К моменту третьего наступления положение в армии начало выправляться. Наладилась штабная работа, чему Тухачевский был особенно рад, так как считал штабы мозгом частей и соединений. Войска начали получать пополнения, улучшилась доставка продовольствия и обмундирования. Артиллерия была сведена в дивизионы и укомплектована до полного штата. Было сформировано и несколько инженерных частей. Для содействия Вольской дивизии в Саратове создавалась речная флотилия. К первым числам сентября в армию прибыл только что сформированный батальон связи и коммунистический авиационный отряд. Сбылась мечта Гая, бредившего аэропланами и даже мечтавшего полетать на боевые задания.
Правда, не все командиры встретили авиацию с таким же восторгом, с каким встретил ее Гай. Прибывший командир эскадрильи жаловался командарму:
- Я доложил начальнику дивизии, что прибыл со своим авиаотрядом в его распоряжение. А он в ответ выхватил клинок из ножен: "Вот чем побеждают на войне, а не вашей бензиновой вонью!" А посмотрели бы вы, товарищ командарм, на его усмешечку! Ядовитая была усмешечка!
- Начхать вам на его усмешечку, - приободрил командира эскадрильи Тухачевский. - Вот понаблюдает вас в деле, увидит, что осталось от вражеской конницы после вашей бомбежки, - перестанет усмехаться.
Была в армии и чувствительная слабина - по-прежнему не хватало винтовок и средств связи. Зато боевой дух царил отменный.
Тухачевский планировал взять Симбирск за три дня. Главный удар наносила Железная дивизия Гая - четыре тысячи штыков, сто четырнадцать пулеметов, двенадцать орудий. Наступление мыслилось как концентрированное - любимое детище Тухачевского. Сие словечко, которое не все командиры воспринимали с должным пониманием, означало, что наступление будет строиться на охвате флангов противника с постепенным сужением фронта по мере приближения к Симбирску. Залогом успеха командарм считал внезапность и стремительность. Часть бойцов предполагалось перебросить на рубеж атаки, используя грузовые автомашины. Однако с огромным трудом удалось собрать всего двадцать пять машин, да и те были полукалеками. Пришлось реквизировать еще более сотни подвод.
Наступление было назначено на раннее утро 9 сентября. По сигналу командарма войска бросились на штурм. Весь день шел ожесточенный бой, а к вечеру беляки не выдержали напора красных и обратились в беспорядочное бегство. Попытки их сопротивления на некоторых участках были быстро подавлены. Противник был сбит со своих оборонительных позиций и опрокинут вначале за Свиягу, а затем и за Волгу. Сильная симбирская группа белых была разбита. Очень важным результатом операции было то, что красные перерезали Волгу, а следовательно, и путь отступления белых из-под Казани, которая пала почти одновременно с Симбирском.
Противник явно не ожидал такого внезапного и мощного удара и был совершенно ошеломлен. Когда красная дивизия вошла в Симбирск, к нему в штаб явился прапорщик, посланный из Сенгилея к белогвардейскому начальнику дивизии с важным донесением. И угодил прямо в руки Гая.
В Симбирске армия Тухачевского захватила огромные военные трофеи, что было весьма кстати для дальнейшего наступления.
Симбирск был взят утром 12 сентября - как и намечал Тухачевский. А к вечеру противник опомнился от поражения и повел наступление на железнодорожный мост, потеснив одну из красных частей. Надо было решительно и быстро переправить войска на левый берег Волги и окончательно добить противника. Однако с ходу выполнить эту задачу оказалось не по зубам. Белые намертво вцепились в левый берег и отчаянно огрызались. В руках красных остался только железнодорожный мост в версту длиной. Средств переправы под рукой не оказалось.
И тут снова заработала отчаянная полководческая фантазия командарма. Он приказал форсировать Волгу… по железнодорожному мосту! Легко сказать: приказал! Мост находился почти под непрерывным пулеметным и артиллерийским огнем противника.
Мозг Тухачевского работал как адская машина. Он приказал пустить по мосту паровоз без машиниста, на полных парах, с открытым регулятором: этот паровоз должен был испытать надежность пути и в лоб ударить по вражескому бронепоезду, если бы таковой оказался на рельсах. А вслед за паровозом-смертником Тухачевский намеревался пустить бронепоезд.
Ровно в час ночи, когда Волга окуталась мглой, млея от тихого теплого дождя, паровоз помчался по гудящим рельсам в таинственную неизвестность. Вслед за ним медленно, будто крадучись, двинулся бронепоезд Тулинского, а за ним - 2-я бригада Симбирской дивизии, которой командовал Недзведский. В голове шел 2-й Симбирский полк. Одновременно заговорили пушки, пристрелянные по левому берегу, где окопался противник.
