- Он вернул их, товарищ командир…
Дамян стоял у нар, не прикасаясь к мармеладу и хлебу. Не знал, как быть. Неудобно было советоваться с комиссаром, да и Велко делал вид, что ничего не замечает, спокойно пил теплую воду с мармеладом, тщательно отламывая кусочки хлеба. Взяв последние крошки, сказал:
- Ешь, ешь. И в другой раз больше верь людям…
Учитель снова за свое, учит, но на этот раз Дамян не рассердился. Он взял кружку и, пока вода не остыла, жадно хлебал, чтобы согреться. Воистину все сковал сухой мороз. Снег местами стал зернистым, местами покрылся крепким настом, который мог держать человека. Командир надел полушубок, рукавицы и вышел наружу.
- Что, можно ходить по снегу?
- Не очень, товарищ командир, - ответил часовой, - вот если погода немного потеплеет, а затем снова похолодает, тогда ходи, как по дороге…
- И лыжникам не очень?
- Им-то хорошо, товарищ командир.
Когда он вернулся в землянку, Велко испытующе глянул на него.
- Что это ты так забеспокоился о погоде?
- Беспокоюсь, потому что того и гляди снова повалит снег, а продуктов тут запасено вполовину меньше, чем требуется. Значит, надо или уполовинить порции, или в ближайшее время посылать группу в другой лагерь за продуктами…
- И что ты выбираешь?
- Третье… Если удастся, переброшу половину состава отсюда в другой лагерь… Тогда мы с тобой разделимся. Я останусь тут с твоим заместителем, ты уйдешь туда с моим… Еще сегодня надо созвать ротных и решить, как быть. Думаю, наши заместители хорошо поступили, что остались в общих землянках… Мы уединились, как начальники… Верно, землянка мала, но все равно нехорошо… Еще когда разбивали лагерь, надо было это предвидеть…
- Знаешь, я не согласен, - нахмурил брови Велко. - Народное войско, партизаны, товарищи, но пусть все же будет уважение к чинам. Я это говорю не как комиссар… Порядок есть порядок… Каждый должен знать свое место и свои обязанности… Мы не всегда признаем сознательную дисциплину… Нам дай послабление, и мы рассыплемся, как просо из разжатой ладони… До сегодняшнего дня мне нравилась в тебе твердость, решительность, командирский тон. Смотрю я на тебя и не узнаю…
- Значит, только это тебе во мне нравилось…
- Не только… Так уж, к слову пришлось.
- А я думал, тебе понравилось, что я сказал…
- Значит, ты меня не знаешь, - ответил Велко.
Дамян ничего не ответил, лишь положил руку на плечо комиссара…
25
В последнее время Развигоров был в приподнятом настроении. Отказ войти в правительство Божилова возвысил его в собственных глазах. Он чувствовал себя совершенно независимым, словно освободился от какой-то ненужной тяжести. Шаг его стал уверенней, слово - весомее. Даже люди, которые еще вчера не хотели его знать, как приближенного ко двору, теперь искали дружбы с ним. Молва об отказе обошла всю Софию. Его поведение истолковывалось по-разному: одни говорили, что он хочет остаться верным мертвому царю, другие, что он не сработается с Божиловым, третьи - он-де не ожидает ничего хорошего ни от князя, ни от Михова, четвертые прямо заявляли, что он испугался взять на себя какую бы то ни было ответственность в смутное время. Даже Буров неожиданно посетил его дом, чтобы пожать руку. Банкир был очень сердечен. Сказал, что всегда верил в него и сегодня понял, что не ошибался. Отказаться от такого теплого местечка нелегко. Кое-кто укрепил свое положение, побыв министром лишь один месяц. И он по обыкновению начал загибать пальцы и перечислять имена бывших великих. На первое место поставил профессора Панкова, этого общипанного льва, который продолжает стоять у порога и ждать, когда его снова позовут командовать всем и всеми; остальные, по мнению Бурова, уже ведут двойную игру. Стараются переориентироваться на какой-то Отечественный фронт, который недавно выступил с обращением к болгарскому народу. Развигоров слышал об этом, но, уносимый на крыльях собственного "я", не придал информации должного значения. Теперь банкир напомнил об обращении, а он ничего не делает случайно. Уж не испытывает ли он его?
