лишь случайности, когда, ныне уже покойный, ростовский епископ Леон ехал как-то по вызову князя и ночевал в их деревне. Случилось это в Купальницы, и Лука с другими парнями и девками водил за околицей хоровод. Запевал он скоморошины, голос у него был могутен, и Леон удивился, послал служек, чтобы привели певца.
- Хочешь ехать со мной во Владимир? - спросил он. - Будешь петь в Богородичной церкви.
Вот и весь сказ…
Шел Лука по городу, по торгу, к людям приглядывался.
- Сопель идет! - увиваясь сзади, кричали ребятишки.
Лука не сердился на них, улыбался им кротко, присаживался на корточки, гладил пострелов по головкам, скромными гостинцами одаривал.
И вот что чудно: и вправду любил дьякон детей, своих не имея, другим завидовал, но с теми, что попадали к нему в обучение, бывал строг, шалостей не терпел и сурово наказывал. Правда, была у него на сей случай такая присказка:
- Ничего. За одного битого двух небитых дают.
Шел Лука по городу, окруженный детьми, по сторонам с улыбкой посматривал. День был солнечный и ласковый, нарядная толпа заполняла улицы. Попадались дьякону знакомые - шапочку снимет, с иными поздоровается в обнимочку, о доме расспросит, о здоровье, не занедужил ли кто и во всем ли достаток. Отрываясь от работы, приветливо кивали ему из-за тынов гончары и златокузнецы, усмошвецы и горшечники.
Вдруг насторожился Лука, повел чутким ухом. Ребятишки гомозились и кричали у его ног.
- Нишкните вы! - осерчал дьякон и снова прислушался.
Почудилось ему, будто донес до него встречный ветерок чудный голос. Исчез он за гомоном толпы, но вот - чу! - снова прорезался.
Забеспокоился Лука, прибавил шагу. Все громче голос, все ближе. Вот уж совсем рядом.
За спинами сгрудившихся людей ничего не увидишь. Торопливо юркнул дьякон в толпу и остановился, изумленный. Вот оно - чудо-то!
Пел малец-пигалица, от земли два вершка. Тощенький, бледненький, а рядом с ним слепой старче о клюку опирается, незрячие глаза подставил теплому солнышку.
Слушая мальца, в двух местах поморщился от фальшивинки Лука, но голос-то, голос!..
Кончил малец, стал обходить слушателей - кто что подаст, кланялся, благодарил за милостыньку. Приблизился он к Луке, а дьякон его за руку- хвать.
- Больно мне, дедушка, - захныкал малец тоненько, вскинул на дьякона испуганные глаза.
Повернул в их сторону слепое лицо старец, застучал клюкою оземь, окликнул скрипучим голосом:
- Егорка!
- Тута я! - обернулся малец. - Поп меня за руку ухватил. Боюся, деда!..
- Отпусти мальца! - сильнее прежнего загрохотал клюкою старец, слепо двинулся к Луке. - Почто убогих обижаешь?
- Сопель! Сопель! - закричали ребятишки и стали дергать дьякона со всех сторон.
В толпе сразу объявились сердобольные. Слепых и юродивых почитали владимирцы, в обиду не давали, стали придвигаться к Луке, говорили покуда мирно:
- Отпусти мальца, не кощунствуй.
Бабы воинственнее были:
- Чего на него глядеть! Вовсе обезумел дьякон. Мало, что детям у себя в ученье досаждает - ревом ревут, ишшо и на улице бесчинствует!..
Но Лука будто не слышал их, только еще крепче держал мальчонку за руку. Старец двигался на голос поводыря, размахивая клюкой.
- Эй, люди, почто галдите? - раздался над толпой властный голос.
Все повернулись разом. Один лишь Лука даже ухом не повел. Мальчишка хныкал и трепыхался в его руке, дьякон тянул его за собой в сторону.
- Лука! - окликнул его все тот же голос.
