- Наш Советский мир крепнет. Побывал я в Москве, слышал Ленина. Он сказал - будет много света в нашей стране… Правда, в горах не без волка, в народе не без вора. Вы лучше меня знаете проклятую беду нашего края - басмачи, которых покупает английская разведка. Особенно много басмачей в Фергане. Но вот и в моем родном Тедженском уезде объявился Ходжакули-хан.
- Щенок у матери учится лаять… Я не знаю выродка Ходжакули, но знал его отца. Сын, говорят, в отца, отец - во пса, оба - в бешеную собаку… Я хотел тебя спросить, Кайгысыз…
- Спрашивай, ага, спрашивай.
- Велика ли твоя власть в Ташкенте?
- Как тебе сказать…
- Говорят: "Лучше быть нищим в Египте, чем падишахом в Кенгане". Я бы на твоем месте не стал смотреть на этот Ташкент-Пашкент, а вернулся бы на родину. Мы бы тебе дали самую большую власть.
- Но ведь мы, коммунисты, работаем не ради власти!
- А тогда и подавно! Если бы ты был здесь, разве мы упустили бы Ходжакули?
В это время сквозь толпу протиснулась женщина. Слишком смело она держала голову, пришла без яшмака и громко, чтобы все на нее обратили внимание, сказала высокому начальнику:
- Хан, у меня есть просьба!
- Ха-ан? - удивился Атабаев и пристально посмотрел на женщину.
Ее круглое лицо с двойным подбородком блестело от пота, в волосах поблескивала седина, но ворот платья был расшит пестрее, чем у любой молодухи. Большие, как ведра, груди распирали шелковое платье, и казалось, оно вот-вот лопнет. Глаза бегали весело и игриво.
Не понравилась она Атабаеву и он твердо сказал;
- Я не хан…
- Какая разница… так начальник!
- В чем дело?
- Меня мучает муж.
- Кто он?
- Один ощипанный поливальщик, который не может сам себя прокормить. И ничего не может…
- Он бьет тебя, истязает?
- Пусть только попробует! Я отправлю ему в глотку все его последние зубы!
- Как же он тебя мучает?
- Ай… долго рассказывать! Мучает… Я уйду от него.
- А какое мне до этого дело?
- Да ведь власть в твоих руках?
- Но я же не могу заниматься семейными ссорами!
- А кто может?
- Есть суд, есть загс…
- Я не знаю ничего и знать не хочу! Не выправишь мне бумаги, не уйдешь отсюда!
- Ого!
- Знать не хочу ни твоего ого, ни твоего гого! - наступала бесстыдная баба.
И уже люди смеялись, - может, и в самом деле добьется своего эта женщина? Ведь ходят же слухи, что новые начальники не хуже баев - любят прятать у себя в доме разных блудниц, бегущих от старых мужей.
Неизвестно, как вышел бы из этой передряги Кайгысыз Атабаев, если бы не огромный, похожий на медведя, дядя, стоявший на площадке салон-вагона. Это был Абдыразак, которого старый друг вызвал к себе из Мерва. Поняв, что разговор с бедовой бабой пошел по мелочам, что называется, с кустика на травку, он спрыгнул на перрон и потянул друга за рукав. Атабаев резко обернулся.
- Сейчас же иди в вагон! Понятно? - громко сказал Абдыразак.
- Видишь, тетка, - рассмеялся Атабаев, - ты называешь меня ханом, а есть люди и постарше меня, поважнее,
- Разве Кайгысыз не ты?
- Ничего похожего. Вот - Кайгысыз! - он показал на Абдыразака.
- Так бы и говорил! - женщина повернулась к Абдыразаку. - Значит ты, товарищ Кайгысыз, и выправишь мне бумагу о разводе.
- Тут неудобно, - благодушно сказал философ. - Давай отойдем в сторонку и разберемся в твоей просьбе.
Но как только они оказались позади вагона, Абдыразак прикрикнул:
- Сейчас же отправляйся домой! И помни, что семья - дело серьезное. По капризу люди не расходятся. А если попробуешь еще затевать скандал, то я позову кой-кого, и тебя отведут в тихое место…
Женщина хотела было поспорить, но заглянув в свирепые глаза Абдыразака, бросилась бежать, и только ветер раздувал ее платок, как парус.
