- А вы подайте на нас в суд, - сказал Гас. - Неужели вы думаете, что найдется хоть один судья, который решит дело в вашу пользу - и в пользу врагов нашей страны?
Он откинулся назад и взглянул на них с напускным высокомерием. Сработает или нет? Поверят они или поймут, что он блефует, рассмеются и отправятся восвояси?
Повисло долгое молчание. Лицо Холла ничего не выражало. Вялов думал. У Пешкова был подавленный вид.
Наконец Вялов повернулся к Холлу.
- Вы согласны на пятьдесят центов?
- Да, - просто ответил Холл.
Вялов перевел взгляд на Гаса.
- Тогда мы тоже согласны!
- Благодарю вас, джентльмены! - Гас закрыл свою папку, стараясь унять дрожь в руках. - Я немедленно сообщу об этом президенту.
V
В субботу было солнечно и тепло. Левка сказал Ольге, что ему нужно на завод, и поехал к Марге. Она жила в маленькой комнатке в районе Лавджой. Они обнялись, но когда он начал расстегивать ее блузку, она сказала:
- Пойдем в Гумбольдт-парк.
- Я бы лучше потрахался.
- Потом. Свози меня в парк, а когда вернемся, я покажу тебе кое-что особенное. Чего мы раньше не делали.
У Левки пересохло в горле.
- С какой стати я должен ждать?
- Такой чудесный день!
- А если нас увидят?
- Да там миллионная толпа!
- Все равно…
- Ты боишься тестя?
- Ну вот еще! - сказал Левка. - В конце концов, я отец его внучки. Что он мне сделает, пристрелит?
- Сейчас, я только переоденусь.
- Я подожду в машине. Если увижу, как ты раздеваешься, могу не сдержаться.
У него был новенький "Кадиллак" с кузовом-купе, вмещающим трех пассажиров - не самая шикарная машина в городе, но для начала неплохо. Он сел за руль и закурил. Вялова он, конечно, боялся. Но всю свою жизнь он только и делал, что рисковал. Не то что Григорий. И до сих пор все у него получалось как нельзя лучше. Так он думал, сидя в легком летнем синем костюме за рулем своего автомобиля, собираясь в парк с красивой девушкой. Жизнь была прекрасна.
Не успел он докурить, как она вышла из дома и села в машину. Она была в вызывающем платье без рукавов, волосы были уложены по последней моде.
Он повел машину к Гумбольдт-парку, в Ист-Сайд. Они сели рядом на деревянной парковой скамейке, наслаждаясь солнечным светом и глядя на детей, игравших на берегу пруда. Левка не смог удержаться и стал гладить голые руки Марги. Ему нравилось ловить завистливые взгляды других мужчин. "Это самая красивая женщина в парке, и она со мной! - думал он. - Что, съели?"
- Прости, что из-за меня тебе разбили губу, - сказал он. Ее нижняя губа все еще была припухшей. От этого она выглядела еще соблазнительнее.
- Ты-то не виноват, что твой тесть - такая скотина!
- Да, он такой.
- Мне тут же предложили работу в "Горячей точке". Я выйду, как только смогу снова петь.
- Болит еще?
Марга осторожно потрогала губу.
- Болит.
- Дай поцелую, чтобы прошло, - потянулся к ней Левка.
Она повернула к нему лицо, и он поцеловал ее - нежно, едва касаясь.
- Можно немножко смелее, - сказала она. Он улыбнулся.
- Ладно. А вот так? - Он снова поцеловал ее, на этот раз лаская ее губы кончиком языка. Минуту спустя она сказала:
- И так ничего.
И рассмеялась.
- Тогда… - На этот раз он поцеловал ее, лаская всем языком. И она целовалась страстно - как всегда. Их языки встретились, тогда она притянула рукой его голову и стала гладить шею. Он услышал, как кто-то сказал: "Какое безобразие!" Интересно, подумал он, заметно ли, что у него эрекция.
- Мы шокируем горожан, - улыбнувшись Марге, сказал Левка.
Он обернулся - и встретился взглядом со своей женой.
