К этому времени, после смерти Ленина, власть все прочнее забирал в свои руки Иосиф Виссарионович Сталин, и уже через год Тухачевский вновь был отправлен, как в ссылку, к родным пенатам - в Смоленск, где Западный фронт, по понятным причинам, стал Западным военным округом, и Тухачевский возглавил его. Всего девять месяцев промариновали командарма в местах, где все напоминало ему о его позоре, и вновь последовала "высочайшая милость": его снова возвращают в Москву, чтобы доверить пост начальника штаба РККА.
Здесь, в Москве, вскоре вышел в свет его теоретический труд "Вопросы современной стратегии". Командарм был обуян новыми идеями, в его голове рождались смелые планы военного строительства, порой опережающие существующую реальность.
Декабрь 1927 года стал для него роковым: несмотря на предостережения Ворошилова, он отправил на имя Сталина письмо о перевооружении Красной Армии. Сталин взорвался: этот прожектер готов весь бюджет страны растранжирить на вооружения, а экономику подчинить лишь военным целям! Он не удосужился учесть, что экономика страны, хотя и перешедшей на рельсы индустриализации, не выдержит такого бешеного натиска! Последствия сей еретической писанины не замедлили сказаться: Тухачевского вновь "сослали", на этот раз в Ленинград. Пусть, возглавляя округ, и претворяет в жизнь свои смелые предначертания!
В Ленинграде Тухачевский прослужил три года и никогда не пожалел об этом: здесь он сдружился с Сергеем Мироновичем Кировым, провел знаменитые маневры Ленинградского военного округа, организовал строительство Карельского укрепленного района.
А в конце июня 1931 года (июнь - месяц наполеоновских удач!) был вызван в Москву, к Сталину, и вождь, уже прославленный под торжественные фанфары как организатор и вдохновитель всех побед в гражданской войне, объявил Тухачевскому, что состоялось его назначение на пост заместителя наркома обороны и начальника вооружений РККА.
- Как видите, товарищ Тухачевский, - Сталин говорил с ним, как никогда, благожелательно, впрочем, пристально следя за тем, как тот реагирует на его слова, - несмотря на отдельные промахи и даже неудачи, - Тухачевский мысленно поблагодарил вождя за то, что тот не произнес смертельно убийственного для него слова "поражение", - наша партия ценит ваши заслуги. Мы намеренно соединили должность заместителя наркома обороны с должностью начальника вооружений. - "Вот и пусть теперь сам же и вооружается в полном соответствии со своими фантастичными планами", - не без злорадства подумал в этот момент Сталин и продолжил: - Статус заместителя наркома даст вам большие права и широкое поле для вашей деятельности, а что касается вооружений, то тут вы уже успели проявить себя как генератор новых, захватывающих дух идей. Кстати, - вождь многозначительно поднял ладонь с зажатой большим и указательным пальцем потухшей трубкой, - я должен извиниться перед вами за то, что в свое время дал негативную оценку вашему плану перевооружения армии. При более глубоком и внимательном изучении выяснилось, что в этом плане есть и неплохие, заслуживающие внимания идеи. Теперь вы сможете сами реализовать их на практике.
Тухачевский не заметил сразу подвоха и язвительности в этих словах, так как они были произнесены предельно искренне, и потому был растроган.
- Товарищ Сталин, - голос его звучал проникновенно, - я постараюсь оправдать ваше доверие!
- Не мое доверие, товарищ Тухачевский, не мое, - тут же поправил его Сталин. - Это доверие нашей большевистской партии. Доверием одного человека, даже если этот человек - товарищ Сталин, можно и пренебречь. Но того, кто посмеет пренебречь доверием партии, того ожидает неминуемая суровая расплата. Постарайтесь дорожить доверием партии, товарищ Тухачевский, не ошибетесь.
На том и была закончена радостная для Тухачевского аудиенция.
