С нашей стороны, мы окажем Мексике финансовую помощь и заверим, что по окончании войны она получит обратно утраченные ею территории Техаса, Новой Мексики и Аризоны. Детали этого соглашения мы поручаем разработать Вам.
Как только объявление войны между нами и США станет совершившимся фактом, Вы немедленно и совершенно секретно сообщите президенту Каррансе о вышеизложенном. Добавьте, что ему следует по своей инициативе предложить Японии присоединиться к нашему союзу и в то же время быть между нами и Японией посредником.
Обратите внимание президента на тот факт, что ведение подводной войны предоставляет возможность заставить Англию заключить мир в ближайшие месяцы.
Гас прочитал несколько строк, поднеся листок близко к глазам и воскликнул:
- Союз?! О боже!
Фиц быстро взглянул вокруг. Начался новый бой, и шум толпы был слишком громок, чтобы стоящие поблизости разобрали слова Гаса.
Гас читал дальше.
- Получит обратно Техас? - сказал он, не веря глазам. И потом яростно: - Предложить Японии присоединиться? - Он поднял голову. - Это возмутительно!
На такую реакцию Фиц и надеялся.
- Именно что возмутительно, - сказал Фиц с деланной суровостью.
- Немцы обещают заплатить Мексике за вторжение в Соединенные Штаты!
- Да.
- И просят попытаться вовлечь Японию!
- Да.
- Ну, как только об этом станет известно!..
- Именно об этом я и собирался с вами поговорить. Мы хотим предать гласности эту телеграмму таким образом, чтобы помочь вашему президенту.
- А почему же английское правительство просто не объявит о ней миру?
Фиц понял, что Гас сказал, не подумав.
- По двум причинам, - ответил он. - Во-первых, нам не хотелось бы, чтобы немцы узнали, что мы перехватываем их сообщения. Во-вторых, нас могут обвинить в фальсификации.
Гас кивнул.
- Извините, я сказал, не подумав. Давайте рассмотрим это спокойно.
- Если возможно, мы хотели бы, чтобы вы заявили, что правительство Соединенных Штатов получило копию телеграммы от "Вестерн юнион".
- Вильсон не станет лгать.
- Так добудьте у них копию этой телеграммы, и лгать не придется.
Гас кивнул.
- Наверное, это можно. Что касается второго вопроса - кто мог бы объявить о телеграмме так, чтобы на него не пало подозрение в фальсификации?
- Я полагаю, сам президент.
- Как вариант.
- Но у вас есть идея получше?
- Да, - задумчиво сказал Гас, - пожалуй, есть.
IV
Этель и Берни поженились в доме молитвы "Голгофа". Они не отличались особой религиозностью, а здесь им нравился пастор.
С Фицем Этель не общалась с того самого дня. Его публичное противостояние делу мира живо напомнило ей о его истинной натуре. Он поддерживал все то, что она ненавидела: традиции, консерватизм, эксплуатацию рабочего класса, неправедно нажитое богатство. Она не могла бы любить такого человека, и она стыдилась того, что ее чуть не соблазнил домик в Челси. Она поняла, что действительно родной для нее только Берни.
Этель надела розовое платье и шляпку с цветами, что купил ей Вальтер фон Ульрих, когда она была свидетельницей на их с Мод свадьбе. Никаких девочек-подружек не было, только Милдред и Мод. Из Эйбрауэна на поезде прибыли родители Этель. Билли был на передовой, и новый отпуск ему не дали. Малыша Ллойда одели в наряд пажа, специально пошитый для него Милдред: костюмчик небесно-голубого цвета с медными пуговками и берет.
Берни удивил Этель, познакомив со своей семьей, о существовании которой никто и не слыхал. Его престарелая матушка говорила только на идише и бормотала что-то себе под нос на протяжении всей службы. Она жила у процветающего старшего брата Берни, которого звали Тео и который - как выяснила, пофлиртовав с ним, Милдред, - был владельцем велосипедной фабрики в Бирмингеме.
После церемонии бракосочетания устроили чай с пирогами. Крепких напитков, к удовольствию отца и мамы Этель, не было, а курить выходили на улицу. Мама, поцеловав Этель, сказала:
- Ну что же, я рада, что ты наконец устроена.
Этель подумала, как много означает эта фраза. "Поздравляю, хоть ты и падшая женщина с внебрачным ребенком, отца которого никто не знает, и выходишь замуж за еврея, и живешь в Лондоне, который не лучше Содома и Гоморры", - вот что это значило. Но Этель приняла и такое поздравление, и зареклась когда-либо сказать что-то подобное собственному ребенку.