Ольга в ужасе смотрела на него, и ее губы сложились в безмолвное "О!".
Рядом с ней стоял отец - в костюме, куртке и соломенной шляпе-канотье. Он нес на руках Дейзи. Левкина дочка была в белом чепчике, чтобы солнце не светило в глаза. Из-за их спин выглядывала нянька Полина.
- Лев! - сказала Ольга. - Что ты… Кто это?
Левка, наверное, смог бы выкрутиться и из этой ситуации, если бы рядом не было Вялова.
Он поднялся.
- Даже не знаю, что сказать…
- Вот и не говори ничего! - резко сказал Вялов.
Ольга расплакалась.
Вялов передал Дейзи няньке:
- Отнеси ребенка в машину, живо!
- Да, господин Вялов!
Вялов схватил Ольгу за руку и подтолкнул следом.
- Милая, иди с Полиной!
Ольга закрыла руками мокрое от слез лицо и последовала за нянькой.
- Ну ты и дрянь! - сказал Левке Вялов.
Левка сжал кулаки. Если Вялов его ударит, он даст сдачи. Вялов был здоров, как бык, но на двадцать лет старше. Левка был выше и научился драться в трущобах Питера. Избить себя он не позволит.
Вялов прочел его мысли.
- Не собираюсь я с тобой драться, - сказал он. - Слишком далеко все зашло.
"А что собираетесь?" - хотел сказать Левка, но прикусил язык.
Вялов перевел взгляд на Маргу.
- Мало я тебе врезал, - сказал он.
Марга подхватила сумочку, открыла, сунула в нее руку и так замерла.
- Если ты хоть на дюйм ко мне приблизишься, я - Господи, прости! - я прострелю твое толстое брюхо! Слышишь, боров!
Левка не мог не восхититься ее выдержкой. Немногим хватило бы духа угрожать Джозефу Вялову.
Вялов побагровел от злости, но отвернулся от Марги и заговорил с Левкой.
- А вот знаешь ли ты, что ты теперь сделаешь?
Что он еще придумал?
Левка не ответил.
- Ты, мразь, отправишься в армию! - сказал Вялов.
Левка похолодел.
- Вы шутите!
- Когда в последний раз я с тобой шутил?
- Я не пойду в армию! Как вы меня заставите?
- Пойдешь сам - или тебя призовут. И знаешь что? Может, ты мне и родня, но я очень надеюсь, что рано или поздно тебя пристрелят.
VI
В конце июня Чак и Дорис устроили прием в саду. Гас пришел с родителями. Все мужчины были в костюмах, а женщины - в летних нарядах и экстравагантных шляпках. Подавали пиво, лимонад, сандвичи и пироги. Клоун раздавал сласти, а школьный учитель в считанные минуты устроил детям веселые состязания: бег в мешках, потом с яйцом в ложке, и парами со связанными ногами - "двое на трех ногах".
Дорис снова хотелось поговорить с Гасом о войне.
- Ходят слухи, французская армия бунтует, - сказала она.
Гас знал, что правда ужаснее слухов: взбунтовались пятьдесят четыре французских дивизии, двадцать тысяч солдат дезертировали.
- Полагаю, потому-то они и сменили тактику: прекратили нападки на союзников и начали защищаться от врагов, - спокойно ответил он.
- По всей видимости, французские офицеры ужасно обращаются со своими солдатами! - Дорис собирала плохие известия, потому что они оправдывали ее отношение к происходящему. - А наступление Нивеля обернулось катастрофой.
- Когда прибудут американские войска, им сразу станет легче. - Первые американцы уже сели на корабли, отправлявшиеся во Францию.
- Но пока мы послали чисто символическую поддержку. Надеюсь, это означает, что мы собираемся играть в войне второстепенную роль.
- Нет, это не так. Нам нужно набрать, обучить и вооружить по меньшей мере миллион человек. Мгновенно этого не сделать. Но в следующем году мы пошлем сотни тысяч.
Дорис обернулась и сказала:
- Боже, вон идет один из наших новобранцев!
