Магда пощупала ребенку грудь и живот, он заплакал.
- Воспаление легких, - сказала она. - Дети постоянно подхватывают инфекцию, но обычно выживают.
- А что можно сделать?
- Холодную повязку на голову, чтобы сбить температуру. Давайте побольше воды, сколько выпьет. Не будет есть - не волнуйтесь. Главное, чтоб Катерина ела, тогда и его сможет кормить. Нужнее всего ему материнское молоко.
Григорий понес Вовку обратно. По дороге купил еще молока и согрел на плите. Потом покормил им Вовку с ложечки, и тот все съел. Потом Григорий согрел кастрюльку воды и омыл мальчику лицо. Похоже, тому стало получше: горячечный блеск в глазах и румянец исчез, дыхание стало ровным.
Когда в половине восьмого вернулась Катерина, Григорий немного успокоился. У нее был усталый вид. Она купила капусты и маленький кусочек свиного жира, и Григорий поставил на огонь кастрюлю и стал варить суп, пока она отдыхала. Он рассказал ей о Вовкиной горячке, беспечной хозяйке и предписании Магды.
- Но что же мне делать?! - с отчаянием воскликнула Катерина. - Мне ведь нужно ходить на работу! А больше за Вовиком смотреть некому.
Григорий покормил Вовку жидким супом, без гущи, и уложил спать. Когда Григорий и Катерина поели, они тоже прилегли.
- Не давай мне спать слишком долго, - попросила Катерина. - Мне нужно занять очередь за хлебом.
- Я сам схожу, - сказал Григорий, - ты отдыхай.
Он опоздает в казарму, но, может, это сойдет ему с рук: офицеры сейчас боятся мятежа, не станут устраивать выволочку по пустякам.
Катерина, успокоенная, сразу заснула.
Когда услышал, что часы на часовне пробили два, он обулся и надел шинель. Вовка вроде бы крепко спал. Григорий вышел из дома и направился к булочной. Там уже стояла длинная очередь, и он понял, что припозднился. Перед ним было человек сто: закутанные, они притоптывали на снегу, чтобы не замерзнуть. Кое-кто пришел со скамеечкой. Какой-то парень с жаровней продавал кашу, протирая использованные миски снегом. За Григорием в очередь встало еще около дюжины человек.
В очереди непрерывно что-то обсуждали, кто сплетничал, кто переругивался. Две женщины впереди завели спор, кто виноват в нехватке хлеба: одна говорила - придворные немцы, другая - евреи, что прячут зерно.
- А кто правит? - сказал Григорий. - Если лошадь понесет, виноват возница, он сидел на козлах. А у нас что, евреи правят? Или немцы? Нами правят царь и баре. - Так говорили большевики.
- Ну а кто бы правил, кабы не царь? - скептически отозвалась молодая женщина в желтой фетровой шляпке и платке.
Лавка открылась в пять. Через минуту по очереди передали, что дают по одной буханке в руки.
- Всю ночь стоять - из-за одной буханки! - возмутилась женщина в шляпке.
Прошло часа два, пока подошла очередь Григория. Жена булочника впускала покупателей по одному. Вот в лавку зашла старшая из стоявших перед Григорием женщин. А потом жена булочника сказала:
- Все. Хлеба больше нет.
- Ну пожалуйста! - закричала женщина в шляпке. - Хотя бы еще одну буханочку!
Лицо жены булочника окаменело. Наверняка она слышала это уже не раз.
- Было бы больше муки - больше бы хлеба испек, - сказала она. - Кончился хлеб, слышите вы или нет? Как я продам вам хлеб, если его нет?
Последняя покупательница вышла из лавки с буханкой за пазухой и поспешила прочь.
Женщина в желтой шляпке расплакалась.
Жена булочника захлопнула дверь.
Григорий повернулся и пошел прочь.
