* * *
Мои знания о мире не ограничивались теперь пределами нашей деревни. Мы со Снежным Цветком побывали в Храме Гупо пять раз. Каждый год мы взбирались по лестнице к храму, возлагали дары на алтарь и жгли ладан. Потом мы шли на рынок, где покупали нитки для вышивания и бумагу.
Мы всегда заканчивали день посещением Старика Цзо и ели у него таро в сахаре. По дороге туда и обратно, пока Мадам Ван дремала, мы выглядывали из паланкина и осматривали окрестности. Мы видели тропинки, ведущие в другие деревни. Мы видели реки и каналы. От наших носильщиков мы узнали, что эти водные пути соединяют наш уезд с другими частями страны. В своей верхней комнате мы видели только четыре стены, но люди в нашем уезде не были настолько изолированы. Они могли поехать почти куда угодно на лодке, если того хотели.
Все это время Мадам Ван и Мадам Гао сновали по нашему дому, как две хлопотливые курицы. Что? Вы думаете, раз мы были уже просватаны, они оставили нас в покое? Они должны были следить и ждать, устраивать заговоры и обхаживать всех, чтобы защитить свое предприятие. Нельзя было допустить ошибок. Было очевидно, что они опасаются за четыре брака, которые должны быть заключены в одной семье, за то, сумеет ли Папа заплатить обещанный выкуп за невесту Старшего Брата, дать соответствующее приданое трем девушкам и, самое главное, вознаградить свах за их услуги. Когда мне исполнилось тринадцать, борьба между двумя свахами стала еще более ожесточенной.
Все началось обыденно. Мы сидели в верхней комнате, и Мадам Гао стала жаловаться, что местные семьи не платят ей вовремя, намекая на то, что наша семья - одна из них.
"Крестьянин, который поднял восстание на холмах, усложняет нам всем жизнь, - высказала свое мнение Мадам Гао. - Ничего нельзя ни ввезти, ни вывезти. Ни у кого нет наличных денег. Я слышала, что некоторым девушкам пришлось отказаться от обручения, потому что их семьи не могли дать им приданое. Эти девушки теперь станут маленькими невестками".
То, что в нашем уезде жизнь стала труднее, не было для нас новостью, но дальнейшие речи Мадам Гао всех поразили.
"Даже положение маленькой госпожи Снежный Цветок небезопасно. Еще не поздно мне присмотреть ей кого-нибудь более подходящего".
Я была рада, что Снежный Цветок не слышит этого оскорбления.
"Вы говорите об одной из лучших семей в уезде", - возразила ей Мадам Ван тоном, не мягким, как масло, но твердым, как камень.
"Может быть, Старая Тетушка, вы хотите сказать, "была одной из лучших"? Ее хозяин слишком много играет, и у него слишком много наложниц".
"Он делает только то, что соответствует его положению. Разумеется, вам можно простить ваше невежество. Высокое положение вам неизвестно".
"Ха! Вы меня смешите. Вы лжете так, словно говорите правду. Весь уезд знает, что происходит в этой семье. Если учесть события на холмах да прибавить сюда плохой урожай и небрежность в делах, и чего еще можно ожидать, кроме того, что этот слабый человек возьмется за свою трубку…"
Моя мать решительно поднялась с места. "Мадам Гао, я благодарна вам за то, что вы сделали для моих детей, но они дети, и им не следует слышать о таких вещах. Я провожу вас; я уверена, вас ждут и в других домах".
Мама буквально подняла Мадам Гао со стула и потащила ее к лестнице. Как только они скрылись из виду, моя тетя налила чаю Мадам Ван, которая сидела неподвижно, с отсутствующим взглядом, в глубоких раздумьях. Потом она моргнула несколько раз, оглядела комнату и подозвала меня к себе. Мне было тринадцать лет, и я все еще боялась ее. Я научилась называть ее в лицо Тетушкой, но в душе она оставалась для меня все той же грозной Мадам Ван. Когда я приблизилась к ней, она притянула меня к себе, зажала между колен и крепко ухватила за руки, как и при нашей первой встрече.
