VII
В Берлине Отто фон Ульрих откупоривал полуторалитровую бутылку шампанского "Перье Жуэ" 1892 года. Фон Ульрихи пригласили фон дер Хельбардов на обед. Графиня Ева фон дер Хельбард была тучная женщина с седыми волосами, уложенными в замысловатую прическу. Перед обедом она, загнав Вальтера в угол, сообщила ему, что Моника превосходно играет на скрипке и всегда была лучшей ученицей по всем предметам. Краем глаза он заметил, что его отец беседует с Моникой, и догадался, что у них тоже речь идет о его успехах в школе.
Его раздражало стремление родителей навязать ему брак с Моникой. Она ему действительно нравилась, и от этого было еще хуже. Она была не только красива, но и умна. Ее волосы всегда были аккуратно уложены, но ему невольно представлялось, как она снимает шпильки и, качнув головой, распускает локоны на ночь. В последние дни ему было нелегко вспоминать о Мод.
Отто поднял бокал.
- Что ж, попрощаемся с российским царем! - сказал он.
- Отец, ты меня удивляешь! - раздраженно сказал Вальтер. - Тебя действительно радует свержение законного монарха толпой заводских рабочих и мятежных солдат?
Отто побагровел. Сестра Вальтера Грета ласково погладила отца по руке.
- Папа, не обращай внимания! Вальтер говорит это просто чтобы тебя позлить.
- Когда я был в нашем посольстве в Петрограде, я видел царя Николая, - сказал Конрад.
- И что вы о нем думаете? - спросил Вальтер.
За отца ответила Моника. Одарив Вальтера заговорщической улыбкой, она сказала:
- Папа не раз говорил, что если бы русский царь родился обычным человеком, из него мог бы получиться хороший почтальон.
- Это трагедия наследственной монархии, - ответил Вальтер и повернулся к отцу. - Но ты-то не можешь одобрять победу демократии в России!
- Демократии?! - саркастически отозвался Отто. - Это мы еще посмотрим. Пока нам известно лишь, что новый премьер-министр - аристократ с либеральными взглядами.
- Как вы думаете, - спросила Вальтера Моника, - может быть, князь Львов постарается заключить с нами мир?
Это был актуальный вопрос.
- Надеюсь, - сказал Вальтер, стараясь не смотреть на ее грудь. - Если бы мы получили возможность перебросить все войска с восточного фронта во Францию, мы бы наголову разбили Антанту.
Она подняла свой бокал и взглянула поверх него в глаза Вальтеру.
- Давайте за это и выпьем, - сказала она.
В холодном, мокром окопе на северо-востоке Франции взвод Билли пил джин.
Бутылку извлек Робин Мортимер, разжалованный офицер.
- Смотрите, дожила! - сказал он.
- Вот не знаешь, где найдешь, где потеряешь! - удивленно воскликнул Билли, припомнив одно из выражений Милдред. Мортимер отличался отвратительным характером и в жизни никого ничем не угостил.
Мортимер разлил джин по столовским плошкам.
- Ну что, за революцию, мать ее! - сказал он, и они выпили, а потом протянули жестянки за добавкой.
У Билли еще до джина было прекрасное настроение. Ведь русские доказали, что сбросить тирана все же возможно.
Когда они запели "Красный флаг", из-за насыпи, по чавкающей грязи, хромая, появился граф Фицгерберт. Он был уже полковником, и стал еще надменнее.
- А ну-ка тихо там, в окопе! - крикнул он.
Пение не сразу, но стихло.
- Мы празднуем свержение царя в России, - сказал Билли.
- Он был законным монархом, - сердито сказал Фиц. - А те, кто его лишил трона - преступники! Отставить пение!
- Он был тираном, - сказал Билли, не в силах сдержать презрение к Фицу. - И у всех цивилизованных людей сегодня праздник.
Фиц глянул на него внимательнее. Граф уже не носил на глазу повязку, но левое веко навсегда осталось полуопущенным. Впрочем, похоже, на зрении это не отразилось.
