Всадники остановились, поджидая ее. Хулан подскакала к ним почти вплотную и тогда только заметила что-то неладное. Развернула коня и полетела обратно. За ней бросилась погоня. Тайр-Усун остановился. Он знал, что сейчас будет с Хулан, с ним, со всеми его людьми. И, думал не о спасении, а о том, чтобы как-то отдалить неизбежное, выдернул меч, насадил на конец шапку и поднял над головой.
- Что ты делаешь, отец? Это враги!
Хулан остановилась возле него. Воины монгольского хана, подскакав, нацелили на них копья. Не давая им опомниться, громко, голосом человека, привыкшего повелевать, сказал:
- Стойте! Я нойон Тайр-Усун. Я иду к хану Тэмуджину.
- Ах, лживая меркитская собака! К хану Тэмуджину идешь!..
Наконечник копья, как голова змеи с острым глазом, нацелился прямо в переносицу, стал медленно приближаться, заставляя Тайр-Усуна отклонять голову. Хулан ударила по копью плетью.
- Не смей прикасаться к отцу, грязный харачу!
Это рассмешило воинов. К ним подъехал нойон в тангутском шлеме с гребнем, в железных латах, и воины раздвинулись перед ним.
- Ная, нам попался меркитский Тайр-Усун.
- Не попался! Я сам, своей волей, иду к хану Тэмуджину.
Ная с любопытством оглядел его, задержал взгляд на пылающем от гнева лице Хулан, недоверчиво присвистнул:
- Сам? Хочешь оставить меня без добычи? Это твоя жена?
- Она моя дочь. Вы не можете ничего трогать!.. Мы не обнажали оружия!
Мы идем к вашему хану.
Теперь Тайр-Усун хотел отодвинуть не только гибель. Если они не прикончили его сразу, можно, наверное, спастись самому и спасти свое владение. Лишь бы не подвела горделивая Хулан. Она только сейчас поняла, что он говорит. Повернулась к нему. В глазах - осуждение, почти презрение.
Ная хитровато усмехнулся.
- Для чего ты идешь к хану Тэмуджину?
Этот простой вопрос заставил мысли Тайр-Усуна заметаться, как белку, угодившую в силок. Покорился он или нет, для них сейчас все равно. Не он им нужен, а его владение. Ная и воины жадными глазами ощупывают Хулан, поглядывают туда, где тащатся его телеги. Вскинут его на копье, а дочь…
- К хану Тэмуджину я везу свою дочь, - само собой вырвалось у него.
- Думаешь, она ему очень нужна?
Ная все еще усмехался, но что-то в этой усмешке изменилось, он уже, кажется, не мнил себя человеком всемогущим, вольным казнить и миловать.
Тайр-Усун не замедлил обернуть это себе на пользу. Сказал надменно:
- Что нужно хану, он знает сам! Если ты знаешь больше, чем он, делай с нами, что хочешь.
- А кто тебе сказал, что я собираюсь с вами что-то делать? Воины, охраняйте его людей. А тебя, нойон, и твою дочь я приглашаю к себе в гости.
На берегу речушки воины поставили походную юрту, забили барана. Ная говорил с Тайр-Усуном с настороженной почтительностью и все крутился возле Хулан, ласково посмеивался, норовил потрепать по плечу, ущипнуть за бок.
Хулан вначале уворачивалась, потом стукнула кулаком по его руке.
- Отойди. Еще раз тронешь - глаза выдеру!
Отца она сторонилась, смотрела как на чужого. Тайр-Усун чувствовал себя приниженным, хмуро оглядывался по сторонам, пытался считать воинов, но скоро увидел, что надежда уйти напрасна. Воинов у Ная много, и они недреманно следят за его людьми, за ним самим. Едва выбрал время, чтобы без соглядатаев переброситься несколькими словами с дочерью.
- Хулан, не омрачай обидой сердце, - попросил он. - Ты должна спасти нас… всех. Одна надежда - ты.
- Отец, что стоит племя, если его надежда не отвага воинов, а слабая девушка? Ты отдаешь меня, чтобы спасти свою жизнь…
Ему, наверное, было бы легче, если бы Хулан плюнула в лицо.
- Ты хочешь… чтобы я… все мы умерли? Так я готов. Готов! повторил он тверже, почувствовав, что и в самом деле ему лучше умереть.