Паровоз бешено промчался по мосту, стремительно приближаясь к позициям белых и вызывая у них страшную панику. Открыл прицельный огонь бронепоезд.
Труднее всего досталось пехоте: еще днем белые подожгли несколько барж с нефтью, и теперь, в ночи, пламя пожара, как зарево, освещало мост.
Белые оказались деморализованы. Бросая оружие, они в панике бежали. На их позициях остались брошенные пушки и пулеметы.
Победа была впечатляющей. И сразу же в Москву полетела еще одна - теперь уже историческая - телеграмма:
"Дорогой Владимир Ильич!
Взятие Вашего родного города - это ответ на Вашу одну рану, а за вторую - будет Самара!"
Ответ поступил незамедлительно:
"Взятие Симбирска - моего родного города - есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы. Ленин".
Ленин был на постельном режиме, залечивая раны после выстрелов Фанни Каплан. Но это не помешало ему до конца своих дней запомнить, что его родной город Симбирск превосходным, почти наполеоновским штурмом отбил у белых командарм Михаил Николаевич Тухачевский.
Улыбаясь, он сказал сидевшему у его постели управляющему делами Совнаркома Бонч-Бруевичу:
- А знаете, мы мечтали с товарищем Троцким, что у нас вырастет свой советский Ганнибал. Кажется, он уже вырастает!
11
Бывший военный атташе в России английский генерал Альфред Уильям Нокс прибыл в Омск студеным осенним утром. Специальный поезд, доставивший из Владивостока сорокавосьмилетнего генерала, был с виду достаточно скромен, но встречали его по-царски. Директория явилась на вокзал почти в полном составе: ее глава Вологодский, главковерх Болдырев, бывший министр Временного правительства Авксентьев… Улицы города от вокзала до центра были украшены флагами - трехцветными российскими и бело-зелеными - Директории. Шпалерами выстроились войска в шинелях из мешочного холста.
Нокса встречали с типично русским размахом и подобострастием, угодливо заглядывая ему в глаза. Большинству встречавших приходилось смотреть снизу вверх: англичанин был очень высок. Вопреки предположениям, Нокс не являл собой образчик английской спеси, напротив, был по-русски словоохотлив и доступен. По-молодецки соскочив с подножки вагона, не по летам моложавый, он энергично, со значением тряс руки встречавших, одаривая их выразительной, но как бы заранее отштампованной улыбкой.
И тут к нему пробился, отчаянно работая худыми локтями, тщедушный, весь словно сотканный из возбужденных нервов, генерал Вержбицкий. Задыхаясь, борясь с одышкой, он бросил едва ли не в лицо остолбеневшему Ноксу горячие, как женские всхлипы, слова:
- Ваше превосходительство, посмотрите сами! Убедитесь своими глазами, ваше превосходительство! Солдаты обуты в лапти, одеты в зипуны. Винтовки? Есть винтовки - у красных отнимаем. Патроны? Патронов маловато. Но ничего, добудем, ваше превосходительство! Представьте себе, ваше превосходительство, что наши интенданты - самые что ни на есть красные! - Вержбицкий, не выдержав, хихикнул.
Нокс удивленно вздернул густые брови.
- Да, да! - уже восторженно воскликнул Вержбицкий, довольный произведенным эффектом. - Они забирают одежду у убитых большевиков - вот потому-то они и красные!
Прервав излияния Вержбицкого, не запланированные протоколом встречи, и выждав, когда остынет горячая медь духового оркестра, Нокс сказал на довольно приличном русском языке, чеканя фразы:
- Господа, мы дадим вам все - оружие, патроны, военное снаряжение и обмундирование. Сто тысяч комплектов! Готов назвать сумму наших расходов - у нас от вас нет секретов, господа. Двести тысяч рублей. Двести! - Он со смаком и гордостью повторил эту сумму - Кроме того, мы направим к вам триста английских офицеров! О, это первоклассные специалисты, они будут служить у вас в качестве инструкторов. И еще очень радостное сообщение, господа. Уже готовы к отправке в Россию два батальона английских войск - Мидльсекский и Хэмпширский и, кроме того, дивизия полного состава из Канады. В перспективе - заем до одного миллиарда рублей! И скоро сюда пойдут эшелоны, господа! Да, да, эшелоны - французов, американцев, итальянцев. Обещаю вам!
Вологодский уже открыл было рот, чтобы излить свою благодарность за столь щедрый подарок, как вперед снова вырвался визгливый голос Вержбицкого.
- Обещаете дать? Что ж, спасибо, премного благодарен, не откажусь! - Он говорил так, будто вся английская военная помощь предназначалась ему и никому больше. - Век не забудем ваших милостей!
И только теперь смог заговорить Вологодский:
- Мы сердечно признательны вам, господин Нокс, от имени свободной России за этот поистине рыцарский жест!