- Сержант Уильямс? Я мог бы догадаться. Я знаю вас… и вашу семью.
"Еще бы", - подумал Билли.
- Ваша сестра занимается антивоенной пропагандой.
- Ваша тоже, сэр, - сказал Билли. Робин Мортимер расхохотался, но тут же смолк.
- Еще одно дерзкое слово, - сказал Фиц, - и пойдете под арест.
- Виноват, сэр! - ответил Билли.
- Всем успокоиться. И больше никаких песен, - приказал Фиц и зашагал прочь.
- Да здравствует революция! - тихо сказал Билли.
Фиц сделал вид, что не расслышал.
- Нет! - вскричала в Лондоне княжна Би, услышав новость.
- Постарайся не волноваться, - сказала Мод, сообщившая ей об этом.
- Этого не может быть! Они не могут заставить отречься нашего любимого царя! Отца народа!
- Может, это к лучшему…
- Я не верю! Это наветы!
Дверь открылась, и в комнату заглянул обеспокоенный Граут.
Би схватила японскую вазу и запустила в стену. Ваза разбилась вдребезги.
Мод погладила Би по плечу.
- Ну не надо, не надо, - сказала она. Что еще можно сделать, она не знала. Сама она была в восторге от того, что царя свергли, но все равно ей было жаль Би, для которой весь привычный уклад жизни рухнул.
Граут подал знак, и в комнату с испуганным видом вошла служанка. Он указал на разбитую вазу, и та начала собирать осколки.
Чай был подан. На столе стояли чашки, блюдца, чайники, молочник и сливочник, сахарницы. Би яростно смела все это на пол.
- Эти революционеры в конце концов всех перебьют!
Дворецкий опустился на колени и занялся уборкой.
- Ну, не надо себя еще больше расстраивать, - сказала Мод.
Би разрыдалась.
- Бедная царица! А их дети! Что с ними будет?
- Может, тебе стоит ненадолго прилечь? - сказала Мод. - Пойдем, я провожу тебя в спальню.
Она взяла Би под локоть, и та позволила себя увести.
- Это конец всему! - всхлипнула Би.
- Ничего, - сказала Мод. - Может, еще и начало чего-то нового.
Этель и Берни были в Эйбрауэне. У них было что-то вроде медового месяца. Этель с удовольствием показывала Берни места своего детства: вход в шахту, церковь, школу. Она даже по Ти-Гуину его провела (Фица и Би тогда не было), но Жасминовую спальню покалывать не стала.
Они остановились у Гриффитсов, которые снова предложили Этель комнату Томми, и это позволило не беспокоить деда. Они были на кухне с миссис Гриффитс, когда ее муж Лен, атеист и революционер, ворвался в дом, размахивая газетой.
- Русский царь отрекся от престола! - воскликнул он.
Все закричали и захлопали в ладоши. Уже неделю до них доходили известия про беспорядки в Петрограде, и Этель все гадала, чем это кончится.
- И кто теперь у власти? - спросил Берни.
- Временное правительство во главе с князем Львовым, - ответил Лен.
- Значит, для социалистов это не такая уж и победа, - сказал Берни.
- Вообще да.
- Эй, мужчины, не падать духом! - сказала Этель. - Не все сразу. Пойдемте-ка в "Две короны", отметим это. Ллойда я оставлю у миссис Понти.
Женщины надели шляпки и все отправились в паб. Не прошло и часа, как там уже было не протолкнуться. Этель с изумлением увидела, что пришли и ее родители. Миссис Гриффитс тоже их заметила.
- А они-то что тут делают? - сказала она.
Через несколько минут отец Этель потребовал тишины.
- Я знаю, кое-кто не ожидал увидеть меня здесь, но в особых случаях нужно вести себя по-особому! - Он продемонстрировал всем пивную кружку. - Я не изменил своим привычкам, которым следовал всю жизнь, но хозяин любезно согласился налить мне кружку простой водопроводной воды. - Все засмеялись. - Я пришел сюда, чтобы отметить вместе с моими соседями событие, произошедшее в России! - Он поднял кружку. - Выпьем же за революцию!
Все радостно выпили.
- Подумать только! - сказала Этель. - Папа - в "Двух коронах"! Никогда представить себе не могла, что увижу такое!
В Буффало, у Джозефа Вялова, в сверхсовременном доме в стиле прерий, Левка Пешков угощался виски из шкафчика с напитками. Водку он больше не пил. Живя у богатого свекра, он распробовал шотландский виски. Он полюбил пить его так, как пьют американцы, с кубиками льда.
Жить с родителями жены Левке не нравилось. Он бы хотел, чтобы у них с Ольгой был собственный дом. Но Ольга предпочитала жить так, а платил за все ее отец. Так что пока Левка не сколотит солидное состояние, ему отсюда не выбраться.
Джозеф читал газету, Лена шила. Левка, кивнув им, приподнял стакан.
- Да здравствует революция! - напыщенно произнес он.
- Думай, что говоришь, - отозвался Джозеф. - Это плохо скажется на бизнесе.
Вошла Ольга.
- Дорогой, налей мне рюмочку хереса, - сказала она.
Левка сдержал раздражение. Ольге нравилось заставлять его оказывать ей мелкие услуги, и перед родителями он не мог ей в этом отказать. Он налил хереса и подал ей, поклонившись, как официант. Она мило улыбнулась, не заметив издевки.
Он отпил виски, наслаждаясь вкусом напитка.
- Мне так жаль бедную царицу и детей! - сказала миссис Вялова. - Что с ними теперь будет?
- И гадать нечего, наверняка всех поубивают, - сказал Вялов.
- Бедняжки… Что такого царь сделал этим революционерам, чтобы заслужить такую судьбу?
- Это я могу сказать, - произнес Левка. Он знал, что ему лучше помалкивать, но не мог, тем более теперь, чувствуя, как по нему разливается тепло. - Когда мне было одиннадцать, рабочие завода, где работала моя мать, устроили забастовку.
Миссис Вялова недовольно прищелкнула языком. Она не верила в действенность забастовок.
- Полиция собрала детей бастующих. Как же это было страшно!
- А зачем им это понадобилось? - спросил Вялов.
- Они нас выпороли. Розгами. Чтобы преподать урок нашим родителям.
Миссис Вялова побледнела. Она не переносила жестокости по отношению к детям и животным.
- Вот, мама. Вот что царь и его режим сделал, например, мне! - Он позвенел льдом в стакане. - Вот почему я пью за революцию!
- Что ты об этом думаешь, Гас? - спросил президент Вильсон. - Ты здесь единственный, кто бывал в Петрограде. Что теперь будет?
- Не хочу говорить как чиновник Министерства иностранных дел, но возможен любой поворот событий, - сказал Гас.
Президент рассмеялся. Они были в Овальном кабинете, Вильсон сидел за столом, а Гас стоял перед ним.
- Ну давай, - сказал Вильсон, - попробуй угадать. Выйдет Россия из войны или нет? Это самый важный вопрос.
- Ну что ж. Все министры в новом правительстве принадлежат к политическим партиям с грозными названиями, в которых обязательно встречаются слова "революционная" или "социалистическая", но фактически все они - представители среднего класса. И нужна им на самом деле буржуазная революция, которая даст возможность двигать вперед промышленность и торговлю. А народу нужны хлеб, мир и земля: хлеб - заводским рабочим, мир - солдатам, земля - крестьянам. И ни одно из этих требований не соответствует целям таких, как Львов и Керенский. Думаю, правительство Львова будет вводить изменения постепенно. В частности, продолжит войну. Но рабочие будут недовольны.
- И кто в конце концов победит?
Гас вспомнил свою поездку в Санкт-Петербург, вспомнил человека, показывавшего, как изготавливают колеса для железнодорожных составов - в грязном обветшалом литейном цехе на Путиловском заводе. Потом Гас видел этого человека - он дрался с полицейским из-за какой-то девчонки. Имя этого человека не отложилось у него в памяти, но Гас хорошо помнил, как тот выглядел: широкие плечи, сильные руки, на одном пальце не хватает фаланги, но больше всего Гасу запомнились яростные голубые глаза, горевшие бесстрашной решимостью.
