Комиссия была невелика - всего двое. Старший, попросивший называть его просто Давидом Захаровичем, в пестром галстуке, с беспокойным взглядом утомленных глаз, все время поглаживал рукой то портфель, то клеенку стола. Агалиев про себя подумал, что, наверно, он был до революции приказчиком в мануфактурном магазине и привык разглаживать шерстяные отрезы ка прилавке. Второй - Черкез-Чары. Это был здоровенный парень с чисто выбритой головой, в голубой гимнастерке, подпоясанной широченным ремнем, и в красных галифе. По-русски он говорил без запинки, но коверкал все слова подряд. По-видимому, он был прежде унтер-офицером в каком-нибудь конном отряде.
Давид Захарович долго расспрашивал Агалиева о положении дел в уезде, записывал в тетрадочку. Больше всего он интересовался государственной границей на участке Каахка, Мене, Чача и Серахса. Черкезу-Чары показалось, что пустой разговор может затянуться, и он круто повернул его.
- Я думаю, у председателя исполкома дел вполне хватает. Может, перейдем прямо к цели нашего приезда?
Давид Захарович недовольно посмотрел на него, ко согласился:
- Правильно говорите, Черкез Чарыевич.
Он коротко сообщил, что поступили жалобы на некоторых работников исполкома, и вдруг спросил:
- Как же все-таки арестовали Недир-бая?
- Мы еще не успели расследовать, - честно ответил Агалиев.
- Почему?
- Только вчера узнали?
- Хорошенькие дела! А в область уже четыре дня назад поступили сигналы.
- Удивительно. Но еще более удивительно, что мы до сих пор не знаем, кто его арестовал.
Давид Захарович недоверчиво прищурился.
- Не знаете, что творится у вас под ногами?
- Понимайте, как хотите, - сухо огрызнулся Агалиев.
- Поверьте, я не хочу обижать вас, Мурад Агалиевич, - но что вы сами думаете о происшедшем?
- Мне это всё не нравится. И даже не потому, что бай четыре дня просидел в тюрьме, а потому что из-за таких мелких провокаций от нас отшатывается народ. Тут, думаю, действует рука врага.
- Вот, наконец, я слышу верные слова! - оживился Давид Захарович.
- А какие слова были неверные? - крикнул Черкез-Чары. - Какая нужда вам пережевывать то, что ясно с первого слова? Все мы советские люди…
- Если вам не нравится, как я веду разговор, может быть вы сами…
- Я не постесняюсь сказать свое мнение и в обкоме! - выпалил Черкез-Чары. - Только не думайте, что во мне говорит националист и поэтому я поддерживаю Агалиева! Я не побоюсь всадить сразу шесть пуль в туркмена, который против Советской власти…
Черкез-Чары быстро ходил по комнате, шурша своими красными галифе. Минута была тягостная для всех троих. Наконец Давид Захарович выдавил из себя полуизвинение.
- Я немного погорячился. Такой характер. Прошу вас, Черкез Чарыевич, хватайте меня за удила.
- У меня тоже характер - кипяток. Не обижайтесь на мою грубость, - пошел на примирение и Черкез.
- А вы не думаете, Мурад Агалиевич, что кто-нибудь захотел… подоить Недир-бая? - спросил Давид Захарович.
- Всё может быть.
- Вам ничего об этом неизвестно?
Агалиев рассказал комиссии о загадочном караване Нуры-кора.
- И вы не приняли взятку?
- Послал её в больницу.
- В больницу?
- Если сомневаетесь, можете справиться хотя бы по телефону.
- Дело в том, что жалобщики обвиняют именно вас. Верно я говорю, Черкез Чарыевич?
- Правильно.
- Кто писал жалобы? - отрывисто спросил Агалиев,
- Мы не имеем права называть имена, - с достоинством ответил Давид Захарович.
- Ну что ж, спасибо и на этом. Но я требую, чтобы вы прежде всего проверили самих жалобщиков и привлекли к ответственности за клевету.
- Требовать, конечно, можно. Только…
- Агалиев имеет право требовать! - резко поддержал Черкез.
- Но привлекать к ответственности - не наше дело,
- Это почему? - возмутился Черкез.