- Однако пора за дело. - Ноксу уже изрядно поднадоели эти раболепные восклицания и стенания.
Официальная часть встречи закончилась, и кортеж машин и пролеток устремился с вокзальной площади к гостинице "Европа", где в честь высокого гостя устраивался банкет.
Выслушав первые тосты, Нокс без обиняков провозгласил:
- Господа, хочу заявить прямо и открыто: Россию может спасти только сильная военная диктатура. Только диктатура сломает шею большевистским бунтарям. - Он выждал, стараясь определить по лицам, какое впечатление на собравшихся произвели его слова, и с удовлетворением подумал о том, что они зажгли в глазах его слушателей тихую радость. - Но, господа, для этой роли нужна выдающаяся личность. Ищите, господа, сильную личность и смело вверяйте ей свою судьбу! Необходимо переломить ситуацию, разгромить эти красные полчища - и тогда на смену военной диктатуре тотчас же придет столь желанная вами демократия - демократия по английскому образцу. Разумеется, с полным учетом русских национальных особенностей, - поспешно добавил он, дабы успокоить горячие головы национал-патриотов.
Зал взорвался одобрительными аплодисментами.
- Вы абсолютно правы, господин Нокс, - приглушенным голосом, стараясь, чтобы его слова не достигли ушей членов Директории, заговорил стоявший рядом с ним генерал Сахаров. - Наша Директория подобна классической курице, высидевшей утят и беспомощно бегающей по берегу, когда ее птенцы плавают и ныряют в пруду. Надо как можно быстрее образовать кабинет министров. Роды кабинета недопустимо затянулись и проходят крайне мучительно, как бы не случился нежелательный выкидыш.
- Господин Сахаров удачно мыслит образами, - с легкой иронией произнес Нокс. - Нет ничего проще, чем сформировать кабинет, если раз и навсегда положить конец распрям и потасовкам, - самодовольно продолжил он.
- Я полагаю, что одной из ключевых фигур в кабинете должен быть военный министр, - поспешно ввернул Сахаров, втайне надеясь, что Нокс назовет его фамилию.
- Учитывая историческую перспективу, в кабинете должен быть военный и морской министр, - со значением отозвался Нокс. - И он уже у вас есть. Разве вы можете назвать мне кандидатуру лучше и надежнее, чем адмирал Колчак?
У Сахарова отвалилась нижняя челюсть.
- Колчак - заметная фигура, - с натугой выдавил уязвленный Сахаров. - Однако он моряк и совсем незнаком с матушкой-пехотой.
- Это несущественно, - назидательно и категорично отрезал Нокс. - Для диктатора главное - стальная воля, голова, способная рождать умные мысли, и неукротимый полет фантазии в военной стратегии! А все это, как полагает мое правительство, у адмирала имеется.
Очередную рюмку Сахаров опрокинул в рот не закусывая.
Колчак, облаченный в английский френч с русскими погонами, стоявший чуть поодаль, не слышал этих слов, да и в том не было надобности: все, что касалось его предстоящего восхождения на трон, было уже оговорено с Ноксом еще во Владивостоке. Внешне он выглядел сейчас невзрачно и мало походил на будущего всесильного диктатора.
"Счастливчик, рыцарь удачи, - судорожно, с неуемной завистью подумал Сахаров, глядя на адмирала. - Приехал на готовенькое из Харбина, незаметненький, в штатском платье, вроде бы ни на что не претендующий, и всех обвел вокруг пальца, стервец".
Сахаров припомнил, как он, встретившись с Колчаком на третий день после его приезда, проговорил с ним до поздней ночи.
За окнами хлестал дождь, взвизгивал ветер. Колчак, зябко поеживаясь, подробно рассказывал о своих поездках в Америку и Японию, о положении на Дальнем Востоке, доказывал, что без союзников русской армии крышка, ни о каких победах над большевиками без иностранной помощи немыслимо и мечтать.
"Еще один паникер, у нас и без него таких хватает", - с неприязнью подумал Сахаров. А вслух сказал:
- Впрочем, Александр Васильевич, основания для уныния есть. Казань отдана большевикам. Пал Симбирск. И взял его - не поверите своим ушам - какой-то бывший не то подпоручик, не то поручик Тухачевский, правда, с третьего захода, но взял.
- Тухачевский? - Колчак презрительно скривил тонкие губы. Он задумался, завороженно глядя, как сверкают угли в камине, и наконец продолжил: - Меня всегда удивляло и возмущало это противоестественное явление: как может человек дворянского происхождения, офицер, переметнуться к этой большевистской своре. Фантасмагория какая-то! Я ненавижу перевертышей, какими бы благими намерениями ни оправдывали они свое гнусное предательство. Променять эполеты, променять честь гвардейского офицера черт его знает на что! Да, я ненавижу перевертышей всеми силами души!
- На первый взгляд, это загадка со многими неизвестными, - развивая тему, сказал Сахаров. - Но это, повторяю, лишь в первом приближении. А на самом деле и ежу понятно: элементарная погоня за карьерой. Чистейшая проза! Предложите вы этому Тухачевскому и ему подобным высокие посты в нашем правительстве - думаете, они откажутся? Примут ваше предложение, за милую душу примут, да еще и своих любимых большевичков пошлют по известному адресу.
- Рискованная ставка. - Колчак мало прислушивался к словам генерала. - Неужели этим перевертышам не ясно, что большевики все равно, пусть они им сапоги лижут, не признают их своими и никогда не поверят в то, что они искренне им служат?
- С фронта поступают тревожные вести, - перешел к более жгучей и злободневной теме Сахаров. - Недавно полковник Лебедев, выполняя мое поручение, объехал фронт, встречался с генералами Дитерихсом, Ханжиным и Голицыным. Побывал и у небезызвестного чеха Гайды. И все они в один голос говорили о необходимости скорейшей замены Директории единоличной военной властью.
- Вы разделяете это мнение? - выстрелил в него вопросом Колчак.
- В сущности, это назрело, - не очень уверенно ответил Сахаров. - Да вся беда в том, что нужен подходящий для этого великого дела лидер. Где его взять?
- Неужто великая Россия уже оскудела военными талантами? - едва ли не с возмущением спросил Колчак. - На этот вопрос я со всей решительностью отвечаю: - Нет, не оскудела!
И вот теперь, на банкете, после откровений Нокса, Сахаров прозрел: "Идиот, неужто ты сразу не понял, что именно они, эти надменные и хитроумные англичане, и привезли сюда Колчака, начиненного адским тщеславием, как динамитом? И что этот сгорающий от тщеславия и жажды власти адмирал сидит в кармане ноксовского френча?"
Чтобы хоть как-то подавить эту неприятную, леденящую его душу мысль, Сахаров снова стал припоминать тот ночной разговор с Колчаком.
- А какова позиция Гайды? - неожиданно спросил Колчак.
При упоминании этого имени у Сахарова перед глазами возник ставший вдруг едва ли не мировой известностью чех: длинное сухощавое лицо, схожее с цирковой маской, бесцветные водянистые глаза, в которых, однако, проступала хищная воля. Упрямые складки щек столь же упрямо ниспадали на огромный рот с чувственными губами. Гайда был одет в форму русского генерала, но без погон. "Видимо, снял погоны в угоду чешским демократам", - брезгливо подумал Сахаров. Его раздражал тихий, размеренный, едва ли не девически-нежный голос этого громилы, в котором, однако, звучали упрямые честолюбивые нотки и хорошо прослушивался легкий акцент.
- Россия не доросла до парламента! России нужна только монархия! - Гайда говорил короткими, отрывистыми фразами. - Но монархия с хорошей демократической конституцией - в будущем. Пока же - только монарх. Немедленно - военную диктатуру! К чертовой матери слюнтяев! Надо найти русского генерала, который не побоится ответственности и возьмет власть в свои руки. Такого генерала я поддержу всеми своими полками!
…Пересказав все это Колчаку, Сахаров решил, что пришел момент укротить свою многоречивость и послушать собеседника, чтобы, пусть хотя бы отчасти, узнать его цели и стремления.
- Я тоже не раз слышал: покажите нам того, за кого и с кем Россия захочет воевать, - заговорил Колчак, будто понявший подлинную суть молчания Сахарова. - Нас будут бить и побеждать до тех пор, пока мы не явим народу такого человека. А тому, что нас сейчас гонят в шею из русских городов, - причин множество. Посмотрите на нашу интеллигенцию, генерал. Одно из главнейших ее преступлений в том, что часть интеллигенции национальную гордость просмотрела, проспала и проболтала, другая же часть в припадке бешеного садизма втоптала свою национальную гордость в грязь. Да русского интеллигента хлебом не корми, только дай ему вволю самого себя оплевать. Самооплевывание - излюбленнейшее занятие наших интеллигентов.
- Дело не только в интеллигенции, - пылко заметил Сахаров. - Русский мужик, тот самый, который воюет под нашими знаменами, - вот в чем суть вопроса. Наш русский мужик даже не сознает, что такое национальная гордость, с чем ее, черт возьми, едят! Он видит только свою деревню, причем не дальше ее околицы. Да чтобы ему землицы было поболее. Разве наш солдат понимает смысл войны за Россию? Да ему дела до нее нет. Солдаты так и говорят, что, мол, до нас, скопских или калуцких, война не дойдет - далеко!
- Вся эта дряблость - из-за отсутствия диктатуры, - уверенно подытожил Колчак.