- Русский народ, - сказал Гас. - В конце концов победит русский народ.
Глава двадцать четвертая
Апрель 1917 года
Однажды теплым днем в самом начале весны Вальтер гулял с Моникой фон дер Хельбард в саду вокруг берлинского дома ее родителей. Дом был большой, и сад тоже, с теннисным павильоном, лужайкой для боулинга, манежем для тренировки лошадей и детской площадкой с качелями и горкой. Вальтер вспомнил, как в детстве, приходя сюда, думал, что это и есть рай. Но теперь это место не было похоже на ту идиллическую площадку. Всех лошадей, кроме самых старых, забрали для нужд армии. По каменным плитам широкой террасы разгуливали куры. В теннисном павильоне мать Моники откармливала поросенка. На лужайке для боулинга паслись козы, и ходили слухи, что графиня сама их доит.
Но как бы то ни было, старые деревья оделись листвой, солнце ярко сияло, и Вальтер был в жилете и рубашке, а пиджак набросил на плечо, - хотя его мама была бы недовольна тем, что он одет так легко. Но она находилась в доме, сплетничала с графиней. Его сестра Грета сначала гуляла с Вальтером и Моникой, но потом под каким-то предлогом оставила их одних - что его мама тоже осудила бы, во всяком случае во всеуслышание.
У Моники был пес по имени Пьер, породистый пудель, длинноногий красавец со светло-карими глазами и рыжеватой шерстью в колечках, и Вальтер не мог избавиться от мысли, что тот немного похож свою на хозяйку.
Ему нравилось, как Моника обращалась с собакой. Она не тискала ее, не кормила своей едой, не сюсюкала, как другие девицы. Она просто велела псу идти рядом и лишь иногда бросала теннисный мячик, чтобы он его принес.
- Жаль, что надежды в отношении русских не сбылись, - сказала она.
Вальтер кивнул. Правительство князя Львова заявило, что будет продолжать войну.
Армии на восточном фронте Германии не освободятся, и войска во Франции не получат подкрепления. Война будет продолжаться.
- У нас одна надежда, - сказал Вальтер, - что правительство Львова падет и к власти придет фракция, стремящаяся к миру.
- А такое возможно?
- Трудно сказать. Левые революционеры по-прежнему требуют хлеба, мира и земли. Правительство пообещало провести демократические выборы в учредительное собрание - но кто в них победит? - Он поднял палку и бросил, чтобы Пьер принес. Собака метнулась за ней и гордо вернулась с палкой в зубах. Вальтер наклонился, чтобы ее погладить, а когда выпрямился, Моника была совсем рядом.
- Вальтер, вы мне нравитесь, - сказала она, глядя ему прямо в глаза своими глазами цвета темного янтаря. - И мне кажется, у нас никогда не кончатся темы для бесед.
Ему тоже так казалось, и он чувствовал, что если бы сейчас попытался ее поцеловать, она бы ему позволила.
Он шагнул в сторону.
- Вы мне тоже нравитесь, - сказал он. - И пес у вас чудесный…
Он рассмеялся, чтобы показать, что говорит не всерьез.
Но она все равно обиделась и отвернулась, закусив губу. Она говорила так прямо, как только может себе позволить воспитанная девушка, и он ее отверг.
Они пошли дальше. После долгого молчания Моника сказала:
- Хотелось бы мне знать вашу тайну…
"О Господи, - подумал он, - она видит меня насквозь".
- У меня нет никаких тайн, - солгал он. - А у вас?
- Ничего, о чем стоило бы рассказать… - Она подошла к нему и стряхнула что-то с плеча. - Пчела, - сказала она.
- Рановато в этом году появились пчелы.
- Может, будет раннее лето…
- Еще не настолько тепло.
Она зябко передернула плечами.