- Я не хочу ничьей смерти, - отворачиваясь, сказала дочь. - Я до конца пройду путь, определенный тобою.
Ная задержал их у себя на три дня, потом вместе с ними поскакал в орду хана. Дорогой он сказал Хулан:
- Если хан Тэмуджин откажется, я возьму тебя в свою юрту.
- Откажется? - удивилась она. - Почему?
- У него много жен. Все красивые.
- Красивее меня? - Она окатила его холодным взглядом. - Ну, говори красивее?
Ная смешком прикрыл свою растерянность. Попробуй скажи, что ханши красивее! Но и попробуй скажи, что она красивее жен Тэмуджина…
Хана встретили в дороге. Следом за Ная подскакали к толпе нойонов.
Впереди пылило огромное войско, следом за нойонами в ровном строю, на одинаковых саврасых меринах шли кешиктены, за ними тянулись, насколько хватало глаз, телеги, кибитки, юрты на колесах. Подавляя в себе невольную робость, с тревогой думая о том, что ему скажет хан, Тайр-Усун разглядывал нойонов, стараясь угадать, кто же из них Тэмуджин. На всех были хорошие воинские доспехи, дорогое оружие, лошади позванивали уздечками, убранными серебром, увитыми шелковыми лентами, - добрались до найманского богатства, разбойники! Ная подъехал к грузному человеку в халате из толстого сукна.
На нем не было ни шлема, ни панциря, ни оружия. На мягком шелковом поясе висел только нож. Ная что-то тихо сказал. Человек повернулся. Из-под снежно-белой, отороченной голубым шнуром войлочной шапочки, надвинутой на короткие брови, глянули серо-зеленые глаза, суровые, чем-то недовольные.
Понемногу недовольство растаяло, короткие, цвета меди усы слегка дрогнули.
Хан улыбнулся.
- Поздновато образумился, Тайр-Усун. Наверно, мои багатуры тебя прижали, ты и прибежал кланяться…
Ная, как видно, считал, что Тайр-Усун везет свою дочь по уговору, и теперь, увидев свою промашку, сердито толкнул ногой в его гутул. Хан Тэмуджин заметил это движение, глаза опять посуровели, слабая улыбка угасла.
- Хан, меня никто не прижимал. Я был на пути к тебе, когда встретил твоих храбрых воинов. Я вез тебе единственную драгоценность - свою дочь.
- Сколько же дней нужно было добираться до меня? - раздраженно перебил хан. - Ненавижу вертлявость и двоедушие!
- Хан, мы три дня пробыли у твоего нойона…
- Во-от что… - зловеще протянул хан. - Это ты, Ная, задержал? Тебе приглянулась его дочь. Тебе захотелось полакомиться прежде своего хана? И ты, ничтожный, осмеливаешься совать мне обглоданную кость!
Ная побледнел.
- Великий хан…
Неожиданно засмеялась Хулан, зло, весело, не сдерживаясь. "Она с ума сошла!" - испуганно подумал Тайр-Усун.
Хан впервые взглянул на Хулан, недоуменно приподнял правую бровь.
Хулан, еще смеясь, сказала:
- У великого хана так много жен и наложниц, что он уже не надеется отличить девушку от женщины.
- С чего взяла? - озадаченно спросил хан.
- А с того, что, не сломав кость, как узнаешь, есть ли в ней мозг?
- О, да ты зубастая, веселая меркитка! - изумился хан, засмеялся. Не сомневайся во мне, смелая хатун. У меня много женщин, но такой, как ты, нет. Останешься у меня. А ты, - хан повернулся к Тайр-Усуну, подумал, - а ты веди своих людей сюда. Вместе со мною пойдешь в мои кочевья.
Не знал Тайр-Усун, радоваться ему или горевать. И он, и его люди будут живы. Но им никогда не вырваться на волю, если он согласится пристать к войску хана. Выходит, он предал всех: дочь, Тохто-беки, своих людей…
- Великий хан, я не могу последовать за тобой. У нас мало коней и волов, нам не угнаться за твоим быстроногим войском.
- Скажи, Ная, это так?
- Так, хан Тэмуджин. Они довоевались…
Хан помолчал, искоса посматривая на Тайр-Усуна, подозвал Джэлмэ и Боорчу.
- Разведите его людей на сотни. Сотников поставьте над ними наших. И пусть идут с обозом.
Так лишился Тайр-Усун своего владения. Не он - горластые, бойкие сотники хана правили его народом. Нойон лежал на тряской телеге, и сердце кровоточило от боли. Никакое хитроумие не помогло. Недаром говорят, что Тэмуджин не человек - мангус, сосущий людскую кровь. Оттого и рыжий…
Дочь свою видел только издали. Скакала рядом с Тэмуджином на своем коне. Седло оковано серебром, чепрак украшен узорным шитьем и пышными шелковыми кистями. Выпуклые - его - глаза ничего не замечают.
Повелительница! Поговорить с ней больше не пришлось. Хан ушел с войском вперед, оставив при обозе малочисленную стражу.
И у Тайр-Усуна родилась дерзкая мысль: подговорить своих воинов, вырезать стражу, захватить все ценное и уйти. Воинов не нужно было уговаривать. У них глаза загорелись, когда поняли, сколько разного добра попадет в руки.
В условленный день все, кто мог, стянулись в середине обоза. Под утро, когда сон очень крепок, Тайр-Усун подал сигнал. Оглоблями, железными треногами-таганами, палками - кто чем сумел запастись - его воины стали молча избивать стражников и сотников Тэмуджина. И уже одолели было, но шум драки был услышан, с того и другого конца обоза повалили конюшие, тележники, пастухи, стиснули меркитов со всех сторон, начали рубить топорами, колоть копьями… Тайр-Усун был ранен в самом начале, а тут еще добавили - пырнули в бок ножом. В глазах потемнело. Упал. По нему топтались свои и чужие, но он этого уже не слышал, не чувствовал.
Глава 2
Пес повизгивал и царапал кошму. Тайчу-Кури оторвался от работы, поднял полог. Льстиво виляя хвостом, собака проскользнула меж ног, улеглась у огня. Тайчу-Кури вышел из юрты. Ночью выпал первый снег, и все юрты куреня были белыми, будто жили в нем одни богачи, и сопки, и степь белели свежо, чисто, стежки следов, уходя вдаль, звали за собой. Судуй с сыновьями хана рано утром ускакал на охоту. Счастливый…
Насыпав в кожаный мешок аргала, Тайчу-Кури вернулся в юрту. После сияющей белизны снегов свет узкого дымового отверстия показался тусклым, глаза долго свыкались с сумерками. Подкинув в гаснущий огонь аргала, Тайчу-Кури достал из котла кость, отрезал кусочек мяса, стал жевать. Пес выставил вперед острые уши, завилял хвостом, глаза его следили за каждым движением Тайчу-Кури. Срезав еще кусочек мяса, кость отдал собаке.
- Ешь, пес. Я сыт, а ты голоден - могу ли не поделиться? Это вы, собаки, выманив или украв косточку, убегаете от других. А мы - люди. Мы должны делиться друг с другом. Ну, и вас, собак, не должны зря обижать.
Понимаешь?
Псу было не до него. Протянув руку, Тайчу-Кури подергал за острое ухо. Пес заворчал.
- А, это ты понимаешь! И то хорошо. Люди, скажу тебе, тоже друг друга не всегда понимают. Где уж тебе с твоим собачьим умом!
В юрту вошла Каймиш. Травяной метелкой обмела залепленные снегом гутулы, протянула к огню озябшие руки.
- Посмотри, пес, на нашу Каймиш… Она ушла в курень рано утром.
Возвращается к вечеру. В одной юрте посидела, в другой посидела, в третьей… А на многие другие уже и времени не остается: надо ужин варить, мужу помогать, сына поджидать. Думаешь, легко ей живется?
- Ну, Тайчу-Кури, ты совсем ворчуном стал! Не сидела я в юртах. В курень пришел караван сартаульских торговцев. Чего только не навезли! Каймиш вздохнула. - Какие котлы! Жаром горят, а по краям ободок рисунчатый.
- Главное, Каймиш, не котел, а то, что есть в котле…
Плоским каменным бруском Тайчу-Кури стал править лезвие ножа, сточенное до половины.
- И ножи у них есть большие, маленькие, широкие, узкие - какие хочешь. Оправлены бронзой, серебром, даже золотом.
- Каким бы ножом ни резать мясо, вкус не изменится. Разве этого не знаешь, жена моя Каймиш?
- Ножи и для работы нужны.