"Никогда, никогда не говори то, что ты здесь слышала, Снежному Цветку. Она невинная девушка. Не нужно, чтобы бабья грязь пачкала ее душу".
"Да, Тетушка!"
Она сильно встряхнула меня: "Никогда!"
"Я обещаю".
В то время я не поняла и половины того, что было сказано. Но даже если бы поняла, зачем повторять эти злые сплетни Снежному Цветку? Я любила ее. Я бы не оскорбила ее пересказом ядовитых замечаний Мадам Гао.
Я могу добавить только одно: должно быть, Мама что-то сказала Папе, потому что Мадам Гао больше не появлялась в нашем доме. Все дела решались с ней за порогом. Так Мама и Папа заботились о Снежном Цветке. Она была моей лаотун, и они любили ее, как любили меня.
* * *
Настал десятый месяц моего тринадцатилетия. За нашим зарешеченным окном белое от жары летнее небо приобрело глубокую голубизну осени. До свадьбы Старшей Сестры оставался один месяц. Семья жениха вручила нашей семье последние подарки. Названые сестры Старшей Сестры продали одну из своих двадцати пяти мер риса и купили подарки. Девушки приходили к нам для Сидения и Пения в Верхней Комнате. Женщины из нашей деревни заходили пообщаться, дать совет, выразить сочувствие. Двадцать восемь дней мы пели песни и рассказывали истории. Названые сестры помогли Старшей Сестре с ее последними одеялами и завернули туфли, которые она сделала для членов новой семьи. Мы все вместе работали над ее книгами третьего дня свадьбы, которые затем должны были вручить Старшей Сестре. Они представят ее женщинам в новой семье, и мы старались подобрать нужные слова, чтобы описать ее лучшие качества и черты характера.
За три дня до того, как Старшая Сестра ушла в свой новый дом, у нас был День Печали и Тревоги. Мама села на четвертую ступеньку лестницы, ведущей в верхнюю комнату, ноги поставила на третью и начала петь жалобную песню.
"Старшая Дочь, ты была жемчужиной в моей руке, - пела она. - Мои глаза переполнены слезами. Два ручья текут по моему лицу. Скоро твое место опустеет".
Старшая Сестра, ее названые сестры и деревенские женщины начали плакать, услышав печальную песню моей матери: "Ку, ку, ку".
Затем запела Тетя, она следовала ритму, заданному моей матерью. Как всегда, Тетя пыталась быть оптимисткой даже в печали. "Я некрасива и не так уж умна, но я всегда старалась быть доброй. Я любила своего мужа, и он любил меня. Мы с ним парочка некрасивых и не очень умных уточек-мандаринок. У нас было много радостей в постели. Я надеюсь, у тебя будет тоже".
Когда настала моя очередь, я спела высоким голосом: "Старшая Сестра, мое сердце плачет от разлуки с тобой. Если бы мы были сыновьями, нас бы не разлучили. Мы были бы всегда вместе, как Папа и Дядя, Старший Брат и Второй Брат. Наша семья в печали. Верхняя комната будет пуста без тебя".
Желая сделать ей самый лучший подарок, какой только могла, я спела наставление, которое услышала от Снежного Цветка.
"Всем нужна одежда - неважно, прохладно ли летом и тепло ли зимой. Поэтому шей одежду для других без просьб с их стороны. Даже если стол полон еды, позволь своим родственникам поесть первыми. Работай усердно и помни о трех вещах: будь доброй к своим новым родственникам и всегда оказывай им уважение, будь доброй к своему мужу и всегда работай для него, будь добра к своим детям и всегда будь им примером. Если ты будешь делать все это, твоя новая семья будет по-доброму относиться к тебе. В этом прекрасном доме будь спокойна душой".
