- Помню. Просил, чтоб умирил бы я церковь миром, а не мечом. Слушал бы Аввакума. А вот не послушал - и держава гибнет от мятежей. Поделом казнили! - и строго погрозил пальцем: - Скажи там, чтоб больше никого на Болото не таскали. Рождество скоро. От Рождества до Крещения чтоб никого!.. В Нижний пусть день и ночь скачут, земля небось стала красной от усердия князя Юрья Алексеевича. С врагами бы этак воевал.
Артамон Сергеевич снова поклонился, хотел открыть дверь перед государем, но тот перехватил его руку:
- Устал я от всего, Артамоша. Убежал бы! - и улыбнулся. - К тебе сегодня убегу. Хоть на вечерок.
13
Приехал государь, однако, не вечерком, а ещё по солнышку, в первую зарю, когда золото так и сыплется с небес. Снега выпало уже много, но было тепло. И первое, что увидел Алексей Михайлович, заходя во двор: бежит Наталья Кирилловна со снежком в руках. Молодецки размахивается и - трах! - в снеговика. Прямо в нос, в круглую свёклу. И - ха-ха-ха!
Розовая шаль из козьего пуха с головы на плечи съехала. Под солнышком пушинки золотятся, кудряшки над высоким чистым лбом Натальи Кирилловны тоже золотятся. Лицо румяное, глаза весельем брызжут.
Дворовые девушки все со снежками в руках, царя увидели - стоят, глазеют.
- Добрый вечер! - сказал Алексей Михайлович.
- Добрый вечер! - поклонилась Наталья Кирилловна, и на свежем её личике вспыхнули алые розы: про сватовство в доме с весны помалкивали - царь словно бы забыл, что жениться собирался.
Матвеев, увидев перед собой Алексея Михайловича, всплеснул руками:
- Государь, как же ты тихо так!
- Да я ведь тишайший! Нарочно оставил лошадь на улице! - улыбался с мечтательностью в глазах - уж очень хороша показалась ему Наталья Кирилловна.
Сели ужинать. Стол у Матвеева был христианский, постный - скоро Рождество. Пироги с капустой да с клюковкой, но тесто пропечено до смуглости, рассыпчатое, и такие в нём приправы, что каждый кусочек - наслаждение.
Захотелось винца выпить. Осушили по чаре. Винцо у Артамона Сергеевича - благоухающий нектар, но горло продирает.
- Крепко! - сказал царь. - Что это?
- Пастор Грегори ездил по немецким землям деньги собирать на школу, вот привёз. Три сулеи подарил.
Вшили ещё по чаре, потом ещё. Опростали посудинку. Артамон Сергеевич достал другую.
Нижняя часть лица у Алексея Михайловича словно бы сжалась, заострилась, может, оттого, что бороду в кулаке держал, верхняя, наоборот, огрузла, глаза стали медвежьи.
- Артамошка! Ведь князь-то Юрья - молодец! Под ноги её - мужицкую волю. Если все с вилами на нас побегут... А?! Народ как трава - небось народится! - пьяно засмеялся. - Знаешь, чего смеюсь? Всю эту засечную черту, все эти крепостёнки, по Суре, по Волге, Богдан Матвеевич Хитрово ставил. А они вона, крепости-то, - все ворам предались. В Венёве - имя забыл - воевода приказал в колокол ударить для чтения разинской грамотки.
- Государь, сил у твоих воевод не было - посечь вольницу. В Темникове воевода Челищев с боем из города своего ушёл. Так ведь догнали, посекли.
- Стеньку нужно изловить. Ты, Артамон, пошли на Дон самых стоящих людей...
- Самый стоящий тот, кто деньги в Черкасск привезёт.
- Пошли с жалованьем.
- Разин - атаман конченый, казаков не поднимет, - уверенно сказал Артамон Сергеевич. - Вот как бы без большой войны Астрахань отбить у воров.
- Я велел Ивану Милославскому в поход собираться. Иван Михайлович быстро сбреет Ус. У них ведь Ус там сидит?
- Что он, Ус! Каждый казак может стать атаманом.
- Счастлив будет тот государь на Руси, кто под корень выведет казачий род.
- Так-то оно так, но ведь казаками вся Русская земля приращена.
- Ты ещё скажи, что казаки Романовых на престол посадили... И сё - правда... Но у них то Хлопко с Болотниковым, то Разин с Усом...
Выпил чару до дна. Царь засмеялся.
- Ну их... всех... Жениться хочу. - Встал, подошёл к зеркалу. - Пьяноват великий государь. Погожу ехать... давай посидим, без вина.
- Государь, не хочешь ли музыку послушать? Орган, трубы.
- Да пусть себе трубят, - одобрительно кивнул Алексей Михайлович.
Опустились в нижнюю кирпичную палату. Музыкантов было пятеро: органист с перевозным органом, трубач, флейтист, двое с лютнями.
Орган вздыхал, как человек, но потом вздохи пошли уж такие глубокие, словно сама земля закручинилась. Труба же поднимала свой голос с одной высоты на другую. Ну совсем как кречет, ставка за ставкой - и вот уж под облаком. Лютни перекатывали звуки, как ручейки воду катят, флейта птицей попискивала.
Когда музыканты кончили играть, Алексей Михайлович увидел, что в уголке палаты сидят Авдотья Григорьевна и Наталья Кирилловна. Наталья Кирилловна вытирала пальчиками слёзки с ресниц: умилилась.
Обе женщины привскочили, сделали книксен, и государь им тоже поклонился. Сказать что-либо не нашёлся.
Уже совсем поздно вечером, подсаживая царя в карету, Артамон Сергеевич услышал:
- Воспитанница твоя всплакнула от органов-то, а я, глядя на неё, тоже прослезился.
- Наталью-то Кирилловну впервой-то увидел я как раз плачущей! - улыбнулся Артамон Сергеевич. - Мы в гости к её батюшке, к Кириллу Полуэктовичу, с Авдотьей Григорьевной ехали, в Киркино. Сельцо от Михайловского городка вёрстах в тридцати, глухое место. Смотрим, бредёт девушка по дороге, вся в слезах. "Что такое?" - спрашивает Авдотья Григорьевна. "Дворовая девка удавилась". И уж так она, Наталья-то Кирилловна, понравилась Авдотье Григорьевне, что та пожелала непременно взять с собой в Москву.
Алексей Михайлович придвинулся близко, глянул другу детства в глаза, хлопнул по плечу. Умчался.
Глава третья
1
Боярыня Федосья Прокопьевна Морозова постриглась в иноческий чин в декабре 1670 года, когда осатаневшее дворянство резало крестьян, будто свиней к Рождеству Христову.
Резали в Пензе, в Тамбовщине, в Мордовии, в Нижегородчине, в Симбирской земле, в Рязанской. Топили, четвертовали, вешали, рубили головы, отсекали обе ноги и по одной, оттяпывали руку и ногу, клеймили раскалённым железом, будто народ скотина. А уж кнут свистел без передыху: всю зиму стонали, орали мужики и бабы, оставленные на расплод.
Придёт время, и правнуки осатанелой рати получат от Господа награду по трудам. С корнем будут вырваны из России.
Постригал боярыню бывший игумен Никольского Беседного монастыря града Тихвина Досифей. Монастырь его не поддался Никоновой прелести, соблазну, а сам Досифей бежал на вольный Дон.
Ныне старец прокрался в Москву собрать среди не отступившихся от Бога милостыню, послужить Христу и людям, и не там, где воля, а там, где тюрьма, не там, где радость, но где страдание.
На пострижении были самые близкие люди Федосьи Прокопьевны: братья Фёдор да Алексей Соковнины, сестра княгиня Евдокия Урусова, старица Мелания - ученица Трифилия, инока Симонова монастыря, казнённого год тому назад на Болоте, да Мария Герасимовна Данилова, супруга стрелецкого полковника Иоакинфа Ивановича.
Сына Ивана Глебовича боярыня поберегла. Постригалась, когда он был на царской службе: ради великого праздника ездил по московским богадельням да по тюрьмам, раздавал царское жалованье и царскую милостыню, дабы увечные старцы и старицы помянули царицу Марию Ильиничну, царевичей Алексея, Симеона и всю государеву родню.
Авва Досифей постриг Федосью Прокопьевну во имя праведной царицы Феодоры, деяниями которой были прокляты на Соборе иконоборцы и которая установила праздник Торжества Православия.