- Ай-я? - встрепенулся, очнувшись, дьякон. Повел вокруг себя взглядом, увидел сидящего на коне боярина Якова. Не выпуская мальца, поясно поклонился ему.
- Ты чего это? - спросил изумленный боярин.
- Прости, батюшка, - снова поклонился ему Лука.
Яков сказал:
- Негоже это, Лука, обижать убогих…
- Лютый он, боярин, - заговорили в толпе. - Правы бабы, как есть, разума лишился…
- Эк кинулся-то… Яко стервятник.
- Куды слепцу без поводыря?!
- Почто молчишь, Лука? - нахмурился Яков. Не понравилось ему все это: зачем зазря народ волновать?
Лука, потупившись, безмолвствовал. Мальчонка попискивал и с надеждой таращился на боярина. Яков рассердился:
- Что он тебе сделал? Отпусти мальца.
- Прости, батюшка, - в третий раз поклонился Лука.
- Эк свое заладил!.. Кому велено?
- Не могу я… Как услышал, так и не могу. Голос у него яко у ангела.
- А насильничаешь почто? - вопросили из толпы. - Не раб он твой, малец-то. Почто за руку держишь?
- Сбегнет…
Яков рассмеялся.
- Отпусти, отпусти - не сбегнет, - сказал он, слезая с коня. Кто-то услужливо подхватил повод, боярин подошел к Луке, потрепал мальчонку по кудрявой головенке.
- А ты и впрямь поешь, яко ангел?
- Не…
Старец, стараясь не пропустить ни слова, внимательно прислушивался к разговору.
К нему повернулся Яков:
- Твой это малец, старче?
- Егорка-то? - выпучивая слепые бельма, переспросил старик. - Дык како мой? Не холоп он, а прибился в Ростове… Сам знаешь, боярин, слепому без поводыря негоже. Ходим мы по Руси, добрые люди милостыньку подают, тем и кормимся. Ни отца, ни мамки у него нет, сирота он безродный… Не дай сироту и слепца в обиду, добрый боярин. Вступись.
- Да, - в растерянности почесал Яков затылок. - Придется тебе, Егорка, спеть. А то како я вас рассужу?
Чувствуя недоброе, слепец упал на колени:
- Не забирай у меня мальца, боярин. Смилуйся!..
- Пой, Егорка, - сказал Яков.
- Пой боярину, - подтолкнул его в спину Лука. Толпа с любопытством сомкнулась вокруг них.
Чувствуя всеобщее внимание, мальчонка выдернул у дьякона свою руку, оправил кожушок.
- А чего петь-то?
- Чего хошь, то и пой, - сказал Яков.
- Пой, пой, - послышалось из толпы.
И тогда, прокашлявшись в ладошку, начал Егорка, да так, что у Луки пуще прежнего перехватило дыхание.
Пел мальчонка без натуги, легко и вольно, и голос его звенел, как серебряная труба. Сроду не слыхивал Яков такого голоса, а ведь на пирах, бывало, показывали свое умение отменные гусляры.
- Да как же так отдать его тебе, старче? - удивился он. - Такого-то певуна и князю показать не грех. Рассудил я вас: забирай с собой Егорку, Лука…
Запричитал слепец, заелозил в ногах у боярина:
- На что бросаешь меня?! На верную погибель.
- Молчи, старче, - оборвал его Яков. - По городам да весям подаяние собирать и другого поводыря сыщешь. Не пристало твоему Егорке честной люд на торжищах потешать.
Прошел через расступившуюся молчаливую толпу и сел на коня.
- Расходись, народ! Неча грудиться… Аль не по правде я рассудил?
Кому охота было отвечать боярину? Стали разбредаться люди, кто куда. Трое остались на площади.
- Благослови, деда, - сказал, всхлипывая, Егорка, припал старцу на грудь.
Ощупав мальца, слепой дрожащими перстами перекрестил его. Лука с трудом оторвал Егорку от старца, повел за собой.