Вслед за мной начали петь названые сестры. Они любили свою названую сестру. Она была внимательной к другим людям, талантливой девушкой. Когда последняя из них выйдет замуж, союз названых сестер распадется. У них сохранятся лишь воспоминания о том, как они ткали и вышивали вместе. В утешение им останутся лишь слова в их книгах третьего дня свадьбы. Если одна из них умрет, они клянутся, что остальные сестры придут на ее похороны и сожгут записи, чтобы слова отправились в загробный мир вместе с ней. Да, все сестры испытывают боль от разлуки с ней, но надеются, что она будет счастлива.
После того, как спели песни и много слез было пролито, Снежный Цветок совершила свое особое подношение. "Я тебе ничего не буду петь, - сказала она, - вместо этого я покажу, как мы с твоей сестрой решили сохранить твой образ среди нас навеки". Она вынула из своего рукава наш веер, раскрыла его и прочитала простое двустишие, которое мы написали вместе с ней. "Старшая Сестра и хороший друг, спокойная и добрая. Ты - счастливое воспоминание". Затем Снежный Цветок указала на маленький розовый цветочек, который она нарисовала на гирлянде из листьев на верхнем крае веера, и который теперь всегда будет напоминать нам о Старшей Сестре.
На следующий день все собирали бамбуковые листья и наполняли ведра водой. Когда прибыли новые родственники Старшей Сестры, мы осыпали их этими листьями в знак того, что любовь новобрачных будет такой же вечной и свежей, как бамбук. Затем мы черпали пригоршнями воду и подбрасывали ее вверх, чтобы показать родственникам жениха, что невеста так же чиста, как эта чистая и животворная вода. Все эти действия сопровождались смехом и множеством добрых пожеланий.
В жалобных песнях и за трапезой прошло еще несколько часов. Приданое разложили перед гостями, и все могли оценить качество рукоделия Старшей Сестры. Она выглядела красивой, хотя ее глаза были заплаканы. Так прошел день, прошла ночь. Утром она села в паланкин, который должен был отвезти ее в новую семью. Все стали снова плескать водой и кричать: "Выдать замуж дочь - все равно, что вылить воду прочь!" Мы все проводили Старшую Сестру до околицы и смотрели, как процессия пересекла мост и покинула Пувэй. Через три дня в новую деревню Старшей Сестры отправили пирожки из клейкого риса, подарки и все наши книги третьего дня свадьбы, которые должны были быть прочитанными вслух в ее новой верхней комнате. Еще через день, как требовал обычай, Старший Брат взял нашу повозку, съездил за Старшей Сестрой и привез ее домой. За исключением супружеских визитов несколько раз в год, она оставалась жить с нами до конца своей первой беременности.
Из всех событий, связанных со свадьбой Старшей Сестры, я лучше всего помню ее возвращение после супружеского визита в дом мужа следующей весной. Обычно она была такая спокойная - сидела на табурете в уголке и тихо работала иглой, никогда не спорила, всегда была послушной, - но теперь она сидела на полу, уткнувшись лицом в мамины колени, плакала и горько жаловалась. Ее свекровь оказалась вздорной, всегда ныла и придиралась. Ее муж - невежествен и груб. Новые родственники хотят, чтобы она носила воду и обстирывала всех в доме. Видите, как разбухли суставы на ее руках после вчерашней работы? Они не хотят кормить ее и плохо отзываются о нашей семье, потому что мы не даем ей достаточно еды с собой.
Прекрасная Луна, Снежный Цветок и я окружили ее, цокая языками в знак сочувствия. Однако, хотя мы и жалели Старшую Сестру, в душе были уверены, что с нами такого никогда не случится. Мама гладила Старшую Сестру по голове и похлопывала по вздрагивающим плечам. Я ожидала, что Мама посоветует ей не беспокоиться, скажет, что все это пройдет со временем, но Мама молчала. Она беспомощно оглянулась на Тетю, ожидая от нее поддержки.