II
Весна пришла в Петроград в четверг восьмого марта, но Российская империя, в отличие от остальной Европы, уже триста лет жившей по григорианскому календарю, упрямо придерживалась стиля юлианского и считала этот день двадцать третьим февраля. Стало немного теплее, и работницы текстильных предприятий вышли на забастовку, устроив шествие от фабричных пригородов до центра города - в знак протеста против войны и хлебных очередей. Власти пообещали контролировать распределение хлеба, но, похоже, после этого стало еще хуже.
Первый пулеметный полк, как и все воинские части в городе, был направлен в помощь полиции и конным казакам поддерживать порядок. А что будет, подумал Григорий, если солдаты получат приказ стрелять в демонстрантов? Подчинятся они? Или обратят винтовки против офицеров? В 1905 году они выполнили приказ и стали стрелять в рабочих. Но с тех пор русский народ пережил тяжелое десятилетие с репрессиями, войной и голодом.
Однако в этот вечер все было спокойно, и Григорий со своим взводом вернулся в казармы, не сделав ни единого выстрела.
В пятницу бастовало еще больше рабочих.
Царь был в четырехстах километрах, в расположении армии, в Могилеве. Главным в Петрограде оставался командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов. Он решил не допускать демонстрантов в центр, поставив у мостов солдат. Взвод Григория стоял недалеко от казарм, охраняя Литейный мост, идущий через Неву к Литейному проспекту. Но лед на реке был еще крепок, и манифестанты обошли их по реке - к восторгу солдат, большинство из которых, как и Григорий, сочувствовали манифестантам.
Ни одна из политических партий эту забастовку не организовывала. Большевики, как остальные левые революционные партии, скорее не вели, а следовали за рабочим классом.
И снова там, где стоял взвод Григория, ничего не происходило, но так было не везде. Когда вечером в субботу Григорий вернулся в казарму, он узнал, что в конце Невского проспекта, у вокзала, случилось столкновение полиции с демонстрантами. Казаки неожиданно приняли сторону демонстрантов и защищали их от полиции. Рассказывая об этом, люди даже называли их "товарищи казаки", и Григорию странно было это слышать.
Утром в воскресенье Григорий проснулся задолго до рассвета. На завтраке ему сказали, что, по последним слухам, царь велел генералу Хабалову любой ценой положить конец стачкам и демонстрациям. Григорий подумал, что слова "любой ценой" звучат воистину зловеще.
После завтрака прапорщики получили приказания. Каждый взвод должен был охранять в городе свою точку: не только мосты, но и перекрестки, вокзалы, почту. Связь держать предполагалось с помощью полевых телефонов. Столицу государства собирались охранять, как захваченный вражеский город. И что хуже всего - в местах наиболее вероятных столкновений с полицией полку было велено установить пулеметы.
Когда Григорий изложил своему взводу задание, Исаак сказал:
- Царь что, намерен отдать армии приказ стрелять в собственный народ?
- А если так, - сказал Григорий, - как думаешь, солдаты такой приказ выполнят?
Волнение его росло, но вместе с ним рос страх. Он считал, что народ должен оказать власти сопротивление, иначе война будет длиться, продолжится голод, и не останется никакой надежды, что у Вовки жизнь будет лучше, чем у Григория и Катерины. Именно потому Григорий вступил в партию. Но с другой стороны, у него была тайная надежда, что если солдаты просто откажутся подчиняться приказам, революция совершится без кровопролития. Однако когда его собственному полку приказали установить пулеметы на углах петроградских улиц, эти надежды ему самому стали казаться глупыми.
Сможет ли Россия покончить наконец с царской тиранией? Ведь в некоторых странах, переживших революцию, так и случилось. Даже англичане однажды обезглавили своего короля.
Санкт-Петербург напоминает кипящий котел, подумал Григорий: пар уже идет, появляются пузырьки - вспышки насилия, и поверхность воды дрожит от жара, но закипеть как будто не решается.