- Ничего об этом не знаю, господин Буров…
- Еще услышишь, еще услышишь… Я даже подумал, что это и побудило тебя отказаться от министерского поста…
- У меня свои соображения…
- Понятно… Я не сомневаюсь, и этим ты мне нравишься… Думаешь!..
Похвала еще больше подняла настроение Развигорова. В последнее время он стал чаще появляться в общественных местах. Его юридические консультации имели все больший успех, из любопытства к нему за советами стали приходить такие люди, как Балабановы, Чапрашковы. Молва даже увенчала его интимной связью с царицей. Таким способом она-де хотела уязвить регентов, которые не считались с ее словом и очень редко обращались к ней за советом. Развигоров ломал голову, как объяснить царице свой отказ. У него было чувство, что она истолкует его как обиду для себя. Он судил по аналогии с ее реакцией на назначение наставников малолетнего царя, когда не посчитались с ее мнением. Кроме генерала Жекова и профессора Арнаудова был и еще один, который должен был заботиться о финансах и имуществе Симеона. Посредственный финансист, не знавший и сотой доли того, что знал Развигоров… И все-таки надо дать какое-то объяснение Ее величеству. Он рассматривал слова, как покупатель - яблоки в магазине. Искал, нет ли на них пыли или червоточин. В последнее время царица стала очень мнительной, угнетенной, жила в тревоге за отца, за сестер, постоянно молилась, но похоже, что все это не подавляло в ней женщину. Говорили, что около нее крутится владыка Стефан. Другие уверяли, что он ничего не добился, и теперь подобные ухаживания приписали Развигорову. Он был наслышан о многом из личной жизни приближенных к царю, но, пока тот был жив, Развигоров делал вид, что не знает ничего, кроме своих дел.
С тех пор как Севов закрыл ему доступ к монарху, он стал внимательнее относиться не только к своим словам, но и к мыслям.
Как у всех смертных, и в семье царя бывали ссоры и разногласия. Было даже и такое, что царица надумала вернуться к родителям. Тогда по суете и шушуканью можно было понять, что что-то происходит. Шла внутренняя война. Переплелись личные взаимоотношения, бывшие любовные истории, сплетни, тот сказал, этот слышал, та ли будет приближена к царице, другая ли. До каких пор Петровы будут осведомлять царицу о каждом шаге ее мужа? Кто важнее: мать царских детей или сестра царя? Дело дошло до того, что тайно распространялся дневник одной из экономок царя-отца, которую Фердинанд прогнал. В нем были описаны все похождения монарха. Мутный поток широко разливался по дворцу, по залам и кабинетам, и Развигоров старался оставаться только финансистом и юристом, который ничего не видит и не слышит. Многие из тех, которые слушали и говорили, постепенно были удалены. Петровых отправили в Бухарест, а затем в Будапешт, и они никак не могли вернуться в страну.
Развигоров ни тогда, ни сейчас не рассчитывал на благоволение дворца. По его мнению, отказ от министерского поста подтверждал это. Он припомнил подробности встречи. Регенты пригласили его во дворец святой Софии. До тех пор ему не полагалось входить в это здание. В свое время царь с большой любовью возводил его для каких-то своих целей, и теперь там разместился "триумвират", как его в шутку называли. Несмотря на то что Развигорову было назначено точное время, регенты заставили его ждать целых тридцать минут. Развигоров не пожелал сидеть в приемной, а предпочел стоять в коридоре. Он ходил взад-вперед и терпеливо ожидал, когда его позовут. Старался ни о чем не думать, но постепенно им овладевал гнев.
