Тухачевский убедился в том, что мечты Колчака, реактивной силой которого было неутолимое тщеславие, бросали его по крутым волнам жизни. Ему страстно хотелось ощутить под своими ногами не просто землю, но обязательно Южный полюс. Он стремился к нему в своих мечтаниях, но они не сбылись. Просился в экспедицию адмирала Макарова к Шпицбергену, Земле Франца-Иосифа и к Новой Земле. Однако Степан Осипович Макаров его не взял. На вопросы любопытных Колчак туманно ответствовал, что отвели его кандидатуру "по служебным обстоятельствам". На самом же деле умный, способный разгадывать людей Макаров учуял, что Колчак с его авантюрным характером - не находка для столь ответственной экспедиции. К тому времени Макаров уже изучил пролив Босфор, найдя в нем глубинные течения, на корабле "Витязь" совершил кругосветное плавание, написал труд "Витязь" и океан", прошел из Средиземного моря через Суэцкий канал на Дальний Восток, а затем через Атлантический океан вернулся в Россию. Мировая слава Макарова лишала Колчака сна, обжигала горечью его душу.
Но Колчак был не из тех, кого отрезвляют неудачи. Узнав, что известный путешественник барон Толль готовит северную полярную экспедицию, Колчак ринулся к нему. Толль, погруженный в пучину научных исследований, почувствовал в Колчаке человека с неистовой энергией. Принимая Колчака в кабинете, заваленном картами и уставленном моделями кораблей, он поинтересовался его морской выучкой.
- Окончил морской корпус, - отвечал Александр Васильевич. - Удостоен премии адмирала Рикорда, - добавил он не без гордости.
- Петра Ивановича Рикорда? - восторженно переспросил Толль. - Это достаточно авторитетная аттестация!
Рикорд ходил в кругосветное плавание под командой самого Головнина, а когда тот попал в плен - трижды отправлялся к берегам Японии, чтобы освободить его сотоварищи. Хорошо был известен и вклад Рикорда в освобождение греков от турецкого владычества. Толль говорил обо всем этом с воодушевлением и должным пиететом.
- И кроме того, оборона Кронштадта во время Крымской войны, - поспешил дополнить Колчак, поняв, что ему удалось растревожить душу барона и через Рикорда расположить его к себе.
- Вам конечно же известно, что именем Рикорда названы остров в Японском море, а также мыс и пролив на Курилах, - прервал его Толль.
- "Записки флота" капитана Рикорда о плавании его к, японским берегам в 1812-м и 1813 годах - моя настольная книга! - воскликнул Колчак.
- Весьма похвально, - прочувствованно отметил Толль. - А каковы ваши увлечения?
- Океанография и гидрология.
- Мне как раз и нужен гидролог, - обрадовался Толль.
- Рад служить вам, Эдуард Васильевич! - радостно воскликнул Колчак и тем окончательно покорил барона.
Три месяца Колчак усердно практиковался в Павловской магнитной обсерватории, потом поехал в Норвегию к Нансену, с которым дружил Толль.
В результате Колчак оказался на судне "Заря", которое подняло якорь в Петербурге в июне 1900 года…
Зимовали на Таймыре, потом было две зимовки на Новосибирских островах, на острове Котельном. На третий год барон Толль решил пробиться еще дальше на север, рассчитывая открыть новый материк. Но лед, как принято говорить у мореплавателей, был большой, и экспедиция смогла достигнуть лишь Земли Беннетта. Всей экспедиции барон приказал обследовать эту землю, а если это не удастся, то идти к устью Лены и вернуться через Сибирь в Петербург. Сам же барон со спутниками, несмотря на уговоры Колчака не рисковать, ушел на север. Колчак же с остальным экипажем в декабре 1902 года вернулся в Петербург.