В салон-вагоне
Исполком - все на той же Церковной площади; и раньше из этого скучного дома управляли всем уездом. И та же желтая почта, и та же белая церковь с зеленым куполом, а чуть подальше к реке, обозначенной ивами, - школа, где шесть лет учился Кайгысыз.
Почему-то стало грустно. Атабаев остановился и молча поглядел вдаль, в сторону школы. Деревья подросли, едва видно серое железо крыши. Двор, наверно, не такой уж чистый, как в те годы, некому подметать. А вон и старое дерево у окна Василия Васильевича… Давно нет Василия Васильевича, а чинара живет, что с ней сделается.
- Вспоминаешь детство? - спросил Абдыразак.
Атабаев вздрогнул, как будто его разбудили, ответил бог весть как вспомнившейся некрасовской строкой:
У каждого крестьянина
душа, как туча черная
гневна, грозна, - и надо бы…
- И всё, что было в детстве, как на камне высечено, - оборвал он строку. - От каждого дерева, от каждого окошка идет тепло. Здесь на грифельной доске я первую букву нарисовал и получилось похоже на щипцы… Сказать по совести - хочется подойти к воротам школы и преклонить колени.
Абдыразак не выносил никаких проявлений чувствительности, по крайней мере - чужой.
- Ну, если так, придется и намаз прочитать?
- Может, и не намаз, а только вслух помянуть добром одного старого человека в синем мундире, того, кто с пастухом поговорил однажды вон за тем окном…
- Валяй - помолимся!
- Лучше не задевай меня, - засмеялся Атабаев. - Помни, что я сердар!
- Отец твой был сердар, а не ты.
- Говорят: дело отца священно для сына.
- Говорят: и от инера родится ублюдок.
Мурад Агалиев привык к этим дружеским колкостям Кайгысыза и Абдыразака, и он спокойно стоял за их спинами, но остальные, сопровождавшие председателя Совнаркома республики, переглядывались: им, верно, казалось, что двое почтеннейших мужей несколько тронулись умом и ссорятся, как мальчишки, не поделившие в игре бараньи косточки.
В исполкоме Атабаев пропустил в кабинет Агалиева только тех, кого посчитал нужным, и приказал запереть дверь. За столом Мурада он расположился, как у себя в Совнаркоме, - потребовал подробную карту уезда, выслушал короткий доклад военных. Его интересовали места расположения колодцев, - именно там и гнездились басмачи. Он крестиками пометил для себя на карте: Мамур, завод Узына, Елбарслы, Айноколь, Аткыран, Кырккую, подтянул к ним тоненькие карандашные линии, - и все почувствовали, что он собирается лично руководить операцией. У него был опыт ликвидации басмаческих банд в долине Ферганы - он знал, что у них отборные кони, на вооружении - английские одиннадцатизарядки и что на открытой местности они бесстрашно принимают бой, а потом внезапно и быстро уходят, тогда надо всё начинать сначала.
- Из Асхабада в сторону Кырккую - сотню всадников. Из Артыка к Айноколю - сотню всадников. Из Мары- к Мамуру - сотню всадников. Отряд Керим-хана - в Елбарслы. Тедженскому отряду стоять в Аткыране. Штаб операции- завод Узына, - точно боевой приказ отдиктовал Атабаев. - Все отряды, обеспеченные оружием, медикаментами, трехдневным запасом продовольствия, должны появиться в указанных точках послезавтра, ровно в пять утра. Самолеты, вылетевшие из Асхабада и Каахка, будут корректировать движение войск. Срок операции устанавливаю двадцать четыре часа. Городской гарнизон должен быть начеку на серахской дороге. На время операции объявляю военное положение…
Мурад Агалиев ни разу не сказал ни слова, он чувствовал, что после разговора по телефону Атабаев установил некую дистанцию в отношениях, и он, конечно, не собирался ее переступить первый, он был очень обижен другом. Он промолчал даже тогда, когда, складывая карту по-военному, "гармошкой" и пряча ее в свой планшет, Атабаев сказал:
- Тедженские коммунисты считают себя стойкими и закаленными. Так оно и есть! Но это далеко не все, что требуется от работника в наших условиях. Настоящий большевик должен быть бдительным, обладать политическим чутьем. Русские говорят: одна искра может спалить лес. В этом доме среди вас толкался Ходжакули Ниязкулиев, сидел на этих стульях, глядел вам в глаза, и вы не сумели в нем разобраться… Теперь за ним сотни нукеров. И сотням наших конников нужно будет, пройти сотни километров, рисковать своей жизнью. К сожалению, я говорю всё это в пустой след…
Атабаев не называл имен, но поглядывал на Агалиева, на начальника милиции, на военных из гарнизона. И каждому из них было не по себе.