И приняла инокиня Феодора обет молчания на семь недель, и сказала домашним: "Я больна". Закрылась в комнате, и с нею была избранная в духовные матери старица Меланья. Пост до Рождества держали строжайший: пили в день кружку воды, сухарь кушали через день.
В праздник Рождества Феодора молилась с Меланьей дома, не желая прерывать молчания. Но вот пришёл январь, и приехали от царя радостные гонцы. Великий государь приглашал Федосью Прокопьевну на свадьбу, быть первой боярыней, говорить царскую титлу. Ответила Феодора великим гонцам с поклоном:
- Зело ногами скорблю. Не токмо ходить, но и стоять, хоть малое время, - мука для меня мученическая. Велик почёт, но за грехи наказана. Лежу как колода днями и ночами.
Ушли царские люди, а Феодора кинулась к Меланье в ноги:
- Вот и приспело испытание. Но сама посуди, как идти в дом погибели? Царя-то пришлось бы благоверным называть, к руке его, антихристовой, прикладываться. А куда бы я делась от благословений его архиереев-отступников?
Укрепляя дух перепугавшейся боярыни, Меланья поставила вельможную послушницу поклоны отбивать.
Было отчего сникнуть. Алексей Михайлович в болезнь Морозовой не поверил, сказал с обидою:
- Ведаю, какая у неё болезнь: гордыня!
Утруженное тело покоя душе не принесло, тени на лицо всё равно набегали: за сына было страшно.
Много говорила Меланья духовной дочери о вечном, о бренном. На молитву ставила перед иконой Фёдоровской Богородицы, а тут ещё пришёл человек из Кирилло-Белозерского монастыря с известьицем: Никона удар хватил, левая рука отнялась. Речь стала шепелявая, зубы порастерял - цинга заедает.
Радовались в доме инокини Феодоры болезням свергнутого патриарха: Господь наказывает.
2
Царская свадьба затевалась чересчур поспешно для Кремля. На свадьбу приглашали, свадебный чин расписывали, но имя невесты не называли, дабы не сглазить. Кинулись приезжие боярыни в Терем, а в Тереме среди царевен-сестёр и дочерей великого государя обида и недоумение: невеста не объявлена, на Верх в Терем не взята... Снова всплыло имя молдавской княгини домны Стефаниды, об Авдотье Беляевой поминали, но люди, искушённые в дворцовых делах, только ухмылялись:
- Государя лапти прельстили.
- Чьи? Откуда?
- Из деревни вестимо.
- А имя-то? Имя?
- То ли Клавдя, то ли Маланья. Нет, Фёкла!
- Да ну вас с Фёклами да с Маланьями! - сердились люди боязливые.
- Тогда, должно быть, Наталья свет Кирилловна.
- Наталья - значит природная. Природная будет царица! - радовались москвичи, любившие своего Тишайшего.
Но многие вздыхали:
- Мария Ильинична была всем как вторая мать. Наталья - курочка молоденькая. Кем она нам будет? То ли дочка, то ли внучка, а звать придётся матушкой.
Самой Наталье Кирилловне тайну о близком её счастье тоже не открывали, но она догадывалась. В доме пошли строгости, у ворот караул поставлен.
Артамон Сергеевич из дому не выходит, под ферязью за поясом два пистолета заткнуты.
Авдотья Григорьевна на кухне день-деньской. Пищу готовить стали русскую: кашу, щи. Вместо сладостей - оладьи с вишнёвым киселём.
Наталья Кирилловна впадала в томление: ждать великого страшно - вдруг минёт, не исполнившись. Потом успокоилась, подолгу спала, за рукодельем вздрёмывала.
Но вот пришёл наконец канун свадьбы - 21 января.
Перед сном Артамон Сергеевич предложил супруге и воспитаннице почитать житие мученицы Агнии. Читала Наталья Кирилловна. Голос у неё был певучий, чтение трогательное. В иных местах в горле дрожали колокольцы. Красавица Агния, посвятившая себя Христу, отказалась выйти замуж за правителя великого города Рима. Непокорную христианку тотчас обрекли на поругание. Обнажённую провели по улицам, сдали в дом блуда. Но Господь не оставил. Жители Рима не смогли видеть наготы юной девы, сразу за порогом дома вдруг отросли у неё на голове такие длинные, такие густые волосы, что скрыли тело от жадных взоров.
Отправляясь в опочивальню, Наталья Кирилловна подошла по обычаю к Артамону Сергеевичу, он поцеловал её в волосы надо лбом, а у самого сердце обмерло: последний поцелуй. И ужаснулся уверенности, и досказал про себя: "Если Бог судил".
Спать Артамон Сергеевич лёг перед покоем Натальи Кирилловны, не раздеваясь, рядом с собой шпагу положил.
Заснуть не мог. Только уж под утро сморило на часок. Вскочил - места себе не найдёт. Хотел переодеться, но в дорогое платье - сглазишь. Да и можно ли платье менять, пока дело не свершилось?
Авдотья Григорьевна пришла свежая, в кружевах, ферязь из волнистого шелка, ожерелье пристёгнуто сплошь из жемчуга. Артамон Сергеевич чуть не застонал от отчаяния: вырядилась! И хорошо, что ничего не сказал.
Под окнами заиграли трубы, в дом вошли бояре в соболях, сияя рубинами. Отвеся поклоны, сообщили: присланы везти невесту в Успенский собор на венчание. С боярами сундук, полный рухлядью, с ризой, с шубой.
Авдотья Григорьевна пошла разбудить Наталью Кирилловну: спала милая, не ведая, что счастье на порожке.
Воду для умывания принесли тёплую. Тотчас начали обряжать в царское платье.
Увидели наконец бояре царскую невесту, поклонились, повезли в Кремль.
Государевы сестрицы только ахнули: ай да братец! Даже им не доверил своё сокровище.
А сокровище ростом государю в самую стать, вершка на два, на три поменьше: великанша.
- Последними видим. Дожили! - шипели царевны.
Но началась служба.
Алексей Михайлович одет был в белую тонкого сукна ферязь на соболях. Его бархатную двоеморхую шапку держал стольник Шеин.
Венчал благовещенский протопоп государев духовник Андрей Саввинович Постников.
После венчания пир. Тысяцким у жениха был грузинский царевич Николай Давидович. Посажёным отцом боярин князь Никита Иванович Одоевский. В свои семьдесят лет Никита Иванович был не только годами мудр и разумом велик, но и службами своими. Род Одоевские вели от святого князя Михаила Черниговского, зарезанного Батыем. Уже при Дмитрии Донском потомок князя-мученика Роман Симеонович ушёл от татарского засилья в город Одоев, но только внук его Симеон Юрьевич стал именоваться князем Одоевским. Никита Иванович был младшим сыном Большого Ивана Никитовича, новгородского воеводы в Смуту. Большой Иван присягнул шведскому королю Карлу Филиппу, шведского плена изведал. Женился Никита Иванович по тем временам лучше некуда: на Авдотье Фёдоровне, дочери всемогущего боярина Фёдора Ивановича Шереметева, внучатой сестре Алексея Михайловича. И однако ж до сорока лет просидел в стольниках. А потом пошло. Сразу получил боярство, поехал воеводой в Астрахань. С Алексеем Михайловичем был рядом с первого часа царствования, приводил к присяге Москву. Во время Соляного бунта двор Никиты Ивановича разграбили, но это он был составителем и редактором Уложения - законов, по которым с 1648 года жила Россия. Был князь воеводой в Казани, вёл Передовой полк в Литовском походе 1654-1655 годов. Ездил великим послом на переговоры с поляками. Укреплял Москву земляным городом после поражения Трубецкого под Конотопом. Разбирал дело Никона. Вот и получил теперь высшую службу - посажёного отца. Впрочем, Никита Иванович и на прежних царских свадьбах не был среди последних. При царе Михаиле наряжал вина и на свадьбе с княжной Марией Долгорукой, и с матушкой Алексея Михайловича Евдокией Стрешневой. На первом свадебном пиру Алексея Михайловича с покойной Марией Ильиничной - большой дружка у царя-жениха, а супруга его Авдотья Фёдоровна - большая сваха. Ныне же Авдотья Фёдоровна была при Наталье Кирилловне посажёной матерью. Почёт семейству Одоевских на главе рода не замыкался. Сын Никиты Ивановича Яков удостоился быть большим дружкой царственного жениха, супруга его Анна Михайловна - большая сваха, и тоже с государевой стороны.
На пиру были без мест, но среди первых значились царевичи: касимовский Василий Арасланович и два сибирских, братья Алексей Алексеевич и Пётр Алексеевич. Татарская линия в Кремле всегда высоко ставилась.
Столом великой государыни в Грановитой палате правила тоже царица - Елена Грузинская. За столом с Натальей Кирилловной сидела супруга Артамона Сергеевича Авдотья Григорьевна, получившая чин комнатной боярыни.
Сам Матвеев по своему худородству нёс на свадьбе службу не ахти высокую, но по доверию чуть ли не первейшую: стоял у сенника - у спаленки новобрачных. И здесь не первым - товарищем у боярина князя Ивана Воротынского. Но стало быть, не только хранил покой царя и царицы, а ещё и за боярином приглядывал.
Имея дворцовый чин комнатного человека, вместе с другими дворцовыми людьми Артамон Сергеевич занимался и самим приготовлением государева ложа, но прежде всего смотрел, сколь чисто обметены потолок и подлавка. Упаси Боже, если щепоть земли попадёт: сенник - не могила, сенник - счастье государевой жизни и всего царства.
Постель новобрачных по древнему обычаю постелили на сорока снопах. Артамон Сергеевич сам снопы пересчитывал, трогал - хорошо ли положены. На снопы водрузили тяжёлый ковёр, на ковёр перину. По углам сенника были положены четыре стрелы с соболями, на перьях стрел - калачи. Всё пустое пространство сенника заставили бочками: с пшеницей, с рожью, с ячменём, с овсом, с гречей, с просом, с конопляным семенем.
И хоть был Артамон Сергеевич товарищем боярина князя Воротынского, но боярин и князь заискивал перед худородным любимцем великого государя.
3
Брачная ночь окрылила Алексея Михайловича. Всегда-то был приветлив, а стал ещё легче, душевнее.
Пиры следовали за пирами, но вскоре государь, чутко оберегавший от дворцовых жестоких игр юную супругу, приметил в её глазах тоску: утомилась. Призадумался: чем развлечь? Вспомнил, как лихо метала Наталья Кирилловна снежки.
В Коломенское повезти с гор кататься? Но в Коломенском строился новый дворец, а дворцом Алексей Михайлович собирался удивить и весь свой двор, и, главное, молодую царицу. Чтобы ахнула! Но, с другой стороны, хорошо бы иметь Наталью Кирилловну в сообщницах тайны. Маковок да башенок ещё не ставили, так что, когда дворец явится в полной красе - чуда не убудет.
Позвал к себе на Верх великий государь Симона Ушакова: нет ли в Коломенском какой-либо готовой палаты?
- Есть одна, - обрадовал Ушаков. - Кое-где надо позолотить, перламутром пройтись.
- А сколько нужно времени?
- Пошлю братьев Малаховых с малой артелью, за день управятся.
- Сделай милость! - просиял Алексей Михайлович и тотчас распорядился об устройстве горок, чтоб дух захватывало, но чтоб и упасть было нельзя. И о ночлеге распорядился.
В Коломенское выехал чуть ли не тайно, в одной кибитке с государыней. Кибитка снаружи простенькая, а изнутри песцами обита. Сопровождали кибитку всего пара сотен рейтар, из чинов - один Артамон Сергеевич.
Приехали к недостроенному дворцу. Артамон Сергеевич уже поджидал государя и государыню. Крылечко, у которого остановилась кибитка, поразило множеством ступенек.
- Ой! - изумилась Наталья Кирилловна.
- Сё палата для деток! - улыбнулся Алексей Михайлович, а царица так и вспыхнула: для её деток.
Прошли сенями, каморкою для слуг. И вот - два слона вместо дверей. На слонах башенки. В одной башенке чёрная царица, в другой чёрные воины.
- Сё царица Савская, - пояснил Артамон Сергеевич.
Рядом с ним стояли два мастера. Совсем молодые.
- Егор! - узнал государь. - А тебя как зовут?
- Федот.