- Кто не умеет ничего делать, для того нож и с золотой рукояткой бесполезен.
- Какие ткани у них! Есть простые, есть шелковые. И всяких-разных цветов. На весеннем лугу столько красок не бывает. - Каймиш разгладила на коленях полу своего халата из дымленой козлины, склонила голову на одну сторону, на другую.
- Примеряешь? - ехидно спросил Тайчу-Кури.
- Что? - Каймиш покраснела, встала.
- Ты красный шелк бери. Далеко будет видно - Каймиш идет, жена Тайчу-Кури, человека, делающего стрелы для самого хана Тэмуджина.
- До чего же ты любишь шлепать своим языком, Тайчу-Кури! Кто тебя не знает, скажет: он глупый, этот человек, делающий стрелы для хана Тэмуджина. - Помолчала, задумавшись. - А может, ты глупый и есть?
Перестав ширкать камнем по лезвию ножа, Тайчу-Кури виновато глянул на жену.
- Обидел я тебя? Ну, бери все, что у нас есть, и купи, что хочешь. Я же шутил.
- А что у нас есть? Овчинные шубы да войлок под боком! Уж не на эти ли выменяешь шелк?
- Есть еще овцы. И кони…
- Не овцы им нужны, не наши колченогие кони. Они меняют на мех соболей, белок, лисиц, на серебро и золото. Наш Судуй носится с Джучи за кабанами да дзеренами. А много ли толку? Один сын - и тот… - Каймиш плеснула в котел воды, толкнула его к огню - прижгла палец, сунула в рот.
Тайчу-Кури взял палку, начал сгонять ровную тонкую стружку.
- Сыновей надо было больше рожать. Одного послала бы на охоту, другого - на войну с найманами, третьего - на войну с меркитами, четвертого - на тангутов. Завалили бы тебя мехами, шелками, серебром… И звали бы тебя не просто Каймиш, а Каймиш-хатун. И не сосала бы палец, обожженный у очага. Сидела бы в своих шелках и соболях вон там, под онгонами, покрикивала на молодых рабынь.
Белая струйка стружки текла по синеватому лезвию ножа, скручиваясь, падала на колени Тайчу-Кури. Понемногу палка становилась ровной и круглой.
Пес подполз к нему, лег, вытянув передние лапы, следил за руками хозяина умными глазами. Тайчу-Кури вздохнул.
- Огорчила ты мое сердце сегодня, Каймиш. Я-то думал, ты довольна тем, что у нас есть.
- Мне за тебя обидно стало, Тайчу-Кури. - Она принесла стегно мерзлого мяса дзерена, разрубила на куски, спустила в котел. - Ты вот везде и всем твердишь - в одежде хана вырос. Оберегал его, спасал его.
Тэмуджин, Тэмуджин… С языка не сходит. Можно подумать, что и родил-то его ты… А что получил от хана ты и что получили другие? Джэлмэ и Субэдэй пьют с ним из одной чашки. Сорган-Шира, его сыновья Чимбо и Чилаун стали нойонами, у них и белые юрты, и стада, и резвые кони. А к тебе хан Тэмуджин несправедлив!
- Нет, Каймиш, это ты несправедлива к хану Тэмуджину! Мне он дал много. Сижу в своей юрте, ты рядом, котел мяса варится. Я бы мог, как Чимбо, Чилаун или Чаурхан-Субэдэй, рубить врагов мечом. - Покосился на Каймиш - не рассмеется? Нет, сидит задумавшись. - Но мне это не нужно. Я не хочу этого. И я радуюсь, что Судуй пока не ходит в походы. Ты помнишь меркитский плен? Неужели ты хочешь, чтобы наш сын хватал за волосы и приторачивал к седлу, убивал стариков и старух?
- Ну что ты говоришь, Тайчу-Кури! Не надо говорить этого! - Словно чего-то испугавшись, Каймиш села с ним рядом, прижалась головой к плечу. Ты у меня неглупый. Это я глупая. Не надо мне ни шелков, ни медных котлов, ни чаш из серебра… Прожить бы так, как сейчас живем, до скончания дней…
- Проживем, Каймиш.
Собака приподняла голову, поводила ушами, вильнула хвостом и пошла к двери.
- Это Судуй едет. Рано что-то. У меня и мясо не сварилось.