- А не много ли я вам наговорил, товарищи? - сказал под конец Атабаев, и лицо его подобрело. Он встал, надел через голову свой планшет, взял фуражку. - Итак, действовать точно по часам… Прошу сверить с моими…
И когда все сверили свои часы, он пошел к выходу, только сейчас на ходу как бы заметив Мурада, сказал:
- Прошу ко мне в вагон в девять вечера.
Поздно вечером в салон-вагоне за длинным столом сидели трое - Атабаев, Адбыразак и Агалиев.
Плотные занавески были опущены, уютно светила настольная лампа, на станции было тихо, только в одиннадцатом часу прошел товарный состав. И снова - ни голоса, ни паровозного свистка. Атабаев просматривал бумаги, писал на них резолюции, Абдыразак читал газету, свободно развалившись в кресле, а Мурад, по-военному прямо сидел на стуле, ожидал приказаний начальства,
Атабаев передал ему три заявления.
- Каждому из этих людей за счет Совнаркома оказать помощь в размере ста рублей. Тут я написал… Кстати, кто у вас заместитель начальника милиции?
- Ямур Язлиев.
- Хороший стрелок?
- Понятия не имею.
- Как это можно не знать боевых качеств своего работника?
Разговор не к добру. Агалиев попытался вывернуться.
- Не знаю, какой он стрелок, а что выпивает - слышал.
- Вот пишут, что он посреди аула лезет на чужую кибитку и стреляет куда попало. Подписали пять человек. Ты думаешь, что этим он укрепит - авторитет Советской власти? Чтобы завтра же его не было в милиции!
- Что ты собираешься с ним делать? - лениво вмешался Абдыразак.
- Снять с работы.
- Это всё равно, что премировать.
- А ты что посоветуешь? Агалиев, отправьте этого стрелка в распоряжение философа. Пусть он как хочет, так с ним и распорядится.
- А на какой срок? - поинтересовался Абдыразак, делая вид, что принимает указание всерьез.
- Пока сам не прогонишь.
- Что ж, я научу его собирать тутовый лист. Если еще будут такие… всех посылайте ко мне.
- Хочешь открыть шелкомотальную фабрику?
- Кто же откажется от бесплатных услуг?
- Не беспокойся, этот тип и харчей не оправдает.
- Еще как оправдает, когда я подтяну ему живот!
- Может, назначить тебя начальником гауптвахты?
- Подбородок мой встретится с носом раньше, чем я получу от тебя благодарность!
Атабаев расхохотался.
Отложив газету, Абдыразак залюбовался ила. Странный человек! Вызывает к себе в Ташкент тех, кого считает талантливыми. Вызвал недавно отсюда, из Теджена, поэта Молламурта, очень беспокоился, что он бледен, покашливает, пьет слишком крепкий зеленый чай. Наверно, убежден, что если поддержать Молламурта, тот напишет поэму, воспоет новую эпоху. Но Молламурт чувствовал себя в Ташкенте как птица в клетке, просил, чтобы отпустили его домой. Тогда председатель Совнаркома привез в столицу Молла-Пури; смеялся над его пряными шутками, терпел зеленые плевки наса по всем углам своей квартиры. Как всякий терьякеш, Молла-Пури говорил в нос и был бледен до синевы, напоминал Кайгысызу несчастного брата Гельды. Все был готов вытерпеть председатель Совнаркома ради новой поэзии. Но как бы ни был талантлив Молла-Пури, сделать его родоначальником советской интеллигенции было не легче, чем из старого мерина сделать молодого жеребца.