У ее родителей были билеты туда и обратно, так дешевле, и они заторопились на поезд. Когда большинство гостей разошлись, оставшиеся перешли в паб "Гусь и пес" пропустить стаканчик-другой.
Пришло время укладывать Ллойда, и Этель с Берни пошли домой. Еще с утра Берни погрузил на ручную тележку свои скромные пожитки и книги и переехал со съемной квартиры к Этель.
Чтобы провести первую ночь вдвоем, Ллойда уложили наверху с детьми Милдред, что сам он воспринял как невероятное счастье. А Этель и Берни, выпив на кухне по чашечке какао, отправились спать.
На Этель была новая сорочка. Берни надел свежую пижаму. Когда он лег в постель рядом с ней, его прошиб нервный пот. Этель погладила его по щеке.
- Хоть я и распутная женщина, но опыта у меня немного, - сказала она. - Только с первым мужем, и всего несколько недель, пока он не уехал. - Она решила никогда не говорить Берни про Фица. Правду знали только Билли и юрист Фица Альберт Солман.
- У тебя с опытом получше, чем у меня, - сказал Берни, но она почувствовала, что он немного расслабился. - У меня это было всего несколько раз.
- А как их звали?
- Ну какая тебе разница.
- Есть разница, - улыбнулась она. - Сколько у тебя было женщин? Шесть? Десять? Двадцать?
- Ну что ты! Три. Первую звали Рэчел Райт, еще в школе. Она сказала, что мы теперь должны пожениться, и я ей поверил. Я тогда очень разволновался.
Этель хихикнула.
- А что было дальше?
- А на следующей неделе она сделала то же самое с Мики Армстронгом, а меня оставила в покое.
- Тебе с ней было хорошо?
- Наверное. Мне было всего шестнадцать. Главное, чего я тогда хотел, - иметь право сказать, что я это сделал.
Она тихонько поцеловала его и сказала:
- А кто потом?
- Кэрол Макалистер. Она жила по соседству. Я платил ей по шиллингу за раз. С ней это всегда было довольно быстро: я думаю, она знала, что говорить и делать, чтобы поскорее закончить. Самой ей нужны были только деньги.
Этель нахмурилась, но тут же вспомнила домик в Челси. Она ведь и сама раздумывала, не стать ли ей такой же, как Кэрол Макалистер. Ей стало неловко, и она спросила:
- А третья?
- Она была старше меня. Я снимал у нее комнату. Однажды, когда ее муж был в отъезде, она легла со мной.
- А с ней тебе было хорошо?
- Очень. Для меня это было счастливое время.
- А что же случилось?
- У мужа появились подозрения, и мне пришлось съехать.
- А потом?
- А потом я встретил тебя, и остальные женщины стали мне неинтересны.
Они начали целоваться. Скоро он поднял подол ее сорочки и осторожно лег сверху. Он был нежен, очень боялся причинить ей боль, но вошел легко. Она почувствовала к нему такую нежность - за то, что он добрый и умный, что так предан ей и ее ребенку. Она крепко обняла его и подалась к нему всем телом. И его оргазм тоже не заставил себя долго ждать. Потом оба легли на спину и, счастливые, заснули.
V
Гас Дьюар заметил, что женская мода изменилась. Теперь длина платья позволяла видеть лодыжки. Десять лет назад, если удавалось мельком заметить женскую ножку, это возбуждало; сейчас это было в порядке вещей. Может, раньше женщины скрывали свое тело, чтобы не избегать страсти, а разжигать ее?
Роза Хеллмэн была в темно-красном пальто, ниспадавшем на спине от кокетки складками, по последней моде. Оно было отделано черным мехом, что в феврале в Вашингтоне, должно быть, смотрелось очень уместно, подумал Гас. Серая шляпка, маленькая и круглая, с красной лентой и пером, - не очень практичная, но когда американки носили шляпки, разработанные модельерами по соображениям практичности?
- Благодарю за приглашение, это честь для меня, - сказала она, и он не понял, говорит она серьезно или смеется. - Вы, кажется, только что вернулись из Европы?
Они сидели в обеденном зале отеля Бильярд, в двух кварталах к востоку от Белого дома. Гас пригласил ее на ланч с особой целью.
- У меня есть для вас материал, - сказал он, когда они сделали заказ.
