- Хорошо, - махнул рукой Колчак. - Только вряд ли изучение сих материалов поможет изменить обстановку на фронте. И вы же не можете отрицать, господин Жанен, что еще совсем недавно мы одержали над красными не одну решающую победу. Разгром красных на Пермском направлении, захват бассейна реки Камы, мы же едва не утопили все это красное воинство в Волге. Мы бросили против неприятеля почти сорок пехотных и двадцать кавалерийских дивизий. Сто десять тысяч штыков, сорок тысяч сабель, свыше четырех сотен орудий, едва ли не полторы тысячи пулеметов! А если приплюсовать еще и силы союзных держав, то и того больше! Красные бежали, мы искромсали не одну их дивизию! Вы забыли, как большевики, да и сам Ленин бросили клич: "Отечество в опасности, все для победы над Колчаком!"?
- Все это уже история. - Голос Жанена был полон грусти. - А теперь военное счастье изменило нам. Большевики умеют мобилизовать все свои силы. Их просто невозможно заставить паниковать!
17
Излюбленное дело всякой революции - рождать вождей. Ни одна революция не может обойтись без этих родов, и судьба каждой революции зависит от того, какого вождя она родит.
А уж если роды состоялись, то прославление вождей становится чем-то вроде ежедневной молитвы, доходит до исступления и неизбежно приводит к тому, что порой даже верующие забывают Иисуса Христа, а поклоняются вновь народившемуся вождю, ища у него избавления от всех горестей и напастей, возлагая на него все надежды на лучшую, достойную человека жизнь, побивают камнями тех, кто осмелится вымолвить хоть единое слово в укор вождю, готовы броситься перед вождем на колени и не встать с них, а то и с самоотверженной легкостью отдать свою жизнь за вождя.
При этом человечество совершенно вычеркивает из своей памяти и из своего разума, что любой, самый гениальный вождь слеплен из одного с ним теста, что это такой же человек со своими достоинствами и недостатками, способный совершать правильные поступки и ошибки; убежденный в том, что ведет поверивших в него людей к счастью и благоденствию, он может по затмению разума тащить их в бездну. Человечество не хочет даже и помыслить о том, что вождь - такой же человек, который ест и спит, женится и разводится, бегает от жены к любовнице, трудится в поте лица или же пребывает в абсолютной лености, выпивает или предпочитает быть трезвенником, ценит дружбу или же превращает друзей в своих врагов, страдает и тоскует, клянется и кается, хохочет и плачет, превозносит и проклинает и, кроме того, позволяет себе многое такое, чего не имеет права позволить себе обыкновенный человек. И уж совсем не хочет представить себе человечество, что вождь, оказывается, как и все простые смертные, вынужден хотя бы иногда ходить в туалет по большой и малой нужде, сморкаться при простуде, стонать от боли, и прочая, и прочая, и прочая… Человека, которого нарекли и признали вождем, превращают в символ, в икону, в божество.
Игнорирует человечество и тот факт, что слово "вождь" имеет несколько значений. Это и предводитель войска или племени, это и руководитель, наставник, это и идейный, политический руководитель общественного движения, партии, класса. И что стоит лишь появиться на свет Главному Вождю, как на всех других уровнях, вплоть до самого низа, тут же возникают свои вожди, рангом помельче, но все равно вожди, которым тоже начинают курить фимиам, пусть не с такой концентрацией ладана, который сжигают для ублажения благовонными ароматами Главного Вождя, но все же фимиам, от которого сладостно раздуваются ноздри всяческих прочих вождей…
Так, стоило только Троцкому стать наркомвоенмором, стоило только ему издать десяток приказов о кознях предателей, изменников и дезертиров, о взятии заложников, о расстреле каждого десятого из той части, которая покинула поле боя; стоило только навести страх и ужас на командиров и политработников, которые не смогли удержать своих бойцов в окопах и вынуждены были отдавать приказы об отступлении под натиском белых; стоило ему десяток раз выступить с наскоро сколоченных трибун перед раздетыми, разутыми и голодными солдатами с зажигательными, истерически-красивыми речами и заворожить их словесным туманом, как его немедля окрестили "вождем Красной Армии".
Стиль Льва Давидовича, начиненный взрывчатым честолюбием и свирепой жестокостью, его привычки и повадки моментально распространялись и копировались на последующих ступеньках военного организма. Многие армейские работники восхищались этим стилем, полагая, что только так и можно удержать хаотические массы в повиновении, только такой железной рукой и можно наводить порядок и одерживать победы. И они копировали все, что на их глазах позволял себе Троцкий. Так, если у председателя Реввоенсовета был свой, особый поезд, на котором он метался с фронта на фронт, то командующие фронтами и армиями, а порой даже и начальники дивизий обзавелись своими салон-вагонами, щеголяя друг перед другом их убранством. С такой же легкостью, как и Троцкий, они когда надо и не надо хватались за наган, чтобы покарать и виноватого и невиновного, чтобы нагнать побольше страху и прослыть "железными" командирами.
Отношение Тухачевского к Троцкому было неоднозначным, довольно сложным. С одной стороны, он не мог не испытывать чувства благодарности к наркомвоенмору, ибо именно он, выделив его из большой массы военных специалистов, назначил сразу, минуя все переходные ступени, командующим армией; с другой стороны, он хорошо понимал, что в военном отношении нарком Троцкий если и не абсолютный ноль, то, во всяком случае, никакой не стратег и никакой не тактик: бешеная энергия и стремление всегда идти напролом, не считаясь с обстоятельствами и жертвами, - это еще не признак военачальника. С одной стороны, он разделял мнение Троцкого о том, что "нельзя строить армию без репрессий", и сам следовал принципу - "если объявлено о самом жестоком наказании, то оно должно быть исполнено"; с другой же стороны, в душе разделял недовольство методами Троцкого на фронте, когда он требовал наступать, в то время как для успешного наступления не было никаких благоприятных предпосылок, в результате чего наступление завершалось полным провалом. Похоже было на то, что Троцкий готов был подставить под пули белых всю Россию, лишь бы зажечь с помощью неисчислимых жертв пожар мировой революции. Фанатик, он не терпел, если не находил такого же фанатизма у своих подчиненных.
Как-то, разговаривая на эти темы с Вересовым, которому доверял как самому себе, Тухачевский спросил его, знает ли он что-либо о поезде Троцкого.
Вересов и на этот раз оказался на редкость осведомленным:
- Это не поезд, Михаил, а фантастика!
- И что же в нем фантастического? - живо заинтересовался Тухачевский.
- А вот послушай. Поезд наркомвоена состоит из двенадцати вагонов. В нем латышские стрелки - тридцать человек, морской боевой отряд - восемнадцать, десяток кавалеристов, пулеметный отряд, бригада Московского депо, десять шоферов, самокатчики, мотоциклисты, связисты, медицинский персонал, да еще тридцать семь агитаторов! И конечно же вагон-ресторан. Неплохо бы перекусить в этой походной обжираловке! - Вересов лукаво усмехнулся. - Недавно Троцкому прислали еще один состав с самолетами и авиаотрядом. Есть и броневики. А какие машины! Две - марки "локомобил", два "паккарда", один "лянч", один "непир", один "фиат", да еще грузовой "паккард", автомобиль-цистерна, автомобиль-мастерская и в придачу "пирс-арау". Каково?
- Тебе бы только в контрразведке работать, - не то удивленно, не то с восхищением прокомментировал эти сведения Тухачевский.
- Неужели незавидно? Это же просто императорский поезд! Хотя, - Вересов на миг задумался, - думаю, что наш наркомвоен переплюнул Николая Второго, ей-ей переплюнул! До последнего времени в этом поезде недоставало лишь музыкантов. А теперь и они появились. Аж целых тридцать человек! Теперь на каждой остановке, едва товарищ Троцкий появляется на ступеньках своего салон-вагона, тут же раздается марш духового оркестра. Чего никогда не бывает, когда на ступеньках своего салон-вагона появляется командарм Михаил Тухачевский. А следовало бы! Страсть как люблю духовую музыку!
- Ишь чего захотел, - отшутился Тухачевский. - Нам только этого и недоставало. А вот от самолетов и броневиков я бы не отказался. Не для себя, конечно, а для армии.
- А какие оклады! - не переставал заводить Тухачевского Вересов. - Начальник поезда пользуется правами начальника дивизии, однако начальник дивизии получает две тысячи рублей, а начальник этого восхитительного поезда две тысячи с половиной. Это ж за какие такие боевые заслуги? За что боремся, Михаил?
- На чужой каравай рот не разевай, - снова шуткой отделался командарм. - Кстати, получена телеграмма, что товарищ Троцкий прибывает на наш фронт, в Свияжск. Вот и задай ему свои вопросы.
- Что-то не хочется быть самоубийцей, - рассмеялся Вячеслав.
18
Урал… Тухачевский был очарован его природой. Горные лесистые кряжи, причудливой формы скалы, меняющие свои цвета от солнечного света или же тяжело проплывающих темно-синих и черных туч, быстрые извилистые реки с хрустально чистой водой, тонкие ленты водопадов, каменистые дороги, высокие хвойные леса.
И если бы он просто приехал сюда с единственным стремлением ощутить всю суровую притягательность этой уральской природы, то считал бы, наверное, себя счастливейшим человеком.
Но шла война, а для нее эта природа была мало приспособлена. После грохочущих грозами ливней многие дороги, и без того трудные, становились проходимыми только для сноровистого пехотинца. Орудия, которые тащили конные упряжки, приходилось в гору подталкивать из последних сил, а на крутых спусках хвататься за колеса, чтобы хоть немного притормозить устремившиеся вниз пушки. За каждым поворотом, за каждым выступом скалы двигавшиеся по дороге войска и обозы могла подстерегать вражеская засада, каждое ущелье могло стать ловушкой. Не так-то просто было переправляться через горные истоки, усыпанные валунами. Реки текли в глубоких долинах, среди крутых, обрывистых берегов, и выбираться из них было сущим мучением.
После того как красные войска взяли Бугуруслан, Бугульму и Белебей, белые откатились к реке Белой, пытались закрепиться на ней, но это им не удалось. Перед Пятой армией простирался седой Урал…
Какое направление выбрать для наступления, для нанесения главного удара? Вот над чем долго ломал голову командарм Тухачевский. Можно было двинуть войска вдоль железной дороги на Ашу - Балашевскую - Златоуст. Но командарм опасался, и не без оснований, что на этом пути колчаковцы смогут запереть красных в горных теснинах. Был еще и другой путь, так называемый Великий Сибирский тракт. Тухачевский был уверен, что противник как раз и рассчитывает на то, что красные изберут этот путь. И потому командарм-5 решил пойти на риск, граничащий с авантюрой: он выбрал почти непроходимое направление вдоль реки Юрюзани. Кроме того, на этом пути предстояло форсировать своенравную реку Урал. Два дня шли кровопролитные бои за то, чтобы отогнать белых от переправ через реку Уфимку. Тернистый то был путь!
Дорог практически не было. Порой приходилось идти по руслу реки, по пояс в студеной воде, тащить на себе орудия и пулеметы, в кровь разбивать ноги о камни, выбиваться из последних сил. Многие бойцы выдохлись, падали на каменистые тропы, их оружие подхватывали те, кто еще был способен идти, обозы подбирали ослабевших. Каждый шаг давался гигантским напряжением сил.
И все же вариант наступления, избранный командармом, оправдал себя: Колчак не ожидал, что красные смогут решиться идти через этот почти недоступный для движения участок Урала. Выход Пятой армии к позициям белых был настолько внезапным, что командование 12-й дивизии Колчака, полагавшее, что находится в глубоком тылу, проводило со своими частями… строевую подготовку!
Белые, потерпев поражение в Златоустовской операции, ощутили на своих спинах силу удара Пятой армии и быстро отступили за Тобол, хотя все еще и оказывали довольно сильное сопротивление. Пятая армия, заняв Курган, развивала наступление на Петропавловск.
Тухачевский в районе Троицк - Кустанай принял меры стратегического порядка. Здесь и в районе железной дороги Троицк - Орск был создан Троицкий укрепленный район, гарнизон которого составляли, помимо крепостных частей, две бригады 35-й дивизии. В результате командарм укрепил правый фланг своей армии. Здесь же организовывались новые партизанские отряды, подходило свежее пополнение. Троицкий укрепленный район оказывал энергичное сопротивление всем попыткам белых занять Кустанай.
В нынешнем наступлении командарм Пятой считал главным направлением участок Звериноголовская - Петропавловск. Но командование фронта не согласилось с Тухачевским и отдало приказ сгруппировать главные силы в районе железной дороги Курган - Петропавловск.
Положение армии осложнилось еще и тем, что из ее состава была выведена 5-я дивизия, находившаяся на станции Варгаши. Тухачевский пытался опротестовать это решение, но в конце концов вынужден был подчиниться приказу.
И вскоре его опасения подтвердились. Третья белогвардейская армия генерала Сахарова, действовавшая против Пятой армии красных, перешла в контрнаступление, атаковала 27-ю дивизию, входившую в армию Тухачевского. Силы Пятой армии были ослаблены выводом в резерв целого ряда частей и измотаны длительными непрерывными боями. Армия же генерала Сахарова, напротив, получила подкрепление и превосходила силы красных по своей численности. Создалась реальная угроза: Пятая армия могла быть отброшена к северу от железной дороги и отрезана от Кургана. Понесла большие потери 26-я дивизия.
Тухачевскому срочно пришлось перестраивать свою группировку. На свой страх и риск он выдвинул на передовую позицию 5-ю стрелковую дивизию, приказал оставить Троицкий укрепленный район на попечение местных крепостных и партизанских отрядов, в результате чего была высвобождена для активных действий бригада 35-й дивизии. Из нескольких частей он создал новое формирование с задачей атаковать во фланг обходную группировку противника.
Казалось, все было предусмотрено для успеха наступления, но, как это нередко бывает на фронте, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Главная несуразность состояла в том, что штаб армии в течение всей этой операции оставался в Челябинске, в то время как ему следовало бы быть поближе к войскам, в Кургане. Управление войсками оказалось не очень-то надежным. Медленно двигались в районы боевых действий и штабы некоторых дивизий. К тому же комбриг из 35-й дивизии не придумал ничего лучшего, как послать свой приказ в части в трех экземплярах, и на беду один из них был перехвачен противником. Внезапность контрманевра была нарушена.
И все же ударная группа Тухачевского перешла в наступление и значительно потеснила обходные части противника.
Встречные действия красных и белых приобрели крайне напряженный характер, вскоре проявилось превосходство сил Третьей белой армии, и войска Тухачевского были оттеснены к реке Тобол. Впоследствии злые языки утверждали, что Колчак едва не утопил Тухачевского в Тоболе. В самом деле, положение оказалось отчаянным. Люди были страшно измотаны непрерывными боями, и Тухачевскому пришлось отвести армию за реку Тобол, потерпев немалый урон в живой силе и технике, но все-таки сохранив за собой активный плацдарм на правом берегу реки в районе Звериноголовской.
Была объявлена мобилизация крестьян в армию. Большинство их, вкусив "прелести" колчаковщины, сопровождавшиеся зачастую массовыми публичными порками непослушных на сельских площадях, потянулись к красным. В тылу колчаковской армии уже насчитывалось до сорока тысяч партизан, которые разрушали белогвардейские коммуникации.
19
Вячеслав Вересов оказался незаменимым помощником Тухачевского по части пополнения его походной библиотеки книгами и материалами, нужными именно в той ситуации, в какой на фронте оказывался командарм. Вересов раздобыл в одном из архивов краткое жизнеописание Колчака и, вручая его командарму, не забыл присовокупить словесно, что тот командующий, который не знает своего главного противника во всех, так сказать, его ипостасях, обречен быть слепым и глухим.
Просматривая жизнеописание адмирала, Тухачевский почерпнул из него немало интересного, о чем прежде даже и не подозревал. И постепенно пришел к выводу о том, что, не попади Александр Васильевич Колчак в водоворот революционной бури и не займи он позицию, направленную против октябрьского переворота, судьба его, возможно, сложилась бы совершенно иначе. Известно, что человек не выбирает судьбу, она сама выбирает его, но тем не менее один из жизненных путей, к которому лежала его душа, мог бы привести его если не в великие, то, по крайней мере, в знаменитые мореплаватели.
Тухачевскому стало ясно, что адмирал Колчак, как прирожденный мореман, чувствовал себя вне корабля, на суше, чрезвычайно неуютно. Там, в море, по его повелению меняли галсы корабли эскадры, там он был истинным повелителем людей, которыми командовал. Здесь же, на суше, таинственная, никем до конца не понятая, непредсказуемая и зловещая в своей покорности Россия простиралась с востока на запад огромными бескрайними пространствами и не собиралась повиноваться даже самому всесильному самодержцу. Видимо, Колчаку не давала покоя мысль о том, как зануздать ее, как заставить ее сердце биться в унисон с волей повелителя, как поднять ее на дыбы и заставить нестись в будущее, обгоняя время. Такое было под силу лишь Петру Великому, да и то ему удалось лишь разбудить Россию и устремиться вперед, но куда?! Вот и настал момент, когда Русь доскакала до края бездонной пропасти и готова или одолеть ее, или же сорваться, чтобы уже никогда не подняться.
Тухачевский поймал себя на мысли о том, что Колчак вряд ли мог рассуждать о России так, как рассуждает о ней он - пехотный командир. Вряд ли он мыслил такими же "сухопутными" образами.