Когда Атабаев в последний раз побывал в Мерве, он увез с собой в вагоне полмешка сыпучего песка и полмешка местной глины. Абдыразак ткнул тогда носком сапога в мешок и спросил:
- В детский сад? Чтоб лепили из глины верблюдов?
- Приедем в Ташкент - увидишь! Проверят в лабораториях песок - может, годится для стекольной промышленности. А из глины, может быть, можно делать чайники.
- Ишь, как размечтался!
- Кто не сеет - не жнет.
- Песок - не пшеница.
- Если стоять на своем, можно добиться многого?
- Сколько ни старайся, от яловой коровы не добьешься приплода!
- А что случится, если опыт удастся?
- Это-то верно…
- Значит, никогда нельзя упускать из виду все, что может оказаться полезным для народного хозяйства.
Будто подслушав эти воспоминания Абдыразака, Атабаев спросил Мурада:
- Что бывает, когда осенью и зимой много влаги?
- Двойная весна? - неуверенно ответил Агалиев, не понимая, куда клонит Кайгысыз,
- Правильно. А что потом?
- Потом выйдешь в пустыню, а там в глазах рябит от буйных всходов чомучи. Золотая трава…
- А ты слышал, что варево из чомучи помогает от чахотки?
- Я знал приговоренных к смерти, которые поправились от чомучи, - сказал Абдыразак.
- Год нынче неплохой. Если не буду здесь до весны, попрошу вас обоих прислать мне мешок чомучи.
- У тебя чахотка? - удивился Абдыразак.
- Первый раз слышу!
- А зачем чомуча?
- Я не один на свете. Пусть в Ташкенте врачи разберутся, в чем сила чомучи. Возможно, ее следует культивировать.
- Вот это умно! - сказал Абдыразак, - это не песок из пустыни возить!
- Слава богу, хоть раз похвалил!
Атабаев собрал бумаги, позвал секретаря и попросил разослать их по адресам. Агалиев тяжело вздохнул. Теперь Кайгысыз свободен, можно приступить к неприятному объяснению. Он вытащил из кармана кипу писем, привезенных Давидом Захаровичем, и бросил их на стол. Его обвинили в карьеризме и взяточничестве, в грубом самоуправстве и даже в том, что он свою кибитку превратил в гнездо разврата. Атабаев бегло просмотрел, открыл свою папку. Копии этих анонимных писем, присланных из Асхабада в Совнарком, лежали на своем месте.
- Как к тебе это попало? - спросил он.
Агалиев сухо и точно, как у прокурора, рассказал всю историю с бегством Ходжакули.
Атабаев, ни разу не прервав, внимательно слушал его, поигрывая карандашом, и вдруг спросил:
- Я передал тебе привет от Николая Антоновича?
Мурад хмуро пробормотал:
- Нет, не передал. Разве может помнить о таких пустяках государственный деятель, который привык палкой наводить порядок.
- Тогда прости, пожалуйста… Николай Антонович просил передать привет.
- Спасибо, - тихо сказал Мурад.
- Он командует войсками Ферганского фронта, а Ферганская область сейчас на военном положении. Прекрасный человек, Николай Антонович!
Мурад, наконец, нашел повод уколоть Атабаева.
- Говорят: джигита - узнавай по другу. Николай Антонович мой старый друг.
- Выходит, ты неплохой джигит?
- Некоторым и молоко кажется черным.
- Ну что ж, следующий раз будем смотреть на молоко повнимательнее.
- Если чересчур внимательно, можно и в молоке увидеть кровь, - неуступчиво бормотал Агалиев.
- До сих пор я думал, что щенки, у которых на губах не обсохло молоко, не так злопамятны.
- Если ребенка погладить по голове, он может и забудет о затрещине, но взрослый человек…
- Придется снова ругать взрослого человека, раз он так болезненно переживает выговор.
- Это в вашем духе, товарищ Атабаев. Удивляюсь, что вы не последовали примеру хивинских палачей. Они избивали человека, да еще требовали "плату за топор".
Атабаев прекрасно понимал теперь, что жалобы на Агалиева были гнусной клеветой, но Ходжакули все-таки бежал и, значит, нечего ему извиняться за тот телефонный разговор и гладить по головке молодого ротозея. Абдыразак решил прекратить бесплодное препирательство и спросил:
- А я все-таки не могу разобраться в корнях басмачества. Некоторые считают, что это просто разбой, что тут нет политики.
- Эк, вызвездил! - возмутился Атабаев. - Басмачество - самое подлинное контрреволюционное движение, организованное баями и муллами под лозунгом национальной независимости и газавата. Иргаш, Мадамин и другие главари ферганских басмачей кричат, что они защищают права мусульман. На самом деле это вовсе не народное, да и не национальное движение, а неприкрытая классовая борьба.
- Как это у тебя гладко получается! - подзадорил его Абдыразак.
- Проще простого! Басмачи опасны, потому что движение возникает повсюду, не на одном месте. Опасны, потому что сознание отсталых народов шатко как ручные весы, опасно потому, что его подогревают наши зарубежные враги. Если мы не покончим с басмачеством, они будут сомневаться в наших силах. Крестьяне не очень-то верят в басмачей, но они еще зависят от баев… - Он задумался и добавил. - Есть пословица: "Кто скрывает грех, тот не исправится". Мы иногда еще допускаем ошибки, которые идут на пользу басмачам.
Вот это верно! - поддержал Абдыразак.
Атабаев сердито посмотрел на него.
- А не подскажешь ли пример?
- Разве их мало? Будет лучше, если сам назовешь.
- Ты же не даешь говорить.
- Руководителю неприлично быть таким мелочным, Кайгысыз!
- Когда мы осуществляем какое-нибудь мероприятие, например, реквизируем коней, скот, или облагаем трудовой повинностью, мы вовсе не всегда принимаем дифференцированные, то есть, в данном случае единственно верные решения. И это вызывает недовольство.
- Об этом-то я и говорю, - сказал Абдыразак.
- Если ты такой умник, почему же не поможешь?
- В этих вопросах берусь быть твоим учителем.
Мурад удивлялся смелости Абдыразака и терпению Атабаева. А тот, нисколько не обижаясь, продолжал:
- Иногда мы запросто можем хватить и через край…
- А в чем именно?
- Не открыв новую школу, закрываем старую. Или отбираем земли, данные в надел медресе. Или отстраняем от работы многих честных кази, судей…
- Добавь: под видом раскрепощения женщин открываем путь к разрушению семьи, к разврату.
- Это еще надо доказать… Но я имею в виду не темных людей в аулах - они и не могут сразу освоить новые идеи, - а именно нас, ташкентских и асхабадских руководителей, которые так торопятся слепо повторять все, что делается в других местах, скажем, в России…
- Ох, кажется, зря тебя поставили во главе правительства!
- Это почему?
- Сам признаешь свои ошибки.
- Кто скрывает свой грех, тот не исправится.
- Чем ошибаться, а потом сидеть, свесив клюв, лучше бы с самого начала пошевелить мозгами.
- Ну и упрямый же ты человек! - стукнул ладонью по столу Атабаез.
- Я тоже могу вспомнить пословицу: "Кто говорит правду - друзей не имеет". Ишь, как ты вытаращился на меня!
- Ты норовишь по-своему переиначить всё, о чем я толкую. Даже не толкую, а просто думаю вслух.
- Ладно, ладно, не буду мешать…
- А я не хочу оправдываться, но главный вред, думаю, причинили пантюркисты. Мы стараемся теперь забыть в народе их пачкотню, стараемся не задевать национальных чувств и даже пока не трогаем старые школы, - он отхлебнул холодного чая из пиалы. - Теперь, когда открылись пути из России, надо только скорее восстановить самую коренную связь людей с землей, чтобы земля прокормила людей, скорее устранить скупщиков, спекулянтов, посредников, дать земледельцам инвентарь, семена. А Красная Армия свое дело сделает…