Часы показывали, что прошло двадцать девять минут, прежде чем его пригласили. Развигорова встретили все трое. Филов подал ему руку где-то посредине кабинета. Князь не дождался окончания рукопожатия и поспешил сесть. Сели и остальные. Филов предложил ему кожаный стул по другую сторону стола. Развигоров чувствовал, как в душе закипает обида и что ему трудно быть любезным. Пока ожидали рюмки с коньяком, Филов, старая лисица, начал издалека: о судьбоносном моменте истории, о великой объединенной Болгарии, о большой трагедии, которую страна переживает в связи со смертью мудрого и незаменимого царя, о необходимости пополнить правительство новыми, незапятнанными людьми, стоящими вне партий, патриотами и верными друзьями наших немецких союзников. Фразы Филова были округлыми, прилизанными, и он говорил их всем до Развигорова, которого явно позвали последним, ибо считали человеком царицы. Поведение князя ему было ясно, но почему так ведет себя генерал Михов? Почему? То ли у него мания величия, то ли он хочет понравиться князю, а может, почему-либо еще - Развигоров терялся в догадках. Михов не подал ему руки и даже не поздоровался, как князь. Может, он считает его незначительной личностью, человеком, который использовал близость к царице, чтобы навязать себя им?!
По сути, Развигоров был недалек от истины. Князь Кирилл так и думал, с генералом Миховым дело обстояло несколько иначе. Тут была известная доля стремления понравиться князю, и суетность, и мания величия, и более всего глупость. Человек без погон был для него все равно что безродный отщепенец. Развигоров, занятый в свое время учением и путешествиями по Европе, не прошел военной службы. Жизнь сложилась так, что он не нюхал пороха, не вкусил солдатского хлеба и не получил пулевого ранения. Наверное, генерал навел справки об этом периоде его жизни.
Развигоров слушал слова Филова и внимательно за всем наблюдал. Князь Кирилл, утонув в кожаном кресле, чистил ногти. Время от времени он пытался длинным ногтем мизинца снять с левого указательного пальца какой-то кусочек кожи. Он не скрывал глубокой досады и неприязни. Филов на мгновение умолк и кивнул князю. Кирилл, даже не взглянув на него, сказал:
- Если господин Развигоров думает, что министром легко работать, он глубоко ошибается. Мы требуем строгой дисциплины, точности и исполнительности. Прошло время, когда обо всем думал царь. Ныне нельзя жить по благоволению того или другого, поэтому, хотя дело уже почти решено, может, господин Развигоров еще подумает?..
Последняя фраза помогла Развигорову преодолеть всякое колебание. Как только генерал Михов раскрыл рот, собираясь высказаться, он прервал его, не извинившись:
- Его высочество правильно подчеркивает, что надо подумать… Хочу сказать вам, господа регенты, что я уже подумал. Благодарю вас за честь, но не могу принять предложение…
Развигоров был поражен тем, как вытянулись лица регентов. Слова, что он подумал и благодарит их, увели их мысли в ложном направлении. Кирилл прекратил шлифовать указательный палец, Михов откинулся в кресле, словно на него кто-то замахнулся. Только Филов никак не прореагировал.
- Может, вас не удовлетворяет предложенное министерство? Или дело в чем-то другом?
- Нет, господин Филов, я хочу заниматься собственными делами…
- Тогда мы считаем разговор оконченным…
- Я разделяю ваше мнение…
Когда он вышел, начальник канцелярии вскочил со своего места.
- Ну, что? Вас можно поздравить, господин Развигоров?..
- Нет, я отказался…
Это "отказался" прозвучало так твердо и категорично, что он удивился своему тону. По смятению начальника канцелярии Развигоров понял, что мало кто отказывается от таких предложений. И он почувствовал, как вырос в собственных глазах… После этого начался его триумф. Перед посещением регентства он зашел к Михаилу, чтобы сказать ему о своем решении. Только он вошел в свой кабинет, как зазвонил телефон. Это был сын.