- Такой закон.
- Неправильно!
Агалиев чувствовал, что между членами комиссии назревает ссора, и попытался вернуть их к сути дела.
- Я уверен, что жалобы надоумил писать тот, кто арестовал Недир-бая. И дело тут вовсе не в личной вражде ко мне… Вот почему и настаиваю на очной ставке.
- Пожалуй… Придется запросить верх? - неуверенно сказал Давид Захарович.
- Верх - это мы сами! - снова вспылил Черкез. - Пусть потом с нас и спрашивают! Ну-ка, давай сюда жалобы!
Давид Захарович замялся, но Черкез сам потащил из его портфеля кипу заявлений.
- Тут чёрт не разберется, - быстро просматривая бумаги, бормотал он. - Вот подпись какого-то Утук Дурды. А адреса нет…
- Утук Дурды. Не слышал о таком в Теджене, - сказал Агалиев.
- И тут нет подписи… А это письмо и прочитать нельзя. Ага! Это подписал Салтык-мулла. Адрес: лощина Чувазли…
- В Теджене нет такого муллы. А в лощине Чувазли только шакалы воют.
Черкез-Чары швырнул бумаги на стол.
- Из-за такой ерунды мы морочим голову честному человеку! - горячился он. - И еще думаем, что занимаемся делом! В протоколе надо написать: "Всё - клевета! Впредь не заниматься подобными доносами!" Правильно? Если правильно - считаю работу законченной!
И точно в полном согласии с Черкезом-Чары неутомимо зазвонил на столе телефон. Ашхабад? Нет, Ташкент!
- С вами будет говорить председатель Совнаркома республики товарищ Атабаев. Не отходите от аппарата.
В кабинете умолкли. Голос ташкентской телефонистка звучал так громко, что все услышали. Мурад Агалиев, не отрызая трубки от уха, ожидал знакомого голоса. Сейчас услышит о Москве, о Кремле, о Ленине. Мурад Агалиев, как мальчик, забыв о всех неприятностях, стоял и улыбался в ожидании знакомого голоса.
Он прозвучал грубо и резко, этот голос - как будто из середины злого разговора. Не поздоровавшись, не слушая возражений, Кайгысыз Атабаев кричал:
- Отвратительно, когда люди, которым доверяешь, отравляют тебе существование!.. Я считал тебя настоящим коммунистом, а ты не оправдал доверия!.. Чего тебе не хватает?.. Не мог написать мне, если туго приходится… Ашхабад требует освободить тебя от должности и передать дело в парткомиссию! Для расследования приеду сам! Подтяни пояс потуже!..
Разговор оборвался.
Агалиев расправил складки гимнастерки под солдатским ремнем и тяжело вздохнул. Голова у него закружилась, потому что он не дышал, слушая этот жестокий и несправедливый разнос… Лучше бы ему дал и по морде… Он подвинул чернильницу, зачем-то защелкнул свою полевую сумку, лежавшую на столе, и сухо сказал:
- Если вы кончили, товарищ Черкез-Чары, то я хочу внести предложение - привлечь к ответственности одного из работников исполкома.
- Кого же?
- Ходжакули Ниязкулиева.
Давид Захарович подскочил на стуле, как будто его укололи булавкой, и даже надел пенсне.
- Начальника адмотдела? - тихо спросил он.
- Его самого.
- Неужели это возможно? Может, вы ошибаетесь?
- Сегодня вечером я соберу заседание исполкома. И вы сможете убедиться, что я не ошибаюсь. Прошу вас принять участие…
- Ходжакули - это тот заносчивый парень? Экая вошь с халата! - Черкез-Чары сжал кулак. - Если это правда, - заставлю расстрелять на площади!
- С утра плохо себя чувствую, - сказал Давид Захарович слабым голосом. - По всему телу - мурашки… Должно быть лихорадка. Это еще с фронта - в болотах тогда воевали. Придется принять аспирин и пропотеть под одеялом.
Он схватил свой портфель и поспешно удалился,
Черкез подмигнул Агалиеву.
- Нравится?
- Трудно понять человека с первой встречи.