- Да? Отлично! Попробую угадать. Неужели президент разводится с Эдит и женится на Мэри Пек?
Гас нахмурился. Когда была жива первая жена Вильсона, у него был роман с Мэри Пек. Гас сомневался, что тогда дошло до адюльтера, но в письмах Вильсон неосторожно выказывал больше чувств, чем позволяли приличия. Несмотря на то, что ничего не попало в газеты, вашингтонские сплетники знали об этом.
- Я говорю о серьезных вещах, - жестко сказал Гас.
- О, простите! - сказала Роза и состроила строгую мордочку, так что Гас едва удержался от смеха.
- У меня будет одно-единственное условие: вы не должны упоминать, что информация получена из Белого дома. Я покажу вам телеграмму от немецкого министра иностранных дел Артура Циммермана немецкому послу в Мексике.
Она взглянула на него с изумлением.
- Как она к вам попала?
- От "Вестерн юнион", - солгал он.
- И не была зашифрована?
- Ее расшифровали.
Он дал ей листок с машинописным текстом на английском языке.
- Наверное, это не подлежит оглашению? - спросила она.
- Напротив. Единственное, чего я от вас прошу - не пишите, откуда она у вас.
- Ладно… - Она начала читать и в следующую секунду, пораженная, взглянула на него. - Гас, это не розыгрыш?.. Немцы заплатят мексиканцам, чтобы те вторглись в Техас?
- Таково предложение господина Циммермана.
- Гас, но это же сенсация века!
Он позволил себе улыбнутся, стараясь не выдать своего торжества.
- Я знал, что вы так скажете.
- Вы это делаете сами по себе или от лица президента?
- Роза, неужели вы можете себе представить, чтобы я сделал такое без согласования на самом верху?
- Ничего себе! Значит, это передано мне от самого президента Вильсона!
- Неофициально.
- Вы представляете себе, что скажут американцы, когда узнают!
- Думаю, это повлияет на их желание вступить в войну и сражаться с Германией.
- Да они будут требовать этого с пеной у рта! Вильсон будет вынужден объявить войну.
Гас ничего не ответил. Роза верно истолковала его молчание.
- Ах, вот в чем дело! Вы затем и даете мне телеграмму. Президент хочет объявить войну.
Она была совершенно права. Он улыбнулся, наслаждаясь разговором с этой умной женщиной.
- Я вам ничего такого не говорил.
- …И Вильсон теперь может сказать, что не нарушил предвыборных обещаний, но был вынужден изменить политику под давлением общественного мнения.
- Но вы же не будете об этом писать, не так ли? - немного встревожился он.
Она улыбнулась.
- Ну что вы! Я просто не хочу, чтобы обо мне думали, будто я принимаю все за чистую монету.
Официант принес еду: для нее - тушеного лосося, для него - бифштекс и картофельное пюре. Роза поднялась:
- Мне пора в агентство.
- А как же ланч? - удивился Гас.
- Вы что, не понимаете? - в ответ удивилась она. - Я не могу сейчас есть! Вы только что подняли Америку на войну.
Гас кивнул.
В следующий миг ее уже и след простыл.
Глава двадцать третья
Март 1917 года
Этой зимой в Петрограде было холодно и голодно. Термометр у казарм Первого пулеметного полка на целый месяц замер на минус семнадцати по Цельсию. Пекари перестали выпекать пироги, кексы, булочки и что бы то ни было, кроме хлеба, и тем не менее муки не хватало. Так много солдат пыталось выпросить или стянуть лишний кусок еды, что у дверей столовой поставили караул.
Однажды холодным ветреным днем в начале марта Григорий, получив увольнительную, решил после обеда проведать Вовку, которого оставляли на попечение хозяйки дома, пока Катерина была на работе. Григорий надел шинель и зашагал по обледенелым улицам. На Невском проспекте он заметил нищенку лет девяти, она стояла на углу, под порывами ледяного ветра. Что-то странное почудилось ему в ней, и он нахмурился, проходя мимо. Минутой позже он понял, что его так поразило. Она бросила на него взрослый, призывный взгляд. Это так потрясло его, что он остановился. Как могла она быть проституткой в таком возрасте? Он обернулся, собираясь подойти к ней и спросить об этом, но ее уже не было.