Академия наук встревожилась за судьбу барона Толля, хотя он и был человеком, верившим в свою звезду. Колчак доказывал необходимость снаряжения новой экспедиции к Земле Беннетта для спасения Толля и его спутников, предложив проделать весь путь на шлюпках. Это вызвало иронические усмешки: в сущности, переход на шлюпках в арктических широтах был такой же безумной авантюрой, как и действия Толля. Но Колчак не отступал и взялся возглавить эту экспедицию сам.
Зимой Колчак уехал в Архангельск, подобрал себе четырех мезенских охотников, промышлявших тюленя, взял двух матросов и поехал в Иркутск. По телеграфу связался с Якутском, где жил политический ссыльный Оленин, хорошо знавший этот край. Оленин подготовил собак и все необходимое для путешествия и ожидал Колчака в Устьянске. На собаках они отправились в бухту Тикси, взяли с "Зари" хороший вельбот, притащили его на собаках в Устьянск и в начале мая вышли на остров Котельный. Оленин с частью экипажа остался на лето на Новосибирских островах охотиться, чтобы сделать запасы мяса. Колчак же с шестью спутниками высадился на мысе Медвежьем, ожидая, пока вскроется море. В июле лед, наконец, тронулся от берега. Колчак на вельботе приплыл в Благовещенский пролив между Сибирскими островами и вышел на западную оконечность этих островов. Отсюда лежал самый ближний путь до Земли Беннетта.
Море было почти свободно ото льда. Плыли на шлюпках. В начале августа экспедиции удалось добраться до Земли Беннетта, к мысу Преображения. Здесь среди груды камней они обнаружили бутылку с запиской и схематическим планом острова. Кроме того, были найдены коллекции, геологические инструменты, записка о судьбе барона Толля. Весенняя охота не удалась, но Толль вынужден был зазимовать на Земле Беннетта. Призрак голода уже витал над смельчаками. Толль решил пойти на юг. Но уже наступила полярная ночь, ударили сорокаградусные морозы, взгромоздились льды. В найденной записке было сказано: "Сегодня отправились на юг, все здоровы, провизии на четырнадцать дней". Получалось, что Колчаку осталось сделать последний переход на Сибирские острова, чтобы узнать о судьбе Толля. В августе Колчак добрался до этих островов, однако никаких признаков пребывания Толля и его спутников здесь обнаружено не было. Оставалось предположить, что они погибли.
Осенью Колчак со своей экспедицией вернулся на материк, не потеряв ни одного человека.
В конце января 1904 года, накануне объявления русско-японской войны, Колчак прибыл в Якутск. Он попросил морское ведомство послать его на тихоокеанскую эскадру, чтобы участвовать в боевых действиях.
В Иркутске Колчак обвенчался с Софьей Федоровной Омировой, уроженкой Каменец-Подольской губернии, дочерью судебного следователя.
Приехав в Порт-Артур, Колчак явился к адмиралу Макарову, который назначил его на крейсер "Арнольд", хотя сам Колчак просился на миноносец. Тридцать первого марта Макаров погиб у него на глазах.
Под руководством Колчака была поставлена минная банка на подходах к Порт-Артуру, на которой подорвался японский крейсер "Такосадо". Затем Колчак участвовал в обороне Порт-Артура и попал в плен к японцам, когда крепость пала. Сперва его отправили в Дальний, а затем в Нагасаки. Освободившись из плена, он в конце апреля 1905 года через Америку возвратился в Россию, заработав в своих скитаниях ревматизм суставов.
В Географическом обществе Колчак получил высшую научную награду - Большую Константиновскую медаль.
В 1912 году он ушел из Морского генерального штаба и был назначен командиром эскадренного миноносца "Уссуриец", а затем адмирал Эссен пригласил его к себе. Эссен держал свой флаг на броненосном крейсере "Рюрик". В его распоряжении находился один из лучших эсминцев флота - "Пограничник". Колчак, будучи флаг-капитаном в штабе Эссена, в то же время стал командиром "Пограничника".
Во время мировой войны Колчак ставил минные заграждения в Балтийском море, на которых подорвалось несколько немецких миноносцев и крейсер. В 1915 году в Либаве Колчаку было присвоено звание капитана первого ранга.
Вскоре свежеиспеченный каперанг с отрядом миноносцев вышел из Ревеля к Либаве для постановки минных полей с целью заградить вход кораблям в эти порты, но в Финском заливе один из миноносцев сам подорвался на мине. Пришлось вернуться.
Зима с пятнадцатого на шестнадцатый год была крайне суровая. Море сковало льдом, словно панцирем, и корабли не смогли выходить на задания. Работы по защите берегов были продолжены лишь весной, когда удалось взорвать немецкий дозорный корабль "Виндаву". Когда из Стокгольма вышли немецкие суда с грузом руды под защитой одного вооруженного как крейсер коммерческого судна, Колчак с несколькими миноносцами типа "Новик" под прикрытием отряда крейсеров ночью у шведских берегов напал на караван, рассеял его и потопил конвоирующий корабль. Это была последняя операция, которую Колчак провел на Балтике.
Затем Колчак был внезапно вызван из Моонзунда в Ревель, где ему вручили телеграмму из Ставки о том, что он назначается командующим Черноморским флотом с производством в вице-адмиралы.
В Могилеве, где находилась Ставка, генерал Алексеев, а затем и государь объяснили Колчаку причину его назначения: весной 1917 года предполагалось осуществить Босфорскую операцию с ударом по Константинополю. Царь принимал Колчака в саду и около часа беседовал с ним о положении на фронте в связи с выступлением Румынии.
- Я совершенно не сочувствую при настоящем положении выступлению Румынии, - уставшим бесцветным голосом говорил Николай Второй. - Я боюсь, что это будет невыгодное предприятие, которое только удлинит наш фронт. Но на этом настаивает французское союзное командование. Оно требует, чтобы Румыния во что бы то ни стало выступила. Французы отправили в Румынию специальную миссию, боеприпасы, и приходится уступать давлению.
Колчак сказал, что он полностью разделяет мнение государя.
В тот же вечер вице-адмирал Колчак уехал в Севастополь. Там он принял флот у адмирала Эбергарда и ровно в полночь поднял свой флаг над Черноморской эскадрой.
После этого торжественного события не прошло и нескольких минут, как было принято радио: германский крейсер "Бреслау" вышел из Босфора в море. С рассветом флагманский линкор "Императрица Мария" в сопровождении крейсера "Кагул" и шести миноносцев взял курс на сближение с противником.
Схватка произошла с 6-го на 7 июля. "Бреслау" был обнаружен на горизонте в три часа дня, он шел курсом на Новороссийск, являвшийся главной базой Кавказской армии. Заметив русскую эскадру, "Бреслау" повернул обратно к Босфору. Колчак устремился в погоню. Наступил ранний южный вечер, сгустилась темнота, грозовые тучи обстреливали море частыми молниями. Колчак приказал открыть огонь по "Бреслау" с дальней дистанции, но вражеский крейсер потопить не удалось. Позже Колчак узнал, что на "Бреслау" осколками снаряда ранило лишь несколько моряков.
Затем начались боевые будни: заграждение минами Босфора, борьба с подводными лодками. Босфорская операция уже была почти готова, чтобы пустить ее в действие, как вдруг грянула революция…
Тухачевскому хотелось читать дальше, но тут его кликнули в аппаратную: по прямому проводу его вызывал командующий фронтом.
Ночью, перед сном образ Колчака вновь всплыл в его памяти. Собственно, что сближало его с адмиралом и что разделяло, что общего было у него с ним и что совершенно различало их? Самому себе на эти вопросы можно было ответить с полным откровением.
Итак, оба они, несомненно, любят Россию, только Россия в их восприятии была совершенно разной, и потому трудно было утверждать, что их объединяет эта любовь.
Далее. Оба они конечно же стремятся к славе, оба обладают чувством высокого достоинства, граничащего с гордыней; оба наделены природной храбростью и всегда рвутся в пекло боя, в гущу событий; оба не привыкли стоять перед вышестоящим начальством и сильными мира сего в согбенной позе; оба обладают высокой культурой и интеллектом; и конечно же оба - талантливые военачальники.
Была между ними и существенная разница: Колчак не поменял своих взглядов, не изменил своим принципам и пристрастиям, остался в том стане, который его породил и выпестовал, где проросли его родословные корни; Тухачевский же, не задумываясь и не мучаясь угрызениями совести, перешел на сторону тех, за кем шел народ, за кем была сила и за кем было будущее - неизвестно еще, насколько прочное и продолжительное, но - будущее…
И им ничего не оставалось, кроме того что биться друг с другом не на жизнь, а на смерть…
20
Еще подростком Витовт Путна был схож со своим сверстником Тухачевским тем, что тоже музицировал, только не на рояле или скрипке, а на пастушьем рожке. Он вырос в семье бедного литовского крестьянина, и, когда стало ясно, что пастух - слабый помощник в семье в материальном плане, отправился в Ригу, где работал и учился в ремесленной школе. В свои неполные двадцать лет за крамольные речи на митингах угодил в тюрьму, но через год был выпущен из нее, но не на волю, а в окопы Первой мировой, где и имел несчастье отравиться ядовитыми газами.
Военную карьеру, как и Тухачевский, Путна сделал благодаря революции. В гражданскую войну судьба забросила его на Восточный фронт, в Пятую армию Тухачевского, где он сперва был командиром бригады, а затем начальником 27-й стрелковой дивизии, прославившейся своим героизмом, особенно в боях за Омск. Позже, в период польской кампании, дивизия эта была в полном составе переброшена на Западный фронт, и Путна снова попал "в объятия" Тухачевского.
Витовт Путна смотрел в окно почерневшей от времени бревенчатой крестьянской избы на окраине недавно отбитой у белых деревни и, запрокинув черноволосую голову, любовался высоким холодным небом. Чем-то оно напоминало ему литовское небо над его родной деревушкой: до невероятия синее, оно было девственно молодым и, казалось, самой своей синевой и молодостью протестовало против войны, звало к жизни.
От этих раздумий Путну отвлекли хрипловатые звуки, доносившиеся из радиоприемника, установленного в избе. Приемник был трофейный, с английским клеймом, и Путна очень гордился, что только в его дивизии есть такое чудо, с помощью которого можно было, как в волшебной сказке, сокращать расстояния. Проходившие мимо бойцы во все глаза смотрели на это чудо, предполагая, что внутри диковинного ящика сидит человек.
Путна подошел поближе к хрипевшему и шипевшему приемнику. Боец-радиотелеграфист, наскоро закончив обматывать тряпкой сапог с отвалившейся подошвой, по всей форме отдал честь начдиву.
- Кто это там у тебя вякает? - с насмешливой улыбкой поинтересовался Путна.
- Какой-то белый гад, товарищ комбриг, - весело отозвался боец. - Сейчас будет передавать депешу.
- Ну-ну. - Путна уселся на скамью, стоявшую возле окна. - Послушаем.
В приемнике что-то оголтело заверещало, потом запищало, и наконец, будто из преисподней, раздался басовитый прерывистый мужской голос:
"В Совдепию. Всем, всем, всем… Номер шесть… Нашими войсками наголову разбиты… двадцать шестая и двадцать седьмая красные дивизии… Захвачено три орудия, восемь пулеметов…"
Неожиданно приемник замолк. Радиотелеграфист нервно покрутил черные эбонитовые ручки настройки, развернул антенну. И снова тишину раннего утра взорвали хрипы, скрежет, писк, и среди всего этого звукового хаоса вновь прорвался все тот же голос:
"Пробил час мести большевикам… Красноармейцы, штык в землю! Переходите на сторону верховного правителя адмирала Колчака… Вы получите свободу и землю… Мы идем церемониальным маршем на Москву! Подписал полковник Каппель".
- А, это вы, Владимир Оскарович! - почти радостно воскликнул Путна, словно он встретил нежданно старого и желанного друга. - Вот уж не думал, не гадал, что полковник Каппель, для которого слова "Честь имею!" вовсе не пустой звук, вдруг окажется таким мелким лжецом! Хорошо еще, что не оповестил весь мир, будто взял в плен комбрига Путну или командарма Тухачевского! Ну, пошерстил нас основательно - это верно. Трофеи подсчитал точно, как скупой рыцарь сокровища. А вот насчет Москвы…
- Подавится он нашей Москвой, - подхватил радиотелеграфист.
- Можете передать ответ? - спросил его Путна.
- Готов передать, товарищ комбриг!
- Мы приняли белое радио от полковника Каппеля. Передайте полковнику Каппелю красное радио.
И Путна почти торжественно продиктовал ответ:
- "Полковнику Каппелю. На ваш номер шесть. Смеется тот, кто смеется последним".
- И все? - удивленно вскинул рыжие брови радиотелеграфист.
- Все. И подпись - комбриг Путна.
Радиотелеграфист поспешно застучал рукояткой передатчика. Отстучав произнесенный Путной текст до его подписи, он озорно, по-мальчишески взглянул на комбрига, сверкнул желтоватыми зубами и решительно добавил уже от себя: "Так-растак вашу мать!.." И лишь после этого отстучал подпись комбрига.
- Окончательную редакцию ответа одобряю, - похвалил Путна и поощрительно хлопнул крепкой ладонью по узкому плечу радиотелеграфиста. - Хотя и не очень вежливый ответ.
Снова с нежностью взглянув на синее небо, Путна отправился в штаб, где его ожидал комиссар Сорокин: тому не терпелось показать комбригу первый номер газеты, родившейся прошлой ночью.
Дело в том, что в одном из отбитых у противника городов Сорокин заглянул в типографию и приказал бойцам прихватить с собой обнаруженный там ручной печатный станок, который полиграфисты обозвали "бостонкой", ну и конечно же все типографские принадлежности к нему. И объявил, что нужно наладить выпуск своей газеты.
- Инициатива заслуживает внимания, - поддержал его Путна. - Но ты же знаешь, что в армейских условиях всякая инициатива наказуема. И свою идею тебе придется осуществлять самому. Тем более, что опыта тебе не занимать: сам рассказывал, что работал в ленинской "Правде".
- Осилим! - весело откликнулся Сорокин. - К тому же авторов у нас - тьма. Считайте, весь личный состав бригады. И первый наш корреспондент - комбриг товарищ Путна.
- Согласен, если ты будешь вторым. Кроме того, тебе придется писать и за личный состав: у нас же грамотных - раз, два и обчелся. А название уже придумал?
- А чего тут голову ломать? Если "Окопная правда" - подойдет?
- Тухачевский не одобрит, - улыбнулся Путна. - В таком названии не чувствуется наступательного духа. Ты что, товарищ Сорокин, сторонник позиционной войны?
- У меня другого названия нет, - уперся обидчивый Сорокин.
- Ну и валяй, называй по-своему! Я что, против?
И вот газета готова! Сорокин с торжественным видом протянул Путне двухполоску на рыжеватой шершавой бумаге. Путна быстро пробежал глазами "новорожденную".
- Для начала совсем неплохо! Тем более, что заголовки - вполне в наступательном духе командарма! Надо поскорее размножить - и в части. - Он на минуту задумался. - А что, если поделимся тиражом и с соседями? Тебе не жалко?
- Пусть бумагу дают, - тут же заявил прижимистый Сорокин. - Баш на баш!