- Я тоже недавно с ним познакомился, а вот не показался… Похоже, большой подлец!
Ходжакули Ниязкулиев на вызов к вечернему заседанию бюро исполкома не явился. Никто его не видел уже И в конце дня. Когда решили послать за ним, в кабинет вбежал Давид Захарович - растерянный, запыхавшийся, с подвязанной щекой.
- Ушел! Прямо из рук выскользнул!
В изнеможении он упал на подставленный стул.
- Кто ушел? - свирепо закричал Черкез-Чары,
- Ходжакули! В погоню за ним!..
- Куда?
- Почем я знаю! - Давид Захарович беспомощно моргал глазами, протирая запотевшее пенсне. - Я вцепился в него, а он… Он двинул меня по скуле, зуб раскрошил, видите - даже щеку раздуло…
Агалиев кивнул начальнику милиции, - тот выскочил из кабинета. Под окном послышался конский топот. Звонил телефон в приемной.
Мурад со всей сдержанностью, на какую был способен, подошел к асхабадскому гостю и положил руку на его плечо.
- Каким образом вы очутились у Ходжакули?
- Ну, что поделаешь - дурак… Не отпираюсь. Захотел лично проверить наши подозрения, так сказать, прощупать человека… Но он уже все понял еще до моего прихода. Я застал его в подавленном состоянии, пьяного… Налил мне полный стакан, пришлось выпить, чтобы он не по думал…
- Ну, а потом? - перебил его Черкез-Чары,
Он вдруг подошел вплотную к Давиду Захаровичу и наклонился к его лицу, отодвинув Агалиева.
- Надо же, какое несчастье… А что с зубом? Дайте-ка посмотрю…
- Не трогайте! Нестерпимая боль!.. - завизжал Давид Захарович. Но Черкез, не слушая его, сорвал повязку и с торжеством поглядел на всех. Левая щека ничуть не отличалась от правой, не было на ней и синяка. Грубым движением Черкез оттянул нижнюю челюсть негодяя, и все смогли убедиться, что его тридцать два зуба, включая и те, на которых были золотые коронки, в полной сохранности.
Как раз в эту патетическую минуту ворвалась в кабинет растрепанная молодая женщина, со сбившимся на сторону яшмаком. Прикрыв рот дрожащими руками, она бормотала:
- Ах, какой стыд. Какой позор.
Агалиев посадил ее рядом с собой, протянул полную пиалу воды. Стуча зубами, она выпила до дна, повторяя:
- Как стыдно, что я пришла. Ведь это грех…
- Не стесняйся, - подбодрил ее Агалиев, - говори спокойно, тут все твои друзья…
- Разве бы я стала говорить, разве бы пришла сюда, если счастье мое не почернело…
У нее перехватило дыхание. Агалиев снова налил воды в пиалу. Все молчали, только и было слышно, как женщина громко глотает воду. Она как будто успокоилась, снова заговорила:
- Этот… чтобы он умер ощипанным, обманул меня и увез. Сказал: "Разведу тебя с мужем, сам женюсь…" А привез в свой дом, запрятал, как в тюрьму, чтобы никто меня не видел, и расписываться не хочет.
- Кто это должен умереть ощипанным? - спросил Агалиев.
- Как кто? Ходжакули!
- Что же было дальше?
- А сегодня, когда открылись все его подлости, он ударил коня камчой…
- Как же он узнал, что подлости открылись?
- Он уже давно насторожился, но еще не думал бежать. А сегодня… Постойте-ка, когда это было? Когда в конторах кончилась служба, пришел к нему русский в очках…
Давид Захарович все это время сидел, низко опустив голову, но тут он рванулся из-за стола, и тотчас железная рука Черкеза пригвоздила его к месту.
- Этот очкастый, - продолжала женщина, - напугал его, сказал, что сегодня ночью арестуют… - Взгляд ее упал на Давида Захаровича. - Это он. Он сидит, чтоб его на куски разорвало!
Черкез-Чары занес над Давидом Захаровичем свой огромный кулак, но не успел опустить - его оттащили. И когда подлеца уже волокли за дверь, женщина спокойно и убежденно сказала:
- Пусть земля поглотит его без остатка.
Чалмоголовые за холмами
Ходжакули назвал себя ханом.
Говорили, что он бросил клич в пустыне, собрал разрозненные отряды басмачей и повязал голову чалмой. Говорили, что Ходжакули-хан, вчерашний начальник адмотдела, объявил себя защитником ислама.
Мало ли что говорили в Тедженском уезде. Важнее было то, что уже слышна была стрельба, а по ночам в степи вставали зарева пожаров. Басмачи уводили коней из аулов, а скудные запасы хлеба, еще оставшиеся в кибитках бедноты, считали как бы наследством, завещанным им от отцов.
Мурад Агалиев провел совещание в военкомате. Тедженский отряд самообороны готовился выйти в пески по следу ниязкулиевской банды. Хватит ли сил у тедженских конников?
- Ходжакули Ниязкулиев повязал голову чалмой, - с мрачной улыбкой говорил Агалиев. - Эта грязная гадина - защитник ислама! И народ ему верит… Это, примерно, то же, как если бы ишак отправился на вечерний намаз в мечеть…
Все посмеялись, но смех-то был невеселый. В Теджене все знали изворотливость Ниязкулиева и не уважали его ни как советского работника, ни как мусульманина. Но сейчас только начинали догадываться, что негодяй прошел тайную выучку у английских лазутчиков - уж очень ревностно, на глазах у темных кочевников, новоявленный хан читал намазы, окруженный своими всадниками… Имам, - да и только! Тут чувствуется школа Тиг Джонса - повсюду в странах арабского мира англичане помогали строить мечети, чтобы разрушать основы мусульманской веры.
В тот день Агалиев вызвал на заседание комсомольского комитета паренька Чары Веллекова л представил его:
- Хочу его послать комиссаром в отряд Керим-хана.
Чары Веллеков, точно молодой соколенок, поглядывал на старших товарищей, готовясь постоять за себя, если будут над ним смеяться. Но коммунисты скрыли свои улыбки - не глядя на молодость, Чары понравился им - осанкой, толковыми ответами, соколиным взглядом, что ли… Никто не посмеялся.
Керим-хан был родом из белуджей - из тех, кто от голода ушел из своей страны и поселился когда-то в долине Теджена. Он был самый отчаянный среди белуджей и джемшитов, нукеры собирались вокруг него по его первому зову и беззаветно верили в его удачливость, готовы были за ним - в огонь и в воду. Вокруг палатки Керим-хана, раскинутой в степи, всегда бродили выносливые быстроходные верблюды, били копытами горячие кони. А в самом шатре четыре красавицы сбивались с ног, стараясь угодить Керим-хану.
Быть в его отряде считалось высокой честью, даже жены нукеров хвастали в аулах перед другими женщинами:
- Наш муж - человек Керим-хана.
- Наш муж - дядя Керим-хана.
- Наш муж - афганец, мусульманин, слуга Керим-хана.
"Наши мужья" - конные нукеры Керим-хана - все в одинаковых зеленых чалмах - вооруженные английскими винчестерами и русскими трехлинейными винтовками, увешанные маузерами, "лимонками" и опоясанные патронташами, восторженно ловили взгляд своего предводителя. А он, статный, широкоплечий, всегда шел впереди отряда, высоко возвышаясь на своей светло-серой верблюдице. Его большие глаза, блестевшие из-под нависших бровей, глядели грозно; лихо закрученные под горбатым носом усы - толщиной с хорошую палку; сизоватый подбородок с грубо подстриженной бородой, колючей как щетка… Еще недавно сам Керим-хан разбойничал и грабил не хуже басмачей, но в последний год не раз оказывал услуги Советской власти. Его хорошо знал Николай Антонович Паскуцкий, командовавший в эти дни Ферганским фронтом. Видимо, он и подсказал использовать отряд Керим-хана в борьбе с ниязкулиевскими бандами. Но Агалиев, как все тедженцы, хорошо знал Керим-хана и понимал, что доверяться нельзя. Он всегда может вспомнить старые привычки. Потому-то Мурад Агалиев и предложил послать комсомольца Чары Веллекова вроде бы за комиссара.
Уже несколько дней прошло после побега Ниязкулиева. То там, то здесь возникали в песках отряды чалмоголовых - это Керим-хан выслеживал басмачей. В Теджене Агалиев сбился с ног, осуществляя мобилизацию уезда. Пришлось уйти из кибитки в город. Работники исполкома и ночью не расставались с оружием.
А однажды пришел из Ташкента пассажирский поезд- постоял минут десять и ушел дальше, швыряя клубки паровозного дыма в степные просторы. А на запасном пути остался отцепленный вагон, салон-вагон голубой с золотом, на окнах занавески, у дверей - стража. Никто не объявлял заранее о приезде в Теджен председателя Совнаркома республики. Но со всех ног к вагону сбежались тедженцы, - как на скачки с призами. Всем было лестно не то, что глава правительства, а то, что - свой, тедженец.
- Где наш Кайгысыз?
- Покажите его!..
- Сейчас выйдет, стойте тихо…
- Он приехал, чтобы уговорить Ходжакули-хана.
- Как же, уговорить - голову снять с плеч!
И тедженские милиционеры тоже суетились, оцепляя салон-вагон, как будто не хватало вооруженной охраны.
Атабаев не заставил себя дожидаться. Он появился в дверях - такой же, каким его видели и год назад, только в черном кожаном пальто, в такой же фуражке и в хромовых сапогах. Спрыгнув со ступенек, он поклонился собравшимся, прекратил начавшуюся шумную овацию, поздоровался за руку со стариками и работниками исполкома, Толпа окружила его, Атабаев дал знак милиционерам, чтобы они не мешали своей возней, и тут же, как на митинге, быстро заговорил:
- Дорогие товарищи! Приветствую вас от имени Туркестанской Советской республики!
- Пусть будет здоров тот, кто привез привет! - закричали в толпе.
Атабаев помахал рукой.
- Товарищи, я не знаю, какие надежды привели вас сюда. Но пока мне нечем вас особенно порадовать. Вы знаете, какая тяжелая международная обстановка, еще лучше знаете, как живет беднота. Наша Советская власть - тот же бедняк, который решился обзавестись хозяйством. Ей даже хуже. Бедняку помогают соседи, а наши соседи виснут у нас на руках. Если бы взгляды могли убивать, мы давно лежали бы бездыханными - так ненавидят нас мироеды, так много у народной власти врагов. Но я приехал сюда не для того, чтобы делать доклад. Теперь говорите вы. Может, у кого есть жалобы, у кого - просьбы, у кого - вопросы…
Никто не хотел начинать разговор - может потому, что Атабаев сам предупредил все жалобы на нехватки, все горькие вопросы, обычные при таких встречах.
- Земляки! - сказал Атабаев, - и не думайте, что, став главой правительства, я отдалился от вас. Я никогда не забываю, что был пастухом и дышу одним воздухом с вами. Ваша радость - моя радость, ваша печаль - моя печаль. Я не могу обещать, что удовлетворю любую просьбу, но все, что можно - сделаю. У кого какая болячка, - говорите!
Узловатые пальцы длинной руки протянул к нему старик в темно-красном хивинском халате, подпоясанном скрученным платком. На правой щеке у него был шрам от конского копыта. Старик, не моргая, уставился на Атабаева.
- Кайгысыз, добрые дела на полу не валяются, - сказал он. - Слухом земля полнится…
- Может у вас, ага, есть какая-нибудь просьба? - перебил его Атабаев.
Старик щелкнул пальцами по его рукаву, будто сбивая пылинки, и сказал:
- Понимаю, не хочешь слушать, как тебя хвалят в лицо. Но я хочу при всех высказать свою радость. Не думаю, что люди собрались сюда, чтобы подавать тебе жалобы. Конечно, у всех есть трудности, но есть и терпение - дождаться лучших дней. Так скажи нам: спокойно ли в мире?
- Мир похож на казан с сорока ручками, под которым всегда пылает огонь.
- Еще Махтумкули говорил… мир широк и есть в нем всякое дыхание, - подхватил старик. - Но я спрашиваю о нашем Советском мире.