"Мне тридцать восемь лет, - сказала Тетя без горечи, но с покорностью. Я прожила жалкую жизнь. Моя семья была одной из лучших, но мое лицо и мои ноги определили мою судьбу. Даже такая женщина, как я - не очень умная и некрасивая, даже изуродованная или глухонемая, - найдет себе мужа, потому что даже самый ничтожный мужчина может сделать сына. Нужен всего лишь сосуд. Мой отец выдал меня замуж в лучшую семью, какую только мог найти для меня. Я плакала, как ты сейчас плачешь. Судьба оказалась еще более жестокой. Я не могла иметь сыновей. Я была обузой для моих новых родственников. Мне хотелось иметь сыновей и счастливую жизнь. Я хочу, чтобы моя дочь никогда не выходила замуж, чтобы она всегда оставалась со мной и облегчала мои горести. Но так уж положено женщинам. Ты не можешь избежать своей судьбы. Она предопределена".
Услышать подобные слова от моей тети - единственной в нашем доме, от кого всегда ждали чего-нибудь забавного, которая всегда говорила, как счастливы они с Дядей бывают в постели, всему учила нас, постоянно ободряя и похваливая, - было ударом. Прекрасная Луна схватила мою руку и стиснула. Ее глаза наполнились слезами перед лицом этой истины, которая не высказывалась вслух в женской комнате до этих пор. Никогда раньше я не задумывалась о том, какой тяжелой была жизнь для моей тети. Но сейчас мои мысли убегали в прошлое, и я ясно увидела, как она поворачивает улыбающееся лицо к неумолимым жизненным разочарованиям.
Нечего говорить о том, что эти слова не утешили Старшую Сестру. Она зарыдала еще громче, закрыв уши руками. Мама должна была сказать ей хоть что-нибудь, но когда наконец заговорила, слова вышли из самой глубины ее инь - они были неутешительными, недобрыми, женскими.
"Ты вышла замуж, - сказала Мама странным спокойным тоном. - Ты уехала в другую деревню. Твоя свекровь жестока. Твоему мужу нет до тебя дела. Нам хотелось, чтобы ты никогда нас не покидала, но каждая дочь выходит замуж и покидает свой дом. Ты можешь плакать и просить нас забрать тебя домой, мы можем горевать о том, что ты уехала, но у тебя - и у нас - нет выбора. Старая пословица ясно говорит об этом: "Если дочь не выйдет замуж, значит, она никому не нужна, если огонь не разрушит гору, земля не будет плодородной".
Годы закалывания волос
Ловля Прохладного Ветерка
Нам со Снежным Цветком исполнилось по пятнадцать лет. Мы начали зачесывать волосы наверх и закалывать их в стиле фениксов в знак того, что вскоре выйдем замуж. Мы серьезно работали над своим приданым. Мы говорили тихими голосами. Мы грациозно передвигались на своих "золотых лилиях". Мы были абсолютно грамотны в нушу, и когда расставались, то почти ежедневно писали друг другу. У нас были ежемесячные кровотечения. Мы помогали по дому, подметали полы, приносили овощи из огорода, готовили еду, мыли посуду, ткали и шили. Нас считали женщинами, но мы не имели обязанностей замужних женщин. Мы все еще пользовались свободой ходить в гости, если нам хотелось, и проводить часы в верхней комнате, сдвинув наши головы вместе, шушукаясь и вышивая. Мы любили друг друга так, как мне мечталось, когда я была маленькой девочкой.
В тот год Снежный Цветок приехала к нам, чтобы остаться на все время праздника Ловли Прохладного Ветерка. Его отмечают в самое жаркое время года, когда запасы прошлого урожая почти закончились, а новый урожай еще не поспел. Замужних женщин, лиц самых низких по положению в семьях своих мужей, отсылают в семьи родителей на несколько дней или несколько недель. Мы называем это праздником, но на самом деле это просто череда дней, когда семьи освобождаются от лишних ртов.
Старшая Сестра только что переехала в дом своего мужа на постоянное жительство. Вот-вот должен был родиться ее первенец, и она не могла быть нигде в другом месте. Мама уехала в родную семью и взяла с собой Второго Брата.