Никогда еще прежде Тухачевский не работал с таким рвением, а точнее, с таким остервенением, как на этом новом посту. Его дни и ночи в полосе абсолютного мира были предельно схожи с фронтовыми. Заместитель наркома - да это же потенциальный нарком!
К своему сорокалетию, в феврале 1933 года, Тухачевский был награжден орденом Ленина.
"Вот так-то, друзья и недруги, - ликовал Тухачевский, - вот так-то, дорогой ты мой Вячеслав Вересов, вот так-то! Выходит, вопреки всем пророчествам и предсказаниям мой полководческий талант оценен по заслугам, оценен так, что даже не принята во внимание неудачная Варшавская операция! А вы говорите: история не простит! Да я сам пишу эту историю - своей соловой, своими руками!"
2
Тухачевский все чаще вспоминал о своей молодости. Обычно это свойственно людям в старости или даже в преклонном возрасте; к нему же эти воспоминания ворвались в пору расцвета и зрелости. И потому, наверное, он испытывал вместе с радостью щемящую тревогу. Что-то преждевременное было в том состоянии души, которое все неотвратимее овладевало им, а преждевременность, как это следует из жизненного опыта, всегда чревата непредсказуемыми событиями и последствиями. Так же, как и в природе, когда еще совсем молодую осень вдруг окатывают снежные вихри, или не в свой черед, по-молодецки забегая вперед, вдруг нежданно-негаданно является весна и затем, наказанная за самоуверенность, гасит свою солнечную цветущую улыбку под порывами внезапного холода, так и в человеческой жизни все преждевременное неизбежно оборачивается трагическими событиями.
И все же вспоминать молодость, пусть уже и исчезнувшую в лабиринтах времени, было истинным праздником души, приводило Тухачевского в почти детский восторг.
Может быть, благодаря именно этому чувству он, после длительного времени горького одиночества, пришедшего к нему после трагической гибели Маши, снова влюбился, выбрав себе новую спутницу жизни.
Это была Нина Евгеньевна Гриневич, которая во всем являла собой полную противоположность Маше Игнатьевой. Для Маши главным приложением сил, ума и способностей была сфера быта, ее не посещали высокие взлеты духовной жизни, она была схожа с ласточками, которые, прилетев из теплых краев на родину, по весне принимаются за титанический труд, сооружая и обустраивая гнездо под самой стрехой дома, вылепливая это дивное произведение птичьего искусства из множества комочков мокрой земли, склеенных собственной слюной.
Нина Евгеньевна, напротив, считала главным в жизни духовное общение людей, обожала музыку, театр, литературу, отдавая большую часть времени тому, чтобы вырвать себя и мужа из цепких объятий бытовых хлопот и занятий.
В чем-то она напоминала Тухачевскому Ларису Рейснер, в которую он в свое время едва не влюбился, но которая отдала предпочтение другому мужчине. В характере Нины Евгеньевны был тот же тонкий, располагающий к себе интеллект, тот же страстный романтизм, что и у Ларисы, исключая разве что ее взрывчатый темперамент. Возможно, это сходство было реальным лишь в пылком воображении Тухачевского, но ему очень нравилось, что Нина Евгеньевна восхищалась образом Рейснер, ее выступлениями в прессе, насыщенными революционной патетикой и затейливой, как у поэтов-символистов, вязью красивых и возвышенных слов.
Тухачевский не раз вспоминал, как он впервые увидел Рейснер на Восточном фронте, на палубе миноносца Волжской флотилии. Она стояла, небрежно держась за поручни, - юная, необыкновенно красивая, вся в белом - сама мечта.
Удивительно, но первыми словами, которые он произнес после того, как она ответила на его приветствие, были:
- Хотите, я открою ваш секрет? Вы очень любите музыку.
Лариса Михайловна не удивилась, будто только и ждала от него этих слов.
- А вы? - В ее вопросе не было и тени кокетства.
- Боготворю Бетховена. Особенно его Девятую симфонию. Как чудо, в возможность которого не верю.