Он пошел дальше, а мысли приняли тревожное направление. Он знал, конечно, что бывают люди, которые занимаются сексом с детьми. Это он узнал еще когда они с маленьким Левкой искали помощи у священника, вон сколько лет назад. Но образ девятилетней девочки, отчаянно пытающейся изобразить приглашающую улыбку, запал ему в душу и мучил. Ему хотелось плакать. Несчастная страна, думал он, мы заставляем наших детей торговать собой - что может быть хуже?
К дому он подошел в мрачном расположении духа. А войдя, услышал, как заливается Вовка. Поднявшись в комнату Катерины, он нашел малыша одного, с покрасневшим, искаженным в плаче личиком. Он взял его на руки и стал баюкать.
В комнате было чисто прибрано и пахло Катериной. Обычно Григорий приходил сюда по воскресеньям. У них уже вошло в привычку утром гулять, потом возвращаться и готовить обед из того, что принес из казармы Григорий, - когда удавалось что-нибудь достать. Потом Вовка засыпал, а они занимались любовью. Так что по воскресеньям, когда еды было достаточно, Григорий был здесь абсолютно счастлив.
Вовкины вопли перешли в недовольное монотонное нытье. С ребенком на руках Григорий отправился разыскивать хозяйку, которая должна была за ним присматривать. Нашел он ее в прачечной, низенькой пристройке за домом: она пропускала через каток мокрое белье. Это была женщина лет пятидесяти, с седыми волосами, повязанными платком. В 1914 году, когда Григорий уходил на войну, она была полной, но сейчас шея у нее стала тонкая, щеки обвисли. Даже домовладелицы в нынешние времена ходили голодные.
Когда она его увидела, вид у нее сделался виноватый и испуганный.
- Вы что, не слышали, что ребенок плачет? - спросил Григорий.
- Не могу же я целый день его укачивать! - воинственно ответила она и снова стала крутить ручку катка.
- Может, он голоден!
- Свое молоко он уже выпил.
Ее ответ прозвучал подозрительно быстро, и Григорий подумал, что, возможно, она выпила молоко сама. Ему захотелось ее придушить.
В холодном воздухе неотапливаемой прачечной он почувствовал, что Вовкина нежная детская кожа горяча, как печка.
- Кажется, у него жар, - сказал он. - Вы не заметили, что у него температура?
- Я вам что, врач, что ли?
Вовка перестал плакать и впал в какое-то оцепенение, которое еще сильнее обеспокоило Григория. Обычно это был живой, любознательный малыш, хотя деятельность его и носила порой разрушительный характер. Но сейчас он лежал на руках у Григория неподвижно, с пылающим лицом, глядя в одну точку.
Григорий вернулся с ним в комнату и уложил на постель. Взяв с полки кувшин, он вышел из дома и помчался в магазин на соседней улице. Купил молока, немного сахару в кулечке из обрывка газеты и яблоко.
Когда он вернулся, Вовка был все таким же безучастным.
Григорий подогрел молоко, покрошил туда корку черствого хлеба, насыпал сахару и стал кормить этой смесью Вовку. Тот ел так, будто умирал от голода и жажды.
Когда молоко с хлебом кончилось, Григорий вынул яблоко. Карманным ножом порезал на ломтики, один ломтик очистил. Кожуру съел сам, остальное протянул Вовке со словами: "Кожура мне, а ломтик тебе". Раньше малыша забавляла эта дележка, но сейчас ему было все равно. Ломтик выпал у него изо рта.
Доктора поблизости не было, да Григорий и не смог бы ему заплатить, но через несколько кварталов жила знакомая повитуха Магда, миловидная жена его старого друга Константина, секретаря большевистского комитета Путиловского завода. Как только у них выдавалась возможность, Григорий с Константином играли в шахматы, и Григорий обычно выигрывал.
Григорий переодел мокрого Вовку, завернул в Катеринино одеяло - так, что видны были только глаза да кончик носа, - и они вышли на холод.
Константин и Магда жили в двухкомнатной квартире вместе с теткой Магды, которая присматривала за их тремя детьми. Григорий боялся, что Магда ушла принимать очередные роды, но ему повезло, она оказалась дома.
Магда была женщина резкая, но с добрым сердцем. Она пощупала Вовкин лоб и спросила:
- Он кашляет?
- Нет.
- Какой стул?
- Жидкий.
Она раздела Вовку и сказала:
- У Катерины, значит, нет молока?
- Откуда ты знаешь?
- Как женщина может кормить ребенка, если сама не ест? Потому и ребенок такой тощий.
Григорий не знал, что Вовка тощий.