- Сопель, Сопель! - кричали издали ребятишки. Теперь они боялись приближаться к дьякону. Лука остановился и погрозил им туго сжатым кулаком.
2
В избе, куда привел Егорку Лука, было неуютно и дымно. В печи гудел огонь, у огня, согнувшись, хлопотала могучая баба. В свете очага рыжие волосы на ее голове горели, как пламя.
- Вот, - сказал, указывая на Егорку, дьякон, - примай мальца, Соломонида.
Баба выпрямилась и оказалась еще выше ростом. Лука едва доставал ей до плеча.
Егорка, испугавшись, попятился к порогу, но баба улыбнулась, и улыбка у нее была доброй и приветливой.
- Господи! - всплеснула она руками. - Да где же ты такого хилого да хворого отыскал?
- Я не хворый, - серьезно сказал Егорка. - Это дед у меня был хворый и слепой.
Лука сел на лавку, опустив между колен руки, с удовлетворением сказал:
- Вот, на торгу объявился…
- Нешто забрал его у старца? - помрачнела Соломонида и с упреком посмотрела на мужа.
- Ишшо и ты туда же! - рассердился Лука. - Ну-ка, заместо того, чтобы разговоры говорить, накорми мальца.
Соломонида вернулась к печи, загремела горшками - с сердцем двигала их с места на место, но долго молчать не выдержала.
- Его бы в баньку наперво, - сказала не оборачиваясь.
- Чего вздумала, баньку ишшо истопить надо, - отозвался с лавки Лука. - А малец едва на ногах стоит. Глянь-ка, кожа да кости. Не шибко, знать, баловал тебя старец, - оборотился он к Егорке. - Подь сюды!
Егорка неуверенно подошел, остановился вблизи.
- Садись, - усадил его с собою рядом Лука. - Сыми-ко рубаху.
Егорка покорно повиновался. Дьякон покачал головой:
- И в чем только душа у тебя держится!.. Соломонида!
- Ась?
- Погляди на мальца. Тут допрежь всего твоя забота.
- Тощой-то како-ой, - с жалостью протянула дьяконица. - А сказываешь, мол, не хворый…
- Не хворый, - упрямо подтвердил Егорка. - Хворые перхают да за палку держатся, чтобы не упасть.
- Кормил ли тебя старец-то? - совсем размякла Соломонида.
- Куски пожирнее он себе брал, - сказал Егорка, - потому как слаб был…
- А ты как же?
- Хлебушка нам на обоих хватало. Да водицы. Да кваском, глядишь, где угостят.
- Шибко вцепился в него старче, не хотел отдавать, - сказал дьякон мирным голосом, словно совсем еще недавно, на торге, был так же спокоен, как и теперь.
Он по-домашнему разоблачился и теперь сидел на лавке, тихий и маленький, в холодных штанах и исподней застиранной рубахе.
Соломонида выставила на стол горячий горшок с сочивом, охватив его тряпицей, вытряхнула содержимое в большую деревянную мису, положила три ложки.
- Сотворим молитву, - сказал дьякон и, повернувшись к образам, зашевелил губами. Соломонида и Егорка тоже помолились и взялись за ложки.
Первым зачерпнул Лука, поморщился, пошамкал ртом, потом кивнул, и тогда за еду принялись все.
Хлебово было густым и душистым, в темной жиже плавали пахучая травка и куски разваренной репы.
Давно так не едал Егорка, ложка мелькала в его руке.
Дьякон предупредил:
- Не части.
Егорка покраснел и поперхнулся. Лука заметил это и уже мягче сказал, обращаясь также и к Соломониде:
- Не о хлебе едином жив будеши…
После хлебова был кисель, потом пили сладкий квас. Потом Егорку потянуло ко сну. Глаза смыкались, закувыркалась, поплыла перед ним повалуша.
Соломонида бросила ему на лавку овчину:
- Уморился малый. Спи…