Она озорно рассмеялась.
- А я поклонница музыки, которую принято называть низменной. Люблю шарманки, бродячие оркестры. Обожаю игру таперов в кинотеатрах. А уж сверх того - Бетховена, тут мы с вами сойдемся. Еще - Скрябина.
- А почему вы в белом? - спросил он с улыбкой. - Как чайка!
- Я только что написала письмо маме.
Тухачевский удивленно посмотрел на нее: какая тут может быть связь?
- Нет, я не Нина Заречная, совсем другая, - усмехнулась Лариса. - А вы не пишете матери? Очень плохо, если не пишете. Всякие рассуждения вроде того, что на фронте не до писем, - чушь. Помните, что мать выше Бога. Хотите, я вам прочту?
- Наверное, мне будет неловко. Ведь письмо - частичка души. А все, что в душе, люди стремятся упрятать поглубже.
- Я не такая. Мне очень хочется прочитать именно вам. Здесь ответ на ваш вопрос, почему я в белом.
"Обычное желание литераторов: немедля прочитать то, что только что сочинили, родным, близким и знакомым", - невольно мелькнуло в голове Тухачевского.
Вслух же он сказал:
- В таком случае с радостью послушаю.
- Пройдёмте в каюту. Хотя нет, лучше здесь, на палубе. Чтобы видеть Волгу. Я сейчас принесу.
Рейснер скоро вернулась, держа в длинных тонких пальцах листок бумаги. Задумчиво подержала его перед собой, всматриваясь в написанное, словно искала в нем какой-то затаенный смысл.
- "Помнишь, мама, чайку перед миноносцем в бою? - наконец начала она читать тихо и отстраненно, будто самой себе. - Она все со мной, пролетает, белая, над пропастями. О жизнь, благословенная и великая, превыше всего зашумит над головой кипящий вал революции. Нет лучшей жизни…"
Она внезапно оборвала чтение.
"Письмо матери? - Тухачевского, который и сам был склонен к романтике, все же удивили эти строки. - Наверное, матери важнее узнать не про кипящий вал революции, а о том, каково здоровье дочери, нормально ли она питается, бережет ли себя от простуды и от вражеских пуль. Не письмо, а словно бы патетическая симфония".
- Вы уже, наверное, подумали, что все это слишком красиво. - Она почти угадала его мысли и еще выше подняла гордо посаженную голову. - Представьте, недавно примчалась ко мне мать. Да, да, из Петербурга. На такое способны только матери.
- И жены, - добавил он. - Вспомните декабристок.
- Только матери! - упрямо повторила она. - Жены - это совсем другое. И знаете, что она мне сказала, увидев меня на миноносце среди братишек? Она мне сказала: у тебя хороший период в жизни - буря и натиск. Если выживешь - душа будет переполнена счастьем от неслыханных переживаний. И ты будешь творить. А у вас такая мама?
- У меня мать - простая крестьянка. Но она, наверное, сказала бы мне то же, что и ваша мама. Только революция рождает такие чувства. И все же как ей не страшно за вас? Юная красивая женщина, одна среди матросского экипажа.
- Вот уж не ожидала, что и в вас живет нечто мещанское. Три дня назад во время обстрела затонул один наш корабль. В живых осталось не много. Их подняли на борт миноносца. Вода ледяная, дали спасенным кофе, спирт. Подошла к ним, спросила, как все случилось. Толкнули одного - круглолицый такой, невысокий, сразу видно - не из стеснительных: "Валяй, ты умеешь". Морячок перво-наперво: "А кто вы?" Отвечаю: комиссар флотилии. Рассказал: его и еще одного моряка снесло течением. Выловили белые. Поставили условие: если вплавь доберутся до берега - свободны. Согласились. Прыгнули из шлюпки в воду, поплыли. Вдогонку - выстрелы. Господа офицеры развлекались. Друга убили. А этот морячок хорошо нырял. Всплыл на поверхность у самого берега. - Она сурово сдвинула тонкие брови. - Я подошла к нему и поцеловала в лоб. Кругом заржали. Но я посмотрела на них, сама даже не знаю, что они прочитали в моем взгляде. Наверное, в нем были какие угодно чувства, знаю точно, что только не злость. И все затихли.