- Ну, что?
- Я отказался…
- Категорически?
- Да…
- И они…
- Это не по телефону…
- Хорошо. Вечером я буду у тебя…
Вечером Михаил пришел без жены. Это было хорошо. Они могли сказать друг другу и обидные слова. Развигоров ожидал таких слов и от Бориса, и от Александры, которые уже свыклись с мыслью, что отец будет министром. Борис распустил такой слух среди коллег, а Александра похвалилась перед подругами и Эриком. В последнее время Генрих выглядел подавленным, что-то скрывал от нее, и она хотела развеять его мрачные мысли.
Ужинали за круглым столом. Еще старый габровец внушил им, что за софрой не говорят, а едят. Это правило продолжало строго соблюдаться в семействе Развигоровых. Лишь Александра иногда позволяла себе нарушать его, но это всегда имело для нее определенные последствия: отказ купить ей что-либо, долгие размолвки с отцом, тяжелые мысли наедине с собой, пока не устанавливалось, по ее мнению, унизительное перемирие. На этот раз она думала, что на нее никто не рассердится, если она нарушит правило. Она была уверена, что отец дал согласие. Правда, странно, что он не улыбается, не радуется. И Борис хмурился. Лишь Михаил выглядел довольным. Его русые усы, артистическое украшение математика и финансиста, скрывали плохо затаенную радость. Может, он радовался, что пришел без жены? Но, зная его большую любовь к этой провинциалке, она усомнилась в своем предположении. Что-то другое прояснило его лицо и затаилось в хитром взгляде синих глаз, унаследованных от матери. Габровцы были темнее кожей и цветом глаз, словно бы закопченных в кузнечном жару; материнская линия уходила к фракийским первоистокам, чем и объяснялся синий цвет глаз и русый цвет волос. У Александры синие глаза сочетались со смуглой кожей, в то время как ее сестра унаследовала прозрачно-светлую кожу и черные огромные глаза, в глубине которых угадывалась робость, граничащая со страхом. Александра испытывала к ней легкую зависть, как и к той "крестьянке", как она называла невестку. И не столько потому, что та была красива, сколько из-за длинных пальцев ее рук и совершенной фигуры. Она не могла сказать ничего плохого о вкусе брата, но не хотела и простить ему, что он смешал их род с деревенщиной. Невестка была умной, но, как только Александра задумывалась над крестьянским происхождением этой горожанки, выросшей в грязи, она чувствовала, что не может смириться с женитьбой брата. Какие красивые девушки-браннички, ее приятельницы из богатых семейств, заглядывались на него, а он ухлестывал за этой… И какое у нее приданое? Ничего! Только одна любовь!.. Любовь!.. Александра задумалась, и у нее пропало желание задать отцу вопрос. В последнее время ее мучили другие заботы. А будет ее отец министром или не будет, это было для нее неважно… Лишь только она подумает о том, о своем, ее прошибает пот… Ей это не идет… Она располнела в талии, как и ее сноха. Но у той есть муж, а что будет у нее с этим Эриком…
Десерт был съеден, стол убран. Прислуга могла уйти. Развигоров кивнул девушке, чтобы она оставила их одних. Та легко поклонилась и, пятясь, вышла из столовой. Борис словно только этого и ждал.
С провоцирующей интонацией он сказал:
- Господин Константин Развигоров отказался стать министром?!
- Косьо, это верно? - спросила изумленная жена.
- Верно, - улыбнулся Развигоров.
Равнодушный краткий ответ заставил всех переглянуться. Лишь Михаил продолжал глядеть в стол, с трудом скрывая душивший его смех. У него было чувство, что он смотрит сцену из "Ревизора" Гоголя. Ответ привел в замешательство и Бориса, несмотря на то что он задал вопрос так, будто заранее знал о решении отца. До него дошла молва раньше, чем он прибыл на ужин, но он не допускал мысли, что это правда. Пока ели, Борис старался определить по лицу старика, как он называл его в дружеском кругу, верен ли слух, но отец, как всегда, был сдержан, молчалив. После того разговора в кабинете они уже больше не касались "министерского" вопроса. Да и Борис тут не появлялся. У него хватало развлечений и занятий: встречи с друзьями, с девушками, обязанности, служебные и неслужебные, беспокойство за друга его сестры. Эрик поделился с ним тем, что его могут отозвать. Причины не назвал. Колебался, как ему поступить. Если его пошлют на фронт, в этом случае он думал просить руки Александры, потому что мог и не вернуться живым…
Рассуждения Эрика заставили Бориса задуматься. Значит, дело дошло до этого. Эрик намерен узаконить их отношения. С фронта, с Восточного, мало кто возвращается. Борис хотел спросить Александру, как идут ее дела с Генрихом, но все не решался - опасался, как бы не попасть ненароком в неприятную историю. В последнее время Александра казалась ему очень угнетенной. Наверное, Эрик и ей высказал свои опасения. Борис чувствовал себя несколько виноватым перед сестрой, ведь это он когда-то познакомил ее с Генрихом фон Браувичем. В сущности, мало ли знакомств происходит на этой земле. Если не Генрих, то был бы кто-нибудь другой. Так уж распорядилась судьба…
В последнее время молодые военные все чаще про износили и обдумывали слово "судьба". Начиная от "судьбоносности", всегда сочетающейся со страной, и кончая личной участью каждого. Постепенно в их рассуждениях все больше утверждалась мысль, что никто не может избежать своей судьбы. Где-то кто-то ведет строгий учет каждого земного жителя и, подобно неграмотному хозяину, черточками помечает на двух концах пастырского посоха добро и зло. Борис стал фаталистом и верил в этого неизвестного неграмотного хозяина, но, несмотря на все, никто не мог его разубедить, что человек во многих отношениях сам ведет, то путая, то исправляя, свои мелкие дела. Таков и случай с отцом. Правда, это не пустяк. Согласие быть министром поставило бы все семейство на иное место в обществе. Он, Борис, был бы уже не сын богача Константина Развигорова, а сын министра, и его начальники должны были бы считаться с этой переменой. Сколько министров в Болгарии? Не каждый может стать министром, надо либо иметь влиятельную поддержку, либо такие исключительные, феноменальные способности, которые, несмотря ни на что, обеспечат их обладателю карьеру. Второе редко бывает в странах, подобных нашей. Чаще случается первое. И это знают все, от начальников до пастухов. Чтобы тебя назначили бить в общинный барабан, староста должен быть твоим родственником или другом. За красивые глаза никогда не пригласят к государственному столу. В этом Борис давно убедился. Еще когда поступал в военное училище, понял, в чем секрет преуспевания в обществе. Его приняли потому, что знали, кто его отец. Бориса всегда ставили в пример, потому что знали, кто его отец. Ныне отец отказался от дела, которое ему предложили первые люди страны, следовательно, и начальники Бориса сделают соответствующие выводы. Борис не мог совладать с собой и спросил:
- И почему ты на это решился?
- По многим причинам. Одна из них: лучше остаться с нечистыми деньгами, чем заниматься нечистыми политическими делами… И во-вторых: правительство долго не удержится…
- А почему тебя интересует, удержится ли оно и как долго?
- Интересует потому, что я всю жизнь дорожил именем, авторитетом, и чтобы в мгновение превратиться теперь в грязную тряпку - этого я себе не могу позволить…
- А другие, которые дали согласие?
- Каждый отвечает за себя, сын…
- Но ты разве не отвечаешь и за нас? Почему ты не подумал об этом?
- Вы достаточно взрослые, чтобы самим думать о себе… Мне остаются заботы о матери, о Диане и о себе… В этом году Александра заканчивает учение и, если не выйдет замуж, начнет работать и тогда… Только о Диане мне надо еще заботиться…
Он поглядел на меньшую дочь, и голос его смягчился: