Перечитав несколько раз эти щедро насыщенные революционным пафосом строки, Тухачевский долго молчал, перебирая в еще живой памяти радостные и трагические картины недавнего прошлого. Наконец он сказал:
- Как жестоко мы ошиблись! Польский национализм оказался сильнее нашего интернационализма.
- С тобой согласен и пан Пилсудский, - поддержал его Вересов. - Он прямо говорил, что в течение всей войны никогда не боялся, что в своем тылу будет иметь какое-либо восстание.
Вересов боготворил Тухачевского и не только во всех своих поступках, но и в мыслях стремился быть похожим на него. Он не представлял себе, что придет день, когда совершенно непредвиденные обстоятельства выведут их на разные дороги в жизни и разъединят едва ли не навсегда.
Даже в страшном сне Вересов не мог предположить, что неожиданно для них самих возникнет то отчуждение, которое с течением времени будет возрастать все более и более, пока не приведет к окончательному разрыву.
А все произошло из-за того, что Тухачевского уже практически в мирные дни снова позвали идти в бой, снова планировать боевые операции и осуществлять их. Собственно, если говорить точнее, не позвали, не пригласили, а принудили волей насмерть перепуганных политиков, стоящих у руля власти. И теперь уже приказали идти в бой не против белых, которые, по существу, были его же соотечественниками, только инакомыслящими, и которые уже были разгромлены; не против поляков, которые представляли собой чужеземную враждебную силу и которые теперь, заключив мир с Советской Россией (крайне унизительный и невыгодный для нее), кажется, успокоились. Ему приказали разгромить своих же единокровных братьев, тех самых, кто еще совсем недавно вместе с ним, Тухачевским, разжег огонь революции, встал на ее защиту с оружием в руках, был надежнейшей опорой большевистского переворота и одним из главных источников побед в гражданской войне.
Это было подавление так называемого Кронштадтского мятежа и крестьянского восстания на Тамбовщине под предводительством Антонова и потому получившего название антоновщины, подавление, в котором командарм Тухачевский сыграл едва ли не самую заглавную роль и за участие в котором его до конца жизни мучила больная неутихающая совесть.
Наступил март. Он выдался пронзительно холодным и ветреным, дышал в лица людей сырыми метелями, вызывая неверие в то, что когда-нибудь придет желанное тепло и из-за полога тяжелых мрачных туч выглянет солнце.
Тухачевский вернулся из наркомата обороны оживленный и озабоченный и тут же позвонил Вересову:
- Можешь приехать? Очень нужно поговорить. Есть важные новости.
Вересов примчался на квартиру Тухачевского незамедлительно.
После обычных крепких объятий они уселись за стол. Маша принесла кофе и пирожные.
- А чего-нибудь покрепче? - лукаво спросил Тухачевский. - Есть повод для тоста.
Маша послушно исполнила желание мужа, принесла коньяк.
Тухачевский разлил янтарную жидкость в хрустальные рюмки, с загадочным видом посмотрел на Вересова. Тот сразу понял, что произошло нечто неожиданное.
- Выпьем, Вячеслав! - почти торжественно провозгласил Тухачевский. - Кажется, судьба еще не окончательно выбросила меня на обочину жизни. А то уж думал покупать на Неглинной рыболовные снасти да затянуть: "Люблю я летом с удочкой над речкою сидеть!"
- Ты же не рыбак, Михаил. Ты охотник. И ружья у тебя есть.
- И рыбалка и охота отменяются! - возбужденно и радостно воскликнул Тухачевский. - Ты хоть бы поинтересовался, чему я так радуюсь.
- А это и ежу понятно. - Вячеславу передалось веселое состояние друга. - Никак, получил новое назначение?
- Попал в точку. Только ни за что не догадаешься какое. Пари?
- Не волнуйся, уже догадался. Кронштадт?
- Ты - провидец! - восхитился и изумился Тухачевский. - Небось уже разнесся слух?
- Нет, Миша, простая интуиция. Кого же еще, как не тебя, бросать туда, где Кремлю грозит такая опасность?
- Все верно, Вячеслав, и признаюсь, этим доверием я горжусь. И рад тому, что не списали меня из-за Варшавы. Значит, еще верят, еще ценят. Вот давай и выпьем за это!
- И как же мне теперь тебя величать?
- Командующий Седьмой армией, которой приказано штурмовать Кронштадт и уничтожить мятежников.
- Понятно. - В голосе Вячеслава прозвучало явное разочарование. - Значит, штурмовать Кронштадт и перестрелять мятежников как куропаток, как уже изволил в высшей степени образно выразиться Троцкий?
И Вячеслав отставил рюмку в сторону.
- Что с тобой? - насторожился Тухачевский.
- Ничего особенного. - Вячеслав нахмурился. - Хотел бы я знать, кого ты будешь на сей раз штурмовать и кого готов перестрелять как куропаток, тех самых "куропаток", которых в семнадцатом Троцкий называл "красой и гордостью революции". Да если бы эти "куропатки" не взяли сторону большевиков и не сражались геройски, чтобы отстоять новую власть, был бы ты сейчас красным командармом, товарищ Тухачевский? Скажи мне, только честно, почему ты не отказался от этого ужасного и позорного назначения?
Тухачевский тоже отставил рюмку и уставился на Вячеслава, будто видел его первый раз в жизни.
- Ты что, с ума спятил, Вячеслав? - Голос его дрожал. - Ты не понимаешь не то что алгебру - тебе недоступна даже арифметика революции. Ты не диалектик. Да, вчера эти матросы геройски защищали революцию, а сегодня они переродились, они готовы всадить нож в спину этой самой революции! Ты думаешь, это случайно? Это заговор международного империализма! Их науськивают левые эсеры, бывшие царские генералы вроде Козловского и конечно же зарубежная агентура, которая хочет взорвать нашу власть изнутри.
Вересов горько усмехнулся:
- Никогда не думал, что ты так легко поддаешься пропагандистским штампам, Михаил. Бьюсь об заклад, ты пересказываешь мне то, что тебе в уши нажужжал Лев Давидович, перед тем как подписать приказ.
- Я бы не хотел, Вячеслав, чтобы со мной разговаривали в таком духе и таким тоном даже мои лучшие друзья. - Тухачевского кровно обидело то, что произнес Вересов.
- Хорошо, не буду. Но ответь мне тогда на такой вопрос. Я предложу тебе простую ситуацию. Представь себе, что ты не командарм, а рядовой матрос, служишь в Кронштадте. Отец и мать у тебя крестьяне, скажем в Рязанской губернии. И вот ты поехал к ним на побывку и видишь: урожай зерна, который они вырастили с великим каторжным трудом, продармейцы ссыпают в мешки и увозят в город. До последнего зернышка! А у родителей еще дети - мал мала меньше. А не отдать хлеб - тут же твоего отца и мать поставят к стенке как самых ярых контрреволюционеров. Понравится тебе это? Что обещали народу большевики? За что воевали крестьяне в твоей армии? За землю, за волю, за лучшую долю. Скажи честно, дали им большевики землю? Дали волю? Дали лучшую долю? Неужели до тебя, до твоего сердца не доходят рассказы Маши о том, как живут ее родители?
- Вячеслав, на жизнь надо смотреть с реалистических позиций. - Тухачевский верил, что сумеет разубедить друга. - Ведь только-только закончилась война, экономика разрушена, рабочие голодают. А ты хочешь лучшей доли как по мановению волшебной палочки.
- Хорошо. Но скажи, ты знаком с требованиями кронштадтцев?
- Еще бы!
- Тогда я хотел бы знать твое мнение о каждом из них. Вот они хотят, чтобы выборы в Советы проходили тайным голосованием. Что в этом предосудительного? Разве это наносит удар Советской власти? Или они настаивают на свободе слова и печати.
- Еще не пришло время! - Тухачевский произнес это убежденно и решительно. - Сколько в стране внутренних врагов! Мировой империализм не успокоится, пока не сожрет нас с потрохами. А они - подавай им свободу слова и печати. Да произойди такое - Советская республика рухнет!
- И республики, и монархии, и империи разрушает не правда, их разрушает ложь! - страстно воскликнул Вячеслав.
Тухачевский раскрыл лежавший на кресле портфель, вынул из него несколько листков.
- Ты хочешь такую правду?! - Гнев закипал в его голосе. - Я тебе прочитаю, послушай: "Воззвание Кронштадта. Всем! Всем! Всем!
В Кронштадте вся власть перешла в руки Временного революционного комитета без единого выстрела…
Трудящиеся Кронштадта решили больше не поддаваться краснобайству коммунистической партии, называющей себя якобы представителями народа, а на деле это выходит наоборот…
Кронштадтские товарищи предлагают вам немедленно присоединиться к Кронштадту и установить прочную связь, общими и дружными усилиями достичь долгожданной свободы…" Это что, не призыв к захвату власти, не мятеж?
- Но мы сами вынудили их к выступлению, есть же предел терпению! Что там еще, в их воззвании?
- А вот что: "Наша страна переживает тяжелый момент. Голод, холод, хозяйственная разруха держат нас в железных тисках вот уже три года. Коммунистическая партия, правящая страной, оторвалась от масс и оказалась не в силах вывести ее из состояния общей разрухи. С теми волнениями, которые в последнее время происходили в Петрограде и Москве и которые достаточно ясно указали на то, что партия потеряла доверие рабочих масс, она не считалась. Не считалась и с теми требованиями, которые предъявлялись рабочими. Она считает их происками контрреволюции. Она глубоко ошибается". - Тухачевскому явно не нравились эти пассажи, и он умолк.
- А ты дочитай до конца, - настаивал Вячеслав.
- Изволь, хотя мне противно озвучивать эту махровую контрреволюцию. Вот еще: "Эти волнения, эти требования - голос всего народа, всех трудящихся". Они еще имеют наглость расписываться за весь народ! - Тухачевский отшвырнул листовку.
- Понимаю, правда всегда глаза колет, - уже спокойно заключил Вересов. - Только это такая штука, от которой не отмахнешься. Разве тебе не известно о выступлениях крестьян на Украине, на Тамбовщине, в Сибири? Надо не возмущаться, не наклеивать ярлыки, а пересматривать политику. Собственно, даже не пересматривать, а проводить ту, которую обещали, когда шли к власти. Кронштадтцы выступают против диктатуры одной партии, за выборность Советов, за отмену продразверстки. К этому все равно придем, так зачем же стрелять в своих братьев? Троцкий и иже с ним жаждут крови, мало было ее пролито на полях гражданской войны!
Он передохнул, встал с кресла и в упор спросил:
- Михаил, почему ты не отказался от этого назначения?
Тухачевский ответил не сразу.
- Ты и впрямь хотел, чтобы я переквалифицировался в рыбака или охотника? - насмешливо спросил он. - Но ты забываешь, что я еще не пенсионер. Мне еще двадцать восемь лет!
- Нет, Миша, я хочу совсем другого. Хочу, чтобы ты оставался полководцем. И совсем не хочу, чтобы ты превратился в жандарма. Знаю, что кровно обижу тебя, но я настолько ценю нашу дружбу, что не могу не быть с тобой предельно откровенным: не приведи Господь, чтобы ты стал палачом своего народа! Таких кровавых строк в нашей истории никто не сможет стереть.
- Вот уж этого я от тебя не ожидал! - Тухачевский и впрямь был обижен до глубины души. - Тот, кто защищает революцию, не может именоваться так, как ты осмелился назвать меня!
- Что ж, нас рассудит история, - пожал плечами Вячеслав. - Зря ты меня звал сегодня к себе. Мне остается только пожелать тебе новых боевых подвигов. Думаю, они будут непременно отмечены новыми орденами и новыми высокими должностями. Прощай.
- Скатертью дорога! - Тухачевский раскраснелся от гнева.
- Что случилось? - в комнату вошла не на шутку взволнованная Маша.
- Ничего! - зло отрезал Тухачевский. - Проводи моего бывшего друга!
- Вы что, с ума посходили? - растерянно и подавленно спросила Маша. - Остыньте, петухи! - И она схватила за руку рванувшегося к двери Вячеслава.
- Простите, Маша, но я не могу более ни минуты оставаться рядом с этим человеком. - Вячеслав был уязвлен в самое сердце словами Тухачевского и все же жалел сейчас о происшедшем: он терял друга, дороже которого у него не было.
- Нет, я так не отпущу вас! - в отчаянии воскликнула Маша. - Миша, ради Христа, останови Славу! Ну, пожмите друг другу руки, все будет хорошо, все будет по-прежнему…
- Я готов пожать твою руку, Миша, - с грустью в голосе сказал Вячеслав. - И давай забудем об этой нелепой вспышке. Я даю тебе слово, что никогда, никогда не буду говорить с тобой о служебных делах.
Тухачевский неохотно пожал протянутую ему руку.
- Надеюсь, ты переосмыслишь свои взгляды, - уже мягче заговорил Тухачевский. - Иначе ведь мы окажемся по разные стороны баррикад.
- Попробую, - не очень уверенно произнес Вересов. - Попробую, ради нашей дружбы. А там жизнь покажет.
На следующий день Тухачевский выехал в Петроград. Вячеслав не провожал его, сославшись на простуду.
29
На Якорной площади и на улицах Кронштадта был расклеен приказ:
"К гарнизону и населению Кронштадта и мятежных фортов!
Рабоче-крестьянское правительство постановило: вернуть незамедлительно Кронштадт и мятежные суда в распоряжение Советской республики. Посему приказываю: всем, поднявшим руку против Социалистического отечества, немедленно сложить оружие. Упорствующих обезоружить и предать в руки советских властей. Арестованных комиссаров и других представителей власти немедленно освободить. Только безусловно сдавшиеся могут рассчитывать на милость Советской республики. Одновременно мною отдается приказ подготовить все для разгрома мятежа и мятежников вооруженной рукой. Ответственность за бедствия, которые при этом обрушатся на мирное население, ляжет целиком на головы белогвардейских мятежников. Настоящее предупреждение является последним.
Председатель Революционного Военного Совета республики Троцкий.
Командарм-7 Тухачевский.
5 марта 1921 года".
Но восставшие кронштадтцы уже не могли остановиться. Они образовали свою власть - революционный комитет из пятнадцати человек, среди них девять матросов, четверо рабочих, один фельдшер и один учитель. Председателем был единогласно избран матрос с линкора "Петропавловск" Степан Максимович Петриченко, сын крестьянина-бедняка Жиздринского уезда Калужской губернии, в юности работавший в Запорожье на металлургическом заводе. Затем он был призван на военно-морскую службу, участвовал в мировой войне, был ультрапатриотом, всей душой принял Октябрь и сражался за Советскую власть. Правда, во многом расходился с большевиками: выступал против заключения Брестского мира, против ухода Финляндии, Литвы, Латвии и Эстонии из состава России, против передачи Черноморского флота Германии, за что был уволен с линкора, уехал на Украину, где боролся со Скоропадским, был арестован, а после того, как отсидел в тюрьме три месяца, вернулся на свой линкор.
На линкоре "Петропавловск" он ведал канцелярией и даже записался в сочувствующие РКП, принимал участие в ликвидации мятежа на "Красной Горке".
Он же и возглавил восстание в Кронштадте, которое потом окрестили мятежом.
Власти предержащие в Московском Кремле прекрасно понимали, что Кронштадт - это не просто остров, не просто военно-морская крепость. Кронштадт - это ключ к Петрограду. Кронштадтская крепость обладала большой боевой мощью. В руках восставших матросов (а их вместе с солдатами было почти тридцать тысяч) было сосредоточено сто сорок орудий береговой обороны, свыше сотни пулеметов, современные линкоры "Петропавловск" и "Севастополь" и другие корабли. У Финского побережья уже маячили английские корабли, во главе штаба мятежников был командующий артиллерией крепости генерал Козловский, многие военные специалисты.
Тухачевский ясно отдавал себе отчет в том, что предстоящий штурм крепости, который он должен был осуществить, - это сложнейшая военная операция. Кронштадт надо было взять с моря сухопутными войсками, причем вести боевые действия на льду Финского залива и в лоб штурмовать железобетонные форты и цитадель крепости. Наступать предстояло под огнем тяжелой крепостной и корабельной артиллерии по ровному как скатерть льду на протяжении двенадцати километров.
- Такой операции в военной истории я что-то не припоминаю, - откровенно сказал Тухачевский штабистам, садясь за изучение литературы, в которой можно было найти хотя бы сходные примеры штурма морских крепостей. Впрочем, долго изучать опыт своих военных предшественников Тухачевскому было некогда. На подготовку операции ему отводилась всего неделя. За это время требовалось по существу заново сформировать армию, потому что Седьмая армия, которую он принял под свое начало, существовала лишь на бумаге. В распоряжении командарма на первых порах находились лишь несколько войсковых частей и отряды курсантов. Первая попытка овладеть крепостью окончилась неудачей. Ленин, обеспокоенный положением дел, направил в войска, готовившиеся к штурму, триста делегатов проходившего в Москве X съезда партии. В их составе были видные военачальники и комиссары, имевшие опыт боев в ходе гражданской войны. Делегаты с энтузиазмом включились в подготовку войск к новому штурму. Тухачевского, как всегда, порадовало, что на помощь ему прибыла и 27-я дивизия Путны. Главный удар наносила Сводная дивизия Дыбенко. Замысел командарма состоял в том, чтобы атаковать, причем одновременно и слаженно, с двух направлений - со стороны Сестрорецка и Ораниенбаума. Стремительный бросок на крепость Тухачевский планировал осуществить ночью, по льду Финского залива, чем достигалась внезапность штурма.
К середине марта войска пополнились новыми силами и, в принципе, были готовы для боевых действий. Теперь это уже была внушительная вооруженная сила - сорок пять тысяч штыков, более полтораста орудий, едва ли не полтысячи пулеметов. Особую радость командарма вызвало прибытие в распоряжение армии двадцати пяти боевых самолетов, хотя он и понимал, что в условиях тяжелых мартовских туманов действия авиации будут чрезвычайно затруднены.
Тухачевский спешил: в последние дни потеплело, льды начинали таять, становились сырыми, набухшими от воды. Каждый день промедления мог стоить срыва операции, и мятежная крепость стала бы и вовсе неприступной.
И вот наконец с командного пункта в Ораниенбауме Тухачевский отдал приказ о штурме. Прежде чем пехота в белых маскхалатах устремилась по льду к крепости, была проведена мощная артиллерийская подготовка, поднялись в воздух самолеты, бомбившие город и форты. Один из снарядов попал в линкор "Севастополь". Мятежная крепость не сдавалась, огрызаясь огнем.