- Такой поцелуй выше ордена, - улыбнулся Тухачевский.
- Кстати, парус - он тоже белый, - как бы возвращаясь к тому, о чем ее спрашивал Тухачевский, сказала она, и этим окончательно покорила его: какое же она еще дитя, если с такой радостью играет в символы! - А как созвучны были ваши слова о чайке с моим письмом к маме! - Эти слова она произнесла неожиданно радостно. - Вам не откажешь в прозорливости! Впрочем, что это мы ударились в романтические рассуждения, не пора ли поговорить о делах флотилии? Ведь вы за этим приехали?
- Вот почему я противник назначений женщин на посты, где должен быть мужчина. Женщина отвлекает нас от дел своей красотой.
- Неужто и вы мастер на заезженные комплименты? Впрочем, я, кажется, зарвалась. Вы - командарм, а это выше комиссара флотилии. Слушаю вас и повинуюсь.
- Наконец-то! - Тухачевский изобразил на лице несказанную радость и тут же изложил задачи флотилии на ближайший период и на перспективу.
Он понимал, что любой военный историк, прослышав о состоявшемся разговоре, тут же забрюзжал бы по поводу его явной неуместности и обвинил бы командарма в пустой трате драгоценного времени. Но Тухачевский был доволен: в те пятнадцать минут, что ушли на этот вроде бы и ненужный разговор, он открыл для себя те тайны характера этой необыкновенной женщины, которые не смог бы разгадать, наверное, и за многие месяцы общения в официальной обстановке.
- А знаете, - вдруг, не глядя на него, задумчиво, совершенно уйдя в себя, произнесла Лариса, - кто мы такие? Мы - долгие годы, предшествовавшие восемнадцатому году, и мы великий, навеки незабываемый восемнадцатый год!
- Да вы истинный поэт! - не сдержав эмоций, воскликнул Тухачевский.
- За Россию бояться не надо, - все так же отрешенно, будто Тухачевского вовсе не было рядом, продолжала она. - В маленьких сторожевых будках, в торговых селах, по всем причалам этой великой реки - все уже бесповоротно решено. Здесь все знают, ничего не простят и никогда не забудут. И именно тогда, когда нужно, приговор будет произнесен и свершится казнь, какой еще никогда не было…
"Откуда в этой женщине такая жажда крови и мести? - Тухачевский невольно вздрогнул. - Впрочем, разве ее чувства отличаются от твоих чувств? Разве ты не столь же жесток?"
- Вам нравится памятник Петру? - неожиданно спросила она. - Этот гигант на бронзовом коне? Я мечтаю, чтобы он скакал на сумасшедшем коне в железных объятиях другого всадника - всадника революции. Представьте, он тоже скачет, обняв одной своей могучей рукой страшный стан Петра, а другой срывает императорскую тогу и, обагренный кровью полубога, уносится на освобожденном коне!
"Кажется, она бредит, - взволнованно подумал Тухачевский. - Вот женщина, которую я никогда в жизни не смог бы назвать своей женой".
И был крайне удивлен, когда Лариса, неожиданно оборвав себя на полуслове, заговорила совсем о другом:
- Я думаю, вас, товарищ командарм, интересует, что из себя представляет Каспийская флотилия? Конечно, вас уже посвятили в наши дела, но все же. - И заговорила быстро, отрывисто, будто старалась наверстать упущенное за неслужебным разговором время. - До революции в нее входили: канонерские лодки "Ардаган" и "Карс", посыльные суда "Геок-Тепе" и "Астрабад", вооруженные транспорты "Красноводск" и "Аракс". - Она столь же стремительно стала перечислять, какие орудия и пулеметы установлены на этих судах. - А вы знаете, что флотилия участвовала в Персидском походе Петра Первого? - Она снова углубилась в историю…
Как все это было давно!