Судуй приехал не один. С ним был Джучи. Тайчу-Кури и Каймиш от растерянности даже позабыли поклониться. Еще больше растерялись, увидев, что лицо у сына в синяках, воротник шубы оторван, полы располосованы словно бы ножом. И у Джучи шуба, крытая шелком, порвана, один рукав едва держится.
- Что с вами?
Судуй глянул на Джучи, повернулся к матери, лицо его - сплошные синяки и кровоподтеки - расплылось в беспечно-веселой улыбке.
- Коровы пободали.
- Какие коровы? Ты о чем это говоришь?
- Вот такие. - Судуй растопырил у висков указательные пальцы. Рогатые. Снимай, Джучи, шубу. Мать пришьет рукав - никто не заметит. Она умеет. Что рукав! Оторванные уши пришить может!
Каймиш долго примерялась к рукаву, что-то бормотала себе под нос, наконец сказала:
- Не могу. Шелк надо шить шелковыми нитками. А где они?
- Надо пришить! - настаивал Судуй.
- Да зачем же портить такую хорошую шубу? Дома Джучи все сделают куда лучше.
- Конечно! Но увидит это, - Судуй подергал рукав, - Борте-хатун и сердцем скорбеть
будет, спрашивать начнет: где, как, почему?
Джучи ковырял палкой аргал в очаге. Его глаза были печальны, и разговора Судуя с Каймиш он, кажется, не слышал. Тайчу-Кури встревожился.
Парни что-то скрывают. Судуй много говорит, много шутит. Тут уж гадать не надо - вышло что-то неладное. И по Джучи видно. Уж не натворили ли чего плохого? Не должно бы. Джучи разумен… Но кто знает! О вечное небо, отведи от нас все беды-невзгоды и козни злых духов.
К юрте кто-то подъехал, соскочил с лошади. Все разом повернули головы к дверям, Судуй умолк на полуслове, укрепляя Тайчу-Кури в мысли, что он чего-то побаивается. В юрту вошел Шихи-Хутаг. Его лицо с пришлепнутым утиным носом было веселым.
- Счастья вам и благополучия! - громко сказал он, присел рядом с Джучи, наклонился к уху, и Тайчу-Кури услышал его шепот:
- Они будут молчать. Своими словами я нагнал на них страху. Еще и повинятся перед тобой.
- Спасибо, - так же тихо ответил Джучи, но глаза его остались печальными.
После того как Шихи-Хутаг и Джучи ушли, Судуй рассказал, что случилось на охоте. Младшие братья Джучи, Чагадай и Угэдэй, не захотели ему повиноваться. Заспорили. Все трое разгорячились, и кто-то, скорее всего Чагадай, назвал Джучи меркитским подарком. Всегда спокойный и рассудительный Джучи не стерпел обиды, дал братьям по зубам. Те - в драку.
Судуй начал их растаскивать. Чагадай и Угэдэй сорвали зло на нем, ножи выхватили. Хорошо, что подоспели Шихи-Хутаг и Тулуй.
Рассказывая, сын посмеивался, будто все это было очень забавно.
Каймиш сначала перепугалась, потом разозлилась, изругала Судуя, даже кулаком по спине стукнула.
Прошло несколько дней, и все уже стало забываться. Но однажды пришел нукер и увел Судуя к Борте-хатун. Домой сын возвратился покачиваясь, будто котел архи выпил, пробовал улыбаться, но и улыбка была как у хмельного, не настоящая. К нему подскочила Каймиш.
- Что с тобой?
- Спина чесалась… Палками прошлись - хорошо стало.
Раздели, уложили в постель. Вся спина у него вздулась и посинела.
- За что же тебя? - спросил растерянно Тайчу-Кури.
- Борте-хатун что-то прослышала о драке. Стала спрашивать сыновей заперлись. У меня хотела выведать. Да разве я скажу!
Каймиш, поохав, опять стала ругаться:
- Мало тебе дали палок, глупому! Как осмелился запираться перед хатун?
- Я - нукер Джучи. Как скажу без его дозволения?
- Очень ты нужен Джучи! Видишь, как позаботился о тебе!
- Он бы позаботился. Но его не было.
- Отправит тебя Борте в найманские кочевья пасти овец - будешь знать!
- Поступок моего сына правильный, - заступился за Судуя Тайчу-Кури. Будь я на его месте…