Взвод Григория послали в Таврический дворец, летнюю резиденцию Екатерины Второй, где теперь заседала Дума, - безвольный российский парламент. Утро прошло спокойно: те, кто голодал, старались в воскресенье подольше поспать. Но погода оставалась хорошей, и к полудню из пригородов начал подтягиваться народ, пешком или на трамвае. Некоторые собирались в большом саду Таврического дворца. Григорий заметил, что там были не только рабочие, но и представители среднего класса - как мужчины, так и женщины, - а также студенты и несколько процветающих дельцов. Кое-кто пришел с детьми. Они явились на политическую демонстрацию - или просто собирались прогуляться по парку? Григорию казалось, они и сами точно не знали.
У входа во дворец он увидел хорошо одетого мужчину, чье красивое лицо было ему знакомо по фотографиям в газетах, и он узнал депутата от трудовиков Александра Федоровича Керенского. Трудовики были умеренной фракцией, отколовшейся от социалистов-революционеров. Григорий спросил его, что нового.
- Сегодня царь распустил Думу, - ответил Керенский.
Григорий возмущенно покачал головой:
- Обычное дело, - заметил он. - Убрать тех, кто жалуется, - вместо того чтобы принять меры по поводу их жалоб.
Керенский пристально глянул на него. Может, он не ожидал такого замечания от солдата?
- Именно, - сказал он. - Однако мы, депутаты, решили игнорировать царский указ.
- И что же дальше?
- Многие считают, что как только властям удастся восстановить снабжение столицы продовольствием, демонстрации прекратятся, - сказал Керенский и вошел в здание.
Интересно, почему эти умеренные считают, что так и будет, подумал Григорий. Если бы власти могли восстановить снабжение, неужели они уже не сделали бы этого - вместо того чтобы контролировать распределение? Но умеренные, похоже, предпочитали иметь дело с мечтами, а не фактами.
Вскоре после полудня, к своему удивлению, Григорий увидел сияющих Катерину с Вовкой. Он обычно проводил воскресенье с ними, но сегодня даже не надеялся их увидеть. Вовка выглядел здоровым и счастливым, к огромному облегчению Григория. Было видно, что ребенок уже справился с инфекцией. Было не холодно, и Катерина была в пальто нараспашку, демонстрируя ладную фигуру. Ему захотелось ее обнять. Она улыбнулась, и ему вспомнилось, как она целовала его, когда они лежали в постели. Григорий почувствовал желание - сильное, почти невыносимое. Какая досада, что сегодня вечером им не пообниматься!
- Как ты узнала, что я здесь? - спросил он.
- Просто повезло.
- Я рад тебя видеть, но в центре сейчас находиться опасно.
Катерина взглянула на толпу гуляющих.
- А по мне - так вполне безопасно.
Спорить Григорий не мог: видимых причин для беспокойства не было.
Мать с малышом пошли прогуляться вокруг покрытого льдом озера. Григорий затаил дыхание, когда увидел, что Вовка припустил от Катерины и почти сразу упал. Катерина подняла его, утешила и они пошли дальше. Они показались ему такими беззащитными! Что с ними будет?
Вернувшись, Катерина сказала, что им пора домой - Вовке надо спать.
- Большими улицами не идите, - сказал Григорий. - Держитесь подальше от толпы. Может случиться все что угодно.
- Ладно, - вздохнула она.
- Пообещай мне!
- Обещаю.
В этот день Григорий не видел кровопролития, но вечером в казармах рассказывали, что на Знаменской площади солдатам приказали стрелять в демонстрантов, и погибло сорок человек. Когда Григорий это услышал, словно холодная рука сжала его сердце. Катерину могли убить просто за то, что она шла там по улице!
Другие пришли в такое же негодование, и в столовой стали накаляться страсти. Чувствуя всеобщее напряжение, Григорий взял ситуацию в свои руки, потребовав от солдат соблюдать порядок и предложив говорить по очереди. Ужин превратился в митинг. Первому Григорий предоставил слово Исааку, который был хорошо всем известен как завзятый игрок в футбол.