Гас обернулся и увидел семейство Вяловых: Джозефа и Лену с Ольгой, Льва и маленькую девочку. Лев был в военной форме. Выглядел он сногсшибательно, но его красивое лицо было угрюмым.
Гас почувствовал себя неловко, а вот его отец, тут же войдя в привычную роль сенатора, сердечно пожал Вялову руку и сказал что-то, заставившее того рассмеяться. Мать благосклонно завела с Леной светскую беседу и заворковала над ребенком. Гас понял, что родители предполагали возможность этой встречи и решили вести себя так, будто никакой помолвки никогда не было.
Он поймал взгляд Ольги и вежливо поклонился. Она вспыхнула.
Пешков держался по обыкновению нагло.
- Ну что, Гас, президент доволен тем, как вы уладили дело с забастовкой?
Остальные услышали вопрос и затихли, ожидая ответа Гаса.
- Он рад, что вы проявили благоразумие, - тактично ответил Гас. - Я вижу, вы записались в армию?
- Добровольцем. Я посещаю курсы для офицеров.
- И как вам там нравится?
Гас вдруг заметил, что их с Пешковым окружили слушатели: Вяловы, Дьюары, Диксоны. С тех пор как помолвка была расторгнута, никто не видел их в одной компании, и теперь всем было любопытно, как они себя поведут.
- Я-то к армии приспособлюсь, - сказал Пешков. - А вы?
- Что - я?
- Вы сами в армию пойдете? В конце концов, это вы с вашим президентом втравили нас в войну.
Гас ничего не ответил, но ему стало стыдно. Пешков был прав.
- Можно подождать и посмотреть, призовут вас или нет, - добавил Пешков, растравляя рану. - Как знать, может, вам и повезет. Во всяком случае, наверное, если вы вернетесь в Вашингтон, президент поможет вам избежать призыва.
И рассмеялся.
Гас покачал головой.
- Нет, - сказал он. - Я размышлял об этом. Вы правы, я вхожу в правительство, которое начало мобилизацию. Я вряд ли уклонился бы.
Он увидел, что отец кивает, словно именно этого и ждал. Однако мать сказала:
- Но Гас, ты же работаешь в аппарате президента! Разве может человек внести больший вклад в дело победы?
- Вот только всем может показаться, что он трусоват, - сказал Пешков.
- Именно, - сказал Гас. - Поэтому в Вашингтон я не еду. Эта страница моей жизни дописана. Я уже говорил с генералом Кларенсом, командиром Буффальского дивизиона. Я вступаю в Национальную армию.
Мать Гаса тихо заплакала.
Глава двадцать шестая
Середина июня 1917 года
Этель никогда не думала о правах женщин - до того самого дня, когда, беременная и незамужняя, она оказалась в библиотеке Ти-Гуина, а мерзкий адвокатишка Солман учил ее жизни. Ей предстояло потратить лучшие годы своей жизни на то, чтобы, выбиваясь из сил, кормить и растить ребенка Фица, а у отца ребенка никаких обязательств перед ним не было. Это так несправедливо, что Солмана ей хотелось убить.
Потом, в Лондоне, ей предлагали только ту работу на которую не нашлось желающих среди мужчин, и платили лишь половину того, что стали бы платить мужчине, а то и меньше.
Но тверже цемента ее феминизм сделался в те годы, когда она жила бок о бок с крепкими, работящими и отчаянно бедными женщинами лондонского Ист-Энда. Мужчины часто рассказывали сказку про разделение обязанностей в семье: он зарабатывает деньги, а она смотрит за домом и детьми. Но в жизни все было по-другому. Почти все женщины, с которыми общалась Этель, работали по двенадцать часов в сутки, - а еще они смотрели за домом и детьми. Голодные, изнуренные работой, живущие в лачугах и одетые в лохмотья, они при этом могли петь, смеяться и любить своих детей. И каждая, по мнению Этель, была более достойна права голосовать, чем десятеро мужчин.
Она так долго этого добивалась, что когда в середине 1917 года женское избирательное право стало реально достижимым, с трудом в это верила. Как в детстве, когда она спрашивала: "А что будет на небе?" - и все никак не могла добиться ответа, который бы ее устроил.
Парламент согласился вынести этот вопрос на обсуждение в середине июня.
- Это результат двух компромиссов, - взволнованно сказала Этель Берни, читая статью в "Таймс". - Комитет палаты общин, которому Асквит настоятельно рекомендовал отклонить проект, отчаянно стремился избежать скандала.
Берни кормил Ллойда завтраком.
- Наверное, правительство боится, что женщины снова начнут приковывать себя к оградам, - заметил он, макая тост в сладкий чай.
Этель кивнула.
- И если политики погрязнут сейчас в этих сварах, люди скажут, что они не прилагают все усилия, чтобы победить в войне. Поэтому комитет рекомендовал дать право голоса женщинам старше тридцати и домовладелицам - или женам домовладельцев. А это значит, я слишком молода, чтобы голосовать.
- Это был первый компромисс, - сказал Берни. - А второй?
- Мод говорит, мнения в кабинете разделились. - В военный кабинет входили четыре человека и премьер-министр, Ллойд Джордж. - Керзон, разумеется, против. - Граф Керзон, лидер палаты лордов, высокомерный женоненавистник, был президентом Лиги противников женского избирательного права. - Как и Милнер. Но Хендерсон нас поддерживает. - Артур Хендерсон, лидер партии лейбористов, и члены парламента от его партии поддерживали женщин, хотя многие лейбористы этого и не одобряли. - Бонар Лоу тоже за нас, хоть и без энтузиазма.
- Двое за, двое против, а Ллойд Джордж, как обычно, выжидает, чтобы всем угодить.
- А компромисс в том, что будет проведено свободное голосование. - Это означало, что правительство не потребует от своих сторонников проголосовать определенным образом.
- В результате как бы все ни повернулось - вины правительства в том нет.
- Никто никогда не называл Ллойда Джорджа прямолинейным.
- Но он дал вам шанс.
- Шанс - это не более чем шанс. Нам придется поработать.
- Думаю, вы обнаружите, что отношение изменилось, - с оптимизмом сказал Берни. - Правительству отчаянно нужны женщины на производстве, чтобы заменить отправленных во Францию мужчин, и они сейчас вовсю распространяются, как прекрасно справляются женщины с работой на военных заводах и в качестве водителей автобусов. Но теперь мужчинам будет сложнее назвать женщину существом низшего сорта.
- Очень надеюсь, что ты прав, - с чувством сказала Этель.
Они были женаты четыре месяца, и Этель не жалела о своем решении. Берни был умным, добрым, с ним было интересно. У них были одни цели, и они дружно работали, стремясь их достичь. Берни, скорее всего, будет кандидатом лейбористской партии Олдгейта на следующих всеобщих выборах, когда бы их ни решили проводить: как и многое другое, выборы отложили до конца войны. Из Берни вышел бы хороший член парламента, знающий и трудолюбивый. Но Этель не была уверена, что в Олдгейте победит партия лейбористов. Сейчас членом парламента от Олдгейта был либерал, но с последних выборов, прошедших в 1910 году, многое изменилось. Даже если закон о женском избирательном праве и не будет принят, другие предложения комитета палаты общин дадут возможность голосовать многим представителям рабочего класса.
Этель было хорошо с Берни. Но к своему стыду, она вспоминала с тоской о Фице, который не был ни умен, ни добр, ни интересен, и чьи взгляды были диаметрально противоположны ее взглядам. Когда ей в голову приходили такие мысли, она чувствовала, что ничуть не лучше мужчин, обожающих танцовщиц варьете. Таких мужчин привлекают чулочки, юбочки и кружевные трусики; ее же так когда-то заворожили нежные руки Фица, его четкая английская речь и его запах - запах чистого тела с легкой ноткой душистого мыла.
Но теперь она была Эт Леквиз. Все говорили про Эт и Берни, не разделяя, как говорят про лошадь с повозкой или нитку с иголкой.
Она надела Ллойду ботинки и отвела его к няне, потом отправилась в редакцию "Жены солдата". Погода стояла прекрасная, и ее душа была полна надежд. "Мы действительно можем изменить мир", - думала она. Это нелегко, но возможно. Газета Мод подхлестнет интерес к законопроекту среди женщин, и когда парламент будет за него голосовать, результата будет ждать вся страна.
Редакция состояла из двух тесных комнат над типографией. Мод была уже на месте, наверняка она пришла так рано из-за новости.
Она сидела за старым, покрытым пятнами столом в сиреневом летнем платье и шляпке, напоминающей пилотку, с одним чрезвычайно длинным пером. Почти вся ее одежда была еще довоенная, но все равно она выглядела элегантно. Она казалась слишком утонченной для редакции, словно скаковая лошадь на ферме.
- Мы должны издать специальный выпуск, - сказала она, делая записи в блокноте. - Я пишу статью для первой полосы.
Этель обрадовалась. Начиналось то, что она так любила: настоящая работа. Она села за стол с другой стороны и сказала:
- А я подготовлю остальные страницы. Не сделать ли колонку о том, чем могут помочь читатели?
- Да. Приходите на наш митинг, повлияйте на своего парламентария, напишите письмо в газету, и все в таком духе.
- Сейчас что-нибудь набросаю… - Этель взяла карандаш и вынула из ящика блокнот.
- Надо, чтобы против этого закона восстали все женщины, - сказала Мод.
- Что?! - Этель обмерла, карандаш застыл в воздухе. - Ты сказала - против?
- Ну конечно! Правительство создаст видимость возможности голосования для женщин, но большинство из нас права голоса так и не получат.
Этель посмотрела через стол - и увидела заголовок, который уже написала Мод: "Голосуйте против этой уловки!"
- Подожди минутку… - Этель это не казалось уловкой. - Может, это меньше, чем нам нужно, но лучше, чем ничего.
- Это - хуже, чем ничего! - сказала Мод, гневно взглянув на нее. - Этот законопроект дает женщинам лишь видимость равноправия.
Мод к этому подходила слишком теоретически. Конечно, было в принципе неправильно делить женщин по возрастному признаку. Однако прямо сейчас это не имело значения.
- Но послушай, - сказала Этель, - иногда реформа происходит шаг за шагом. Мужчины тоже получали избирательное право постепенно. Даже сейчас голосовать может лишь половина мужчин…
- А ты подумала о том, каких женщин они не допускают к голосованию? - надменно перебила Мод.
Был у нее такой недостаток - иногда она казалась высокомерной. Этель постаралась не обижаться.
- Да, - сказала она мягко, - меня, например.
Но Мод продолжала все так же резко:
- Большинство женщин, работающих на военных заводах - и вносящих большой вклад в дело победы! - окажутся слишком молодыми, чтобы голосовать. Как и большинство санитарок, с риском для собственной жизни спасающих раненых солдат во Франции. Не смогут голосовать вдовы, несмотря на страшную жертву, которую они принесли, если они живут в съемном жилье. Неужели ты не понимаешь, что цель этого законопроекта - превратить женщин в меньшинство?
- Так ты хочешь вести кампанию против законопроекта?
- Ну конечно!
- Это безумие… - Этель была огорчена, обнаружив такое расхождение во взглядах с человеком, с которым ее связывали дружба и сотрудничество. - Прости, но я не представляю, как мы будем призывать членов парламента голосовать против того, за что мы столько времени боролись.
- Мы боролись не за это! - воскликнула Мод, еще больше раздражаясь. - Мы боролись за равенство, а это - не равенство! Если мы поддадимся на эту хитрость, мы останемся не у дел еще как минимум на поколение.
- Здесь дело не в том, поверить в их хитрость или нет, - обиженно ответила Этель. - Меня это не обманывает. Я понимаю то, что ты доказываешь, не особенно это и сложно. Но ты делаешь из этого неверные выводы.
- Да неужели?! - сухо сказала Мод, и Этель вдруг заметила, как похожа она на Фица: брат и сестра отстаивали свою точку зрения с одинаковым упрямством.