Тетя также уехала в родной дом, а Прекрасная Луна осталась у своих названых сестер, живших на другом краю деревни. Жена Старшего Брата с маленькой дочкой ловила Прохладный Ветерок в семье своих родителей. Папа, Дядя, Старший Брат были счастливы остаться одни. От нас со Снежным Цветком они ничего не требовали, кроме горячего чая, табака и нарезанной кусочками дыни. Поэтому три ночи Ловли прохладного ветерка мы со Снежным Цветком оставались в верхней комнате одни.
В первую ночь мы лежали рядом, на ногах у нас были бинты и ночные туфли, на нас была исподняя одежда и верхняя одежда. Мы подвинули постель к зарешеченному окну, надеясь поймать Прохладный Ветерок, но воздух был знойным и неподвижным. Приближалось полнолуние. Лунный свет проникал в комнату, и падал на наши вспотевшие лица, от чего становилось еще жарче. На следующую ночь, еще более теплую, Снежный Цветок предложила сбросить нашу одежду. "Здесь никого нет, - сказала она, - никто не узнает". Это принесло облегчение, но нам хотелось еще больше прохлады.
На третью ночь луна была полной, и верхняя комната вся была залита лунным светом. Когда мы убедились, что мужчины легли спать, мы сбросили с себя одежду. На нас не было ничего, кроме бинтов на ногах и ночных туфель. Мы чувствовали теперь легкое движение воздуха, но он не был прохладным, и нам было так же жарко, как и в одежде.
"Этого недостаточно", - проговорила Снежный Цветок, угадав мою мысль.
Она села на постели и взяла наш веер. Она медленно открыла его и начала обмахивать меня. Несмотря на то, что воздух был почти горячим, это было восхитительно. Но Снежный Цветок нахмурилась. Она сложила веер и отложила его в сторону. Затем посмотрела мне в лицо, ее взгляд скользнул по моей шее, груди и животу. Мне бы следовало смутиться, но ведь она была моей лаотун, моей половинкой. Тут нечего было стыдиться.
Подняв глаза, я увидела, как она поднесла указательный палец к губам. Кончик ее языка выглянул наружу. В ярком свете полной луны я видела, какой он розовый и блестящий. Она слегка коснулась пальцем влажной поверхности языка. Потом опустила палец на мой живот, провела им влево, потом в обратную сторону, а затем начертила как бы два креста. От соприкосновения с влагой по моей коже побежали мурашки, будто от прохлады. Я закрыла глаза и позволила этому ощущению проникнуть внутрь меня. Влага очень быстро испарилась. Открыв глаза, я увидела, что Снежный Цветок смотрит мне прямо в лицо. "Ну? - Но ответа она не дождалась. - Это же иероглиф, - объяснила она. - Скажи мне, что я написала?"
Внезапно я поняла, что она сделала. Она написала на моем животе иероглиф нушу. Мы многие годы делали нечто подобное, когда писали иероглифы палками на песке или пальцами на руках, или на спине друг у друга.
"Я напишу снова, - сказала она, - но будь внимательней".
Она лизнула палец таким же легким движением, как и прежде. Как только она прикоснулась влажным пальцем к моей коже, я невольно закрыла глаза. У меня перехватило дыхание, а тело отяжелело. Черта влево образовала полумесяц, второй полумесяц - внизу, выгнутый в обратную сторону, две черты справа образовали первый крест, другие две черты слева - второй. И снова я держала глаза закрытыми, пока ощущение прохлады не ушло. Когда я открыла их, Снежный Цветок вопросительно смотрела на меня.
"Постель", - сказала я.
"Правильно, - произнесла она тихим голосом. - Закрой глаза. Я напишу еще".
На этот раз она написала гораздо меньший по размеру иероглиф на моем правом бедре. Иероглиф я узнала сразу. Это был глагол "освещать". Я произнесла его вслух, она приблизила свое лицо к моему и прошептала мне на ухо: "Правильно".
Следующий иероглиф Снежный Цветок прочертила у меня на животе, ближе к левому бедру.
"Лунный свет, - сказала я и открыла глаза. - "Постель освещена лунным светом".