- Насколько я могу судить, она сейчас думает не так, как вы… Будет ли отец министром… Хотя это не пустяковое дело, и есть соблазн… Я бы стал им, если б было другое время… Я еще не забыл, как судили министров периода первой мировой войны…
- Не слишком ли далеко ты заходишь, папа? - поднял голову Борис.
Константин Развигоров с неудовольствием выслушал этот вопрос, хотя, выйдя от регентов, он - кто знает почему - именно так и подумал. Теперь на провоцирование сына он решил ответить в том же духе:
- Я не знаю, куда я захожу, сынок, но очень опасаюсь, как бы ты не испачкал болгарской кровью свой мундир…
Эти слова прозвучали, как удар бичом. От их резкости и первичной силы исходило что-то страшное и гнетущее. Все замолкли, притихли. Борис хотел возразить, но овладел собой и мучительно сглотнул слюну. Он не знал, как ему поступить. Встать и уйти из дома или принять слова отца как досаду на самого себя за упущенный министерский пост. В конце концов он ехидно усмехнулся и ничего не сказал. Но тут, чтобы разрядить обстановку, как-то по-глупому вмешалась мать:
- Может, не надо им отказывать совсем?.. Принял бы ты какое-либо дипломатическое представительство за рубежом…
- Представительство, - скривил губы Борис.
- С дипломатической миссией посылают главным образом обанкротившихся политиков или непригодных агентов… Я думаю, ни тот, ни другой случай ко мне не подходит.
Развигоров продолжал быть резким и агрессивным…
Когда он пришел в кабинет, то долго сидел, бессмысленно глядя в пустоту. У него было чувство, что дети покинули его. Сейчас ему нужно доброе слово. И первой открыла дверь Диана.
- Не терзайся, папа…
Похоже, она собиралась остаться. Но Михаил стоял позади нее, и его присутствие побудило ее уйти. Он подсел к отцу и сказал:
- Ты очень хорошо поступил! Я удивляюсь тебе, папа! Не сердись на Бориса. Военных кормят такими пустыми лозунгами, что сохранить под мундиром что-то человеческое - это настоящий героизм.
Его ирония успокоила Развигорова. Борис еще зелен и глуповат, ему можно простить, тот генерал-регент, который надулся как индюк и не подал ему руки, давно утратил способность к развитию. Развигоров только теперь осознал, откуда берет начало столь несвойственная ему злость. Борис пустой офицерской самонадеянностью вывел его из себя, напомнив о том…
- Не знаю, насколько хорошо я поступил, но дело сделано… - сказал он и был искренен. Михаил смутно припоминал, когда отец впервые был приглашен во дворец. Царский посланец наткнулся тогда на него, Михаила; помнил он и более позднее время, когда Его величество приглашал к себе отца каждый второй день; в сознании Михаила сохранился и печальный, озабоченный взгляд отца, когда царя плотно обступили любимцы, советники, адъютанты, люди, