- Как с такой армией идти в бой? - возмущенно спросил Сахаров. - Взгляните хотя бы на этот хваленый чехословацкий корпус. Солдаты бродят без погон. Даже офицеры - с копнами длинных кудлатых волос. А каков взгляд! - злобный, ненависть так и хлещет через край из их наглых глазищ. И черт побери, руки вечно в карманах: не дай Бог по старой привычке отдать честь офицеру.
- Одна надежда на помощь союзников, - думая о своем, прервал его Колчак.
- А вы верите в союзников? - взорвался Сахаров. - Мы, русские люди, своей кровью и своими жертвами хотим спасти и возродить родину. И вот у нас, пользуясь нашим бессилием и холуйством перед любым плюгавеньким иностранцем, появилось семь нянек, причем не русских - добрых и родных, - а семь иностранных гувернанток! И каждая из них считает себя самой умной и способной помочь "этим русским". Но они же ни черта не смыслят в России, в русском народе! И в результате мы окажемся не только без глаза, помните поговорку - "у семи нянек дитя без глаза", но и без рук и ног.
- Суровый прогноз, - насупился Колчак. - Но без союзников мы лишимся не только глаз, рук и ног, как вы изволили выразиться, но и головы.
- А не возглавить ли правление вам? - решил осторожно прощупать собеседника Сахаров.
Колчак посмотрел на Сахарова так пристально, будто увидел его впервые в жизни.
- Моя стихия - море, - негромко, но душевно произнес он, будто собирался читать лирические стихи, - И еще - страсть к путешествиям. Но где же здесь, в этих сибирских просторах, море, генерал?
- Как же, наслышан, - торопливо сказал Сахаров. - Вам на роду было написано стать великим мореплавателем. Но до путешествий ли ныне, Александр Васильевич? Россия-то матушка кровью умывается.
- Бремя диктатуры - тяжелое бремя, - философски заметил Колчак, уклоняясь от прямого ответа. - А знаете, - его мрачные темные глаза загадочно сверкнули волчьим блеском, - союзники пытались исповедовать меня.
- И на какую же тему? - не скрывая любопытства, тут же спросил Сахаров.
- Не догадаетесь, - усмехнулся Колчак. - На тему, какой я демократ.
- И каковы же результаты этих изысков? Что вы им ответили?
- Я им ответил, - засмеялся Колчак, - что, во-первых, намерен созвать Учредительное собрание, или, вернее, Земский собор. Но лишь тогда, когда вся Россия будет очищена от большевиков и в ней установится правопорядок. А до этого о всяком словоговорении не может быть и речи. Во-вторых, я им ответил, что избранное при Керенском Учредительное собрание не признаю и собраться ему не позволю, а если оно вздумает собраться самочинно - разгоню! Тех же, кто осмелится не повиноваться, - повешу! - Колчак рассмеялся еще громче.
- Однако вы рассуждали с ними уже не как адмирал, а как глава государства Российского, - озадаченно протянул Сахаров. - Хотя за ваше решение я голосую обеими руками.
Колчак смутился, но тут же взял себя в руки.
- Главное же в том, - продолжил он, - что я объявил им свой основной замысел. Я сказал, что при выборах в Земский собор пропущу в него лишь государственно здоровые элементы, а не какую-то там эсеровскую шваль. Вот какой я демократ! - Колчак победоносно посмотрел на Сахарова.
- Да, но прежде нам надо свергнуть большевиков, - помрачнел Сахаров. - А большевики - крепкий орешек. Рабочие и мужики - за них. Они их фабриками и землей к себе приманивают. Вот потому-то эти бывшие поручики типа Тухачевского и одерживают победы.
12
Вячеслав Вересов ворвался в салон-вагон Тухачевского словно вихрь. В руке он держал толстую тетрадь в коричневом коленкоровом переплете.
- Миша, весьма любопытное чтиво! - воскликнул он прямо с порога. - Обнаружил среди трофеев.
- Что это?
- Дневник генерал-лейтенанта Болдырева!
- Болдырева? Главнокомандующего войск Уфимской директории? - удивился Тухачевский. - Непременно прочитаю, если выкрою время: противника следует знать всесторонне.
Тухачевский был знаком с Болдыревым лишь заочно: ему доводилось слышать о нем от знакомых офицеров, кроме того, как-то, листая военную энциклопедию, он прочел краткую справку о нем.
Уже из этой справки явствовало, что сорокатрехлетний Василий Георгиевич Болдырев был человеком весьма неординарным.
В отличие от многих представителей царского генералитета, Болдырев вырос в бедной крестьянской семье. Отец его был кузнецом в Сызрани, а сам Василий, учась в приходской школе, на каникулах не пировал и не бездельничал, как многие дворянские отпрыски, а помогал отцу, работая молотобойцем. Пятнадцатилетним юношей он поехал в Пензу, где поступил в землемерное училище, которое окончил с отличием. На скопленные с большим трудом деньги отправился в Петербург, сдал конкурсный экзамен в военно-топографическое училище, а после его окончания работал на государственных военно-топографических съемках в Эстляндии и Лифляндии. Затем едва ли не чудом ему удалось поступить в Академию Генерального штаба, которую смышленый офицер окончил по первому разряду почти накануне русско-японской войны. На войне проявил себя истинным храбрецом. В блестящем штурме Новгородской (Путиловской) сопки на реке Шахе, который завершился победой русских войск, Болдырев был ранен в ногу. Кстати, штурм этой сопки был, пожалуй, единственной крупной победой русских за всю русско-японскую войну.
Прославился Болдырев и на германском фронте. За бой под Ивангородом был награжден георгиевским оружием, за оборону крепости Осовец получил Георгиевский крест. В боях у Красника, командуя небольшой по численности частью войск, разгромил целый австрийский корпус. Был удостоен чина генерал-майора.
На глазах у Болдырева происходило отречение от престола Николая Второго, у него же первое время хранился и самый акт об отречении.
Болдырев написал ряд научных трудов, среди которых "Бой на Шахе", "Автомобиль и его техническое применение", "Тактическое применение прожектора", "Атака укрепленных позиций".
В революцию перед Болдыревым пролегли два пути: первый - на юг, к генералу Алексееву или же к Корнилову и Деникину, второй - на Урал, к эсерам. Сам Болдырев, выбравший второй путь, уверял впоследствии, что на восток его повлекла близкая его сердцу демократия. Кто знает, насколько он был искренен. Болдыреву пришлось выбирать; на юге все крупные вакантные места были уже заняты. Как бы там ни было, Болдырев направился на Урал и стал главнокомандующим войск так называемой Уфимской директории, как именовало себя Временное Всероссийское правительство, образованное в сентябре 1918 года в Уфе, потом обосновавшееся в Омске и разогнанное Колчаком в ноябре того же года.
Склонный к самообразованию, тянувшийся к культуре, Болдырев даже в условиях походно-полевой жизни вел дневник, любил общаться с прессой, много читал, особенно любил историческую и художественную литературу.
В один из вечеров Тухачевский раскрыл принесенную ему Вересовым тетрадь. Он жадно приник к страницам, странно пахнувшим женскими духами.
"Челябинск, 5 октября 1918 года. Вокзал. Бередит душу почетный караул со старым царским знаменем. Ко мне подходит элегантный английский офицер: "Высокий английский комиссар сэр Элиот просит узнать, где и когда он может видеть верховного главнокомандующего?" Отвечаю: через десять минут у меня в вагоне.
Входит английский высокий комиссар. Говорит по-русски: "Не является ли несколько преждевременным объединение в вашем лице командования и над чешскими войсками, так как чехи представляют собой иностранную силу?"
Отвечаю как можно спокойнее: "А как вы поступили бы на моем месте?"
Элиот уже более не касается этого вопроса и сообщает, что в скором времени в Ставку приедет военный представитель Англии генерал Нокс.
Затем все отправляемся, на торжественный банкет. Тем временем я передаю корреспонденту челябинской газеты свою статью, в которой, в частности, говорится:
"Пока все - гости и хозяева, - восхищенные парадом, устремились на банкет, я, по старой командирской привычке, поехал посмотреть солдата в его будничной, казарменной, обстановке. И мне стало стыдно и больно за русского солдата: он дома бос, оборван, живет в убогой обстановке, стеснен. Больно особенно потому, что, несмотря на все, в лице солдата я увидел то же выражение готовности к жертве, с которым он шел в Восточную Пруссию спасать от смертельного нажима Францию, с которым взбирался на обледенелые Карпаты, чтобы братски выручить Италию, увидел то же выражение, с которым он, почти безоружный, лез на проволоку, чтобы обеспечить временную передышку дерущимся на западе союзникам.
Русский солдат стоит иного внимания, чем то, которое звучало в речах говоривших на банкете ораторов. Не милости просит он, а требует того широкого, безоговорочного содействия, на которое дают ему право пролитая им кровь и все затраченные им для общесоюзного дела усилия".
Выступление это имело шумный успех…
Омск, 9 октября. Солнце, чудесная погода. Над вокзалом - национальный флаг России.
В вагон пожаловали командующий Сибирскими армиями генерал Иванов-Ринов, председатель областной думы Якушев и член Сибирского правительства Серебренников. Его "Добро пожаловать!" звучало как-то особенно радостно.
Все шло чудесно. Официальная сторона - безупречна.
А вот дальше - хуже. Еще за чаем в штабе чувствовался холодок. Квартирьеры наши почти ничего не нашли. Мне отвели два скверных номера. Авксентьеву - две небольшие комнаты на какой-то глухой окраинной улице.
Это был явный вызов. Решили остаться жить в вагонах.
Омск, вагон. 12 октября. Американский консул заявил мне: "Мы не прочь помочь советами и даже присылкой генерала".
Ответил ему прямо, по-солдатски: "Советов и генералов в России достаточно и своих".
Убежден, что со стороны представителя такой деловой нации можно было бы ожидать и более деловых заявлений.
Сегодня был Савинков. Он командируется во Францию для широкой информации за границей и поддержки там интересов правительства. Авксентьев и Зензинов очень довольны, так как Савинков представляет собой будирующий момент, а мы и без того как в котле.
Я подписал Савинкову чек на 300 тысяч франков.
Меня посетила жена бывшего военного министра Гришина-Алмазова. Привезла билет на благотворительный вечер. Дама весьма интересная, хорошо, видимо, знающая местную политическую жизнь и ее настроения.
Японцы ведут себя как завоеватели, а не как союзники.
Омск, салон-вагон, 14 октября. Среди многих посетителей был адмирал Колчак, только что прибывший с Дальнего Востока. По мнению Колчака, на Дальнем Востоке две коалиции: англо-французская - доброжелательная и японо-американская - враждебная. Притязания Японии весьма крупные, Япония не брезгует ничем. Экономическое завоевание Дальнего Востока идет полным ходом.
Колчак очень неодобрительно отзывается о деятельности атаманов Семенова и Калмыкова.
Цель своего приезда Колчак объяснил так: в скором времени перебраться на юг, к генералу Алексееву. Он крайне разочарован востоком. Трудно сказать, насколько он искренен.
Вечером заезжал на благотворительный концерт. Неприятное впечатление от офицера, который читал стихи "Молитва офицера" с подобострастным обращением к союзникам.
Вернувшись в штаб, беседовал с Колчаком по вопросу о назначении его военно-морским министром. Колчак с горечью спросил: "А где у вас в Омске море?"
Сегодня Авксентьев рассказывал мне, будто атаман Красильников, подбоченясь, стоял перед поездом Директории и нагло говорил: "Вот оно, воробьиное правительство, - дунешь и улетит!
Омск, салон-вагон, 18 октября. Утром прибыл Вологодский. Обещал приехать в правительство к двум часам, но потом позвонил Авксентьеву, что ему надо предварительно сходить в баню - явная отплата за наше отсутствие при встрече. Мне это даже понравилось, но Авксентьев очень взволновался и временами был близок к истерике.
Слушали прибывшего первый раз на заседание Директории Вологодского. Довольно невзрачен по внешнему виду, неярок и по содержанию. Просто сер. Сообщил факты, более или менее уже известные нам.
По сообщению Вологодского, японские представители присутствие их войск на станциях Сибирской железной дороги объясняют приказом микадо "поддержать порядок в Сибири, охваченной большевистским движением". А американский корреспондент, наоборот, заявил ему, что общественное движение Америки удивляется - почему русская интеллигенция ведет борьбу с такой передовой партий, как большевики, - в силу чего будто бы Вологодский должен был познакомить своего собеседника с ролью и поведением большевиков.
Вологодский очень много распространялся об обещаниях, будто бы данных ему французским представителем Реньо относительно займа Сибирскому правительству, который со 180–200 миллионов франков возрос до одного миллиарда.
Симпатии Вологодского на стороне Англии, Франции и Италии. В действиях Америки и Японии он видит корыстные цели.
Реальным результатом, достигнутым Вологодским, была ликвидация Сибирского временного правительства (Дербера - Лаврова), осевшего во Владивостоке, и некоторый компромисс с Хорватом - "временным правителем" на Дальнем Востоке. С Хорватом приходится считаться!
У него прочные связи и в политическом, и в экономическом мире, особенно среди японцев и китайцев.
Омск, 21 октября. Прибыл английский генерал Нокс. После встречи Нокс и Элиот приехали в штаб Сибирской армии, где я их приветствовал. В штаб явился и Авксентьев. С Ноксом приехал П. П. Родзянко, племянник председателя последней Государственной Думы, он на службе в английских войсках.
В 11.30 - парад, прошедший отлично. Чудесная погода. Объезжали с Ноксом верхами. Он и его спутники удивлялись результатам, какие были достигнуты всего за месяц обучения войск.
Труднее было угадать впечатления японцев, которых я тоже пригласил на парад. Говорят, будто где-то по дороге они продержали под арестом Нокса, несмотря на флаг его величества короля Великобритании, висевший над вагоном. Арест продолжался четверть часа. Нокс умалчивает об этом. При его огромном самолюбии и чисто британской заносчивости - это факт исключительный.
В 4 часа Нокс был у меня, выслушал доклады о положении на фронте. Нокс очень сочувственно относится к делу возрождения армии и идет на самые широкие обещания - на далекое будущее. Сейчас рассчитываем на 70 тысяч винтовок и 5 миллионов патронов.
Нокса, кстати, я знал достаточно хорошо. Во время войны он находился при русском гвардейском корпусе, где я был начальником штаба одной из дивизий.
Нокс недурно владеет русским языком. Особенно интересуется Востоком, Туркестаном, где ему довелось много путешествовать. Долго служил в Индии в бытность там вице-королем лорда Керзона, всецело разделял опасения русского вторжения в эту английскую колонию.
Нокс ненавидит социалистов, считает, что крепкой военной диктатуры совершенно достаточно, чтобы справиться с кучкой бунтарей.
Он упрямо и настойчиво ищет подходящего для этой роли генерала. Однако путается в сложнейших условиях русской действительности.
Омск, 22 октября. Пытался утром погулять, но район моей квартиры - сплошной рынок, всюду люди, а я больше всего люблю их отсутствие во время прогулки.
Кандидатура Колчака на пост военно-морского министра не встречает возражений. Завтра предложу ему этот пост.
В 7.30 обедал у англичан. Обед неважный, но радушия много.
Омск, 23 октября. Нокс осторожно спросил, какого я мнения относительно кандидатуры Савинкова в министры иностранных дел. Я ответил отрицательно. Савинков - очень крупная фигура, большой организатор, но он слишком отравлен подпольной работой и при двойном экзамене оказался не выше обстоятельств.
Нокс не сделал визита Авксентьеву, относится к нему скептически, как к типу, который сродни Керенскому.
Нокс, а вечером и Вологодский опять выдвигали кандидатуру Савинкова в министры иностранных дел. Нокса я быстро убедил в несерьезности его назначения при всех его положительных данных.
Омск, 25 октября. Утром Колчак очень заинтересовался, кто будет министром финансов, внутренних дел и снабжения. Я долго ему доказывал, что Михайлов как министр внутренних дел - фигура, которая не внесет столь необходимого успокоения.
В 4 часа приезжал Нокс с Родзянкой, озабочен размещением батальона прибывающих английских войск. Пил чай, грозил набрать банду и свергнуть нас, если мы не договоримся с сибиряками. "Я становлюсь сибиряком", - закончил он свою шутку.
Омск, 27 октября. На обычный утренний доклад Розанов прибыл с Колчаком. Говорили о создавшемся положении. Оба они определенно настроены в пользу постепенного сокращения Директорий до одного лица. Я сказал, что это вызовет осложнение с чехами, погубит дело возрождения России.
В общественных и военных кругах все больше и больше крепнет мысль о диктатуре. Я имею намеки с разных сторон. Теперь эта идея, вероятно, будет связана с Колчаком.
Вечером вместе с Колчаком явились ко мне Жардецкий и Лопухин. Идут ва-банк, намекая на упразднение Директории и сохранение одного верховного главнокомандующего.
"Знаете ли вы, что Чернов ведет переговоры о перемирии с большевиками?" - яростно задает вопрос неистовый Жардецкий.
Омск, 30 декабря. Вошел Виноградов и с волнением заявил, что военные круги и Жардецкий и К° прочат Колчака в диктаторы.
В Красноярске на параде в честь проезжавшего английского батальона подвыпившее офицерство устроило монархический дебош с пением "Боже, царя храни!".
Вечером был на парадном спектакле в честь английских войск, прибывших в Омск. Собрался весь местный бомонд. Давали "Смерть Иоанна Грозного".
Омск, 5 ноября. Утром явились с докладами Колчак, Степанов, Дембе и Розанов.
Колчак кипел негодованием по адресу Иванова-Ринова, Белова и Матковского. На двух последних он обрушился за "саботаж" его комиссии в военных округах - к слову сказать, довольно бестактно и бестолково составленной, - и что хуже всего, моим именем.
Много было в горячей речи Колчака одностороннего пристрастия и довольно ложной прямоты. Я редко видел человека, столь быстро загоравшегося и так же быстро гаснувшего после спокойного отпора его натиску. Хлопот с ним будет немало. Колчак категорически против прибытия японцев на наш фронт. Он считает это гибелью родины.
Омск, 7 ноября. Колчак представил проект об увеличении офицерского содержания - новые огромные расходы.