- Вы правы, прохладно. Вы не принесете мне шаль? Можно пойти на кухню и сказать служанке, она найдет.
- Конечно.
Прохладно не было, но джентльмен никогда не откажет даме в подобной просьбе, как бы странно она ни звучала. Совершенно ясно, что Моника хотела на минутку остаться одна. Он неторопливо пошел к дому. Ему было жаль ранить ее чувства. Они действительно подходили друг другу, в этом их матери были совершенно правы, и, конечно, Моника не могла понять, почему он ее отвергает.
Он вошел в дом и по задней лестнице спустился на кухню, где увидел пожилую служанку в черном платье и кружевном чепце. Она отправилась искать шаль.
Вальтер ждал в холле. Дом был отделан в стиле югенд, что пришел на смену пышным завиткам рококо, которые так любили родители Вальтера, и наполнял хорошо освещенные комнаты мягкими оттенками. Холл с колоннами был отделан серым мрамором прохладного спокойного тона, на полу лежал серо-коричневый ковер.
Вальтеру казалось, что Мод за миллион миль от него, на другой планете. И в каком-то смысле так оно и было, ведь довоенное время никогда не вернется. Он не видел свою жену и не слышал о ней почти три года, а может, они больше никогда уже не встретятся. Хоть она и не исчезла из его памяти - он не смог бы забыть их любовь, - но, к своему огорчению, он обнаружил, что уже не помнит подробностей их встреч: в чем она была, где именно они целовались или брались за руки, что они ели, пили, о чем говорили на этих бесконечных лондонских приемах. Иногда ему приходило в голову, что война в каком-то смысле развела их. Но он гнал от себя эту стыдную, предательскую мысль.
Служанка принесла желтую кашемировую шаль. Вальтер вернулся к Монике - она сидела на пне, Пьер лежал у ее ног. Вальтер подал шаль, и она накинула ее на плечи. Этот цвет ей шел, глаза казались темнее, а румянец ярче.
У нее было странное выражение лица. Она протянула Вальтеру его бумажник.
- Должно быть, это выпало у вас из пиджака, - сказала она.
- О, благодарю вас! - Он вернул бумажник во внутренний карман пиджака, все еще висевшего у него через плечо.
- Пойдемте в дом, - сказала она.
- Как пожелаете.
Ее настроение заметно изменилось. Может, она просто решила отказаться от него. Или еще что-нибудь случилось?
Его поразила внезапная мысль. А действительно ли бумажник выпал из пиджака? Или это она его вынула, стряхивая с его плеча необычайно раннюю пчелу?
- Моника, - сказал он, остановившись и глядя ей в лицо. - Вы заглядывали в мой бумажник?
- Вы сказали, что у вас нет тайн, - ответила она, и ее лицо залила яркая краска.
Должно быть, она увидела газетную вырезку, которую он хранил: "Леди Мод Фицгерберт всегда одета по последней моде".
- Это верх невоспитанности! - сказал он возмущенно. Но больше всего он злился на самого себя. Не надо было хранить эту компрометирующую фотографию. Если Моника поняла, что это значит, - могли понять и другие. Тогда его с позором вышвырнут из армии. Его могут обвинить в измене и посадить в тюрьму, а может, и расстрелять.
Хранить фото было глупо. Но он знал, что никогда не выбросит его. Это было все, что у него осталось на память о Мод.
Моника положила ладонь ему на руку.
- Я никогда в жизни не делала ничего подобного, и мне очень стыдно. Но поймите, я была в отчаянии. Ах, Вальтер, я так стремительно в вас влюбилась… и увидела, что вы тоже могли бы меня полюбить, - я поняла по вашим глазам, по тому, как вы улыбались, когда смотрели на меня. Но вы ничего не говорили! - У нее в глазах стояли слезы. - Все это просто с ума меня сводило!
- Мне очень жаль, что так получилось, - сказал он. Сердиться на нее было невозможно. Она вышла далеко за рамки приличий, открыв ему свое сердце. Ему было страшно жаль ее, жаль их обоих.