С Ниной Евгеньевной жить было легко и радостно. Она умела незримо и естественно соединить возвышенное, духовное с земным и будничным. Вскоре у них родилась дочь. Ее назвали Светланой.
Они словно сговорились - Сталин, Молотов и Тухачевский. Дочерей всех троих звали Светланами.
3
Гражданская война давно завершилась, но эхо ее и в мирные дни гулко отдавалось в сердцах и душах людей, в особенности же в сердцах и душах военачальников. Она, эта война, проложила глубокий водораздел между их отдельными группами, как и следовало предполагать, по разным признакам: на объединение одних и на разделение других работали и неутихающая с годами зависть к чужому полководческому успеху; и коренное различие в оценках тех или иных сражений; и различие в возрасте, когда молодые предпочитают жить своим умом и скептически относятся к опыту своих предшественников, горя желанием свергать устоявшиеся авторитеты; и недоброжелательность к тем, кто, обгоняя других, особенно на крутых поворотах, вырывался вперед, получая более высокие звания и должности, что, по мнению и твердому убеждению военачальников противоположного лагеря, не было заслужено честным ратным трудом, но являлось прямым результатом протекций и покровительства со стороны сильных мира сего. Борьба между такими различными, непримиримыми группами велась то почти неприметно, как бы подпольно, исподволь, "под ковром", то взрывалась шумными разоблачениями и обвинениями под видом дискуссий по стратегическим и тактическим проблемам, что еще более накаляло атмосферу. Как и всегда в любых составных частях человеческого общества, говоря языком бессмертного грибоедовского сочинения, злые языки были страшнее пистолета.
После разрыва с Вересовым Тухачевский еще крепче, чем прежде, сдружился с Витовтом Путной. Еще бы не сдружиться! 27-я дивизия, которой командовал Путна, была прочной опорой Тухачевского и на Восточном и на Западном фронте, да и характер Путны импонировал командарму: до щепетильности исполнительный, сдержанный в разговорах, он порой взрывался эмоциями, особенно когда дело доходило до воспоминаний или же когда тот или иной разговор уже в зародыше таил в себе горячую дискуссию.
- Такой дивизии у меня уже никогда не будет! - горестно восклицал Путна, когда они вспоминали о гражданской войне. - Невельцы - отчаянные смельчаки; оршанцы - спокойные до умопомрачения в самом кровавом бою; минчане - ураган в наступлении и сгусток нервов при отходе; тверичи - холодные, но зато стойкие - не сдвинешь; петроградцы - буря и натиск; брянцы - завидная лихость!
- Ты, кажется, слишком идеализируешь свою дивизию, - стремясь подзадорить друга, усмехался Тухачевский. - Вроде у тебя не было ни поражений, ни слабых, а то и вовсе никудышных полков!
- Ты меня не заведешь, и не старайся! - воскликнул Путна, чувствуя, однако, что не может не завестись. - Конечно, порой случался и угар паники. Но сколько было сокрушительных атак! А какую отвагу показывали коммунисты! Мы их называли "пролетарско-партийными дрожжами". И ты не можешь оспорить того факта, что за годы борьбы у нас сложились и вычеканились своеобразные типы революционных бойцов и командиров. Они достойны того, чтобы сопоставить их с именами известнейших офицеров Великой французской революции! Такими, как Журдан, сменивший прилавок мелочной лавки на маршальский жезл, как Клебер, сын каменщика, не признававший свиста пуль над огромной косматой головой! Такими, как Гош, Дезе, Марсо…
- Неисправимый романтик! А я всегда считал тебя сухим прагматиком. Когда ты успел переродиться?
- Будто ты не романтик? Революции погибают, если они не овеяны духом романтизма! Тогда их просто называют смертоубийством.