- Я пошел в армию, чтобы убивать немцев, а не русских! - сказал Исаак, и в ответ раздался одобрительный рев. - Демонстранты - наши братья и сестры, наши матери и отцы, и единственное их преступление - в том, что они просят хлеба!
Григорий знал всех большевиков в полку и нескольким дал слово - но старался вызывать других тоже, чтобы его не обвинили в предвзятости. Обычно мнения солдаты высказывали осмотрительно, из страха, что об их словах непременно доложат и они понесут наказание, - но сегодня, казалось, это никого не волновало.
Наибольшее впечатление произвела речь Якова. Это был высокий мужик, здоровый, как медведь. Когда он заговорил, у него в глазах блестели слезы.
- Когда нам приказали стрелять, - сказал он, - я не знал, как быть. - Казалось, говорить громко он не может, и в зале стало тихо - все старались расслышать его слова. - Я сказал: "Господи, наставь меня!" - и замер в ожидании, но Господь не дал мне ответа… - Все вокруг молчали. - Я поднял винтовку, - сказал Яков. - Капитан вопил: "Пли! Пли!" Но в кого я должен был стрелять? В Галиции мы знали, кто наши враги, потому что они в нас стреляли. Но сегодня на площади никто на нас не нападал. Среди демонстрантов были в основном женщины, некоторые с детьми. И даже у мужчин не было оружия.
Он замолчал. Вокруг все будто окаменели, все словно боясь нарушить тишину неловким движением. Подождав, Исаак спросил:
- И что же потом, Яков Давыдович?
- Я спустил курок, - сказал Яков, и из его глаз в черную бороду покатились слезы. - Я даже не целился. На меня орал капитан, и я выстрелил просто чтоб его заткнуть. Но попал в женщину. На самом деле это оказалась девчонка, лет девятнадцать, наверное. Она была в зеленом пальто. Я попал ей в грудь, и пальто залило кровью: красное на зеленом. Потом она упала… - Он уже плакал, не сдерживаясь, и говорил сквозь рыдания. - Я бросил винтовку и пошел было к ней, хотел помочь, но на меня набросилась толпа, меня били руками и ногами, но я этого почти не чувствовал… - Он вытер лицо рукавом. - Мне теперь и здесь худо придется - из-за того, что потерял винтовку. - Он снова надолго замолчал. - Девятнадцать, - произнес он наконец. - Наверное, ей было не больше девятнадцати…
Григорий не заметил, как открылась дверь, но вдруг увидел поручика Кириллова.
- Яков! А ну-ка иди сюда! - гаркнул тот. Потом взглянул на Григория. - И ты, Пешков, бузотер!
Он повернулся к солдатам, сидевшим на скамьях за столами.
- А ну все по казармам! Любого, кто через минуту еще будет в столовой, ждет порка.
Никто не шевельнулся. Все угрюмо смотрели на поручика. "Может, так и начинается бунт", - мелькнуло у Григория.
Но Яков был слишком поглощен своими переживаниями, чтобы понять, какой напряженный момент он создал; он неуклюже двинулся к поручику, и напряжение стало слабеть. Кое-кто из стоявших ближе к Кириллову встал. Лица были мрачными, но испуганными. Григорий вскоре почувствовал, что солдаты недостаточно злы, чтобы восстать против офицера. Солдаты стали выходить из столовой. Кириллов остался на месте и сверлил всех взглядом.
Григорий вернулся в казарму, и скоро прозвучал отбой. У него как у прапорщика был отдельный закуток. До него доносились тихие голоса солдат.
- Не стану я стрелять в женщин, - сказал один.
- И я не стану.
- А не станете, - сказал третий голос, - так кто-нибудь из этих ублюдков-офицеров пристрелит вас за неповиновение!
- Я буду целиться так, чтобы промазать, - сказал второй голос.
- Могут заметить.
- Да всего-то и надо, если придется стрелять в толпу, брать чуть выше голов. Никто не определит точно, куда ты стрелял.
- Я так и сделаю, - сказал второй.
- И я.
- И я.
"Посмотрим", - подумал Григорий, засыпая. Легко быть смелым в темноте. А при свете дня все может выглядеть совсем иначе.
III
В понедельник взвод Григория был направлен по Большому Сампсониевскому проспекту к Литейному мосту и получил приказ не допустить пересечения демонстрантами реки и появления их в центре города. Мост был длиной почти четыреста метров и стоял на огромных каменных опорах, смотревшихся в замерзшей реке как ледоколы на мели.
Дело у них было то же, что и в пятницу, но приказ поручик Кириллов дал Григорию другой. Все эти дни Кириллов говорил так, словно все время находился в прескверном расположении духа, и возможно, так оно и было: офицерам, наверное, не больше простых солдат нравится, когда их ставят в качестве заслона против собственного народа.
- Ни один из демонстрантов не должен пересечь реку, ни по мосту, ни по льду, вы меня поняли? А в тех, кто не подчинится приказу, - стрелять!
Григорий ничем не выразил протеста.
- Есть, ваше благородие! - ответил он браво.
Кириллов повторил приказ и исчез. Григорий подумал, что поручик боится. Вне всякого сомнения, его страшила мысль, что на него возложат ответственность за происходящее, независимо от того, будут его приказам подчиняться или нет.
Подчиняться Григорий не собирался. Он решил, что позволит лидерам шествия втянуть себя в спор, пока остальные будут переходить реку по льду, как было в пятницу.
Однако рано утром к его взводу присоединился отряд полицейских. К своему ужасу, он увидел, что их ведет его старинный враг Михаил Пинский. Вот кто, похоже, не страдал от нехватки хлеба: круглое лицо стало еще толще, а полицейская форма на животе едва сходилась. В руках у него был рупор. Его приятеля Козлова - что с мордой как у хорька - видно не было.
- Я тебя узнал, - сказал Пинский. - Ты работал на Путиловском заводе.
- Пока ты не отправил меня на фронт, - ответил Григорий.
- Да у тебя брат-убийца, и сбежал в Америку!
- Это ты сказал.
- Никто здесь сегодня через реку не перейдет.
- Посмотрим.
- Я жду от вас слаженных действий, это ясно?
- А не боишься? - спросил Григорий.
- Этого сброда? Не городи чушь!
- Нет, я о будущем. Если произойдет революция, как думаешь, что с тобой сделают? Ты всю жизнь издевался над слабыми, избивал людей, насиловал баб и брал взятки. Не боишься, что когда-то и платить придется?
- Я доложу о тебе! Ты бунтовщик! - заявил Пинский, тыча в Григория пальцем в перчатке, и зашагал прочь.
День начался спокойно, но Григорий заметил, как мало на улицах рабочих. Многие заводы были закрыты, потому что не могли получить топливо для печей и паровых двигателей. Некоторые бастовали: рабочие требовали повысить зарплату из-за дороговизны на продукты и отапливать промерзшие цеха. Похоже было, что почти никто не собирался работать. Но вот весело засияло солнце, и ближе к полудню Григорий увидел, как по Большому Сампсониевскому проспекту движется толпа заводских рабочих.
У Григория было тридцать человек и два капрала. Он поставил их перед мостом поперек дороги, в четыре ряда. У Пинского было примерно столько же, пеших и конных, и он разместил их по обочинам дороги.
Григорий смотрел на приближавшуюся толпу. Он не представлял себе, что будет дальше. Сам бы он не допустил кровопролития и дал бы ей пройти. Но что собирался предпринять Пинский?
Шествие приближалось. Людей были сотни - нет, тысячи мужчин и женщин. У многих были на рукавах красные повязки. Они несли транспаранты "Долой царя!" и "Хлеба, мира, земли!" Это уже не просто шествие, подумал Григорий, это политическая демонстрация.
Первые ряды приближались, и Григорий чувствовал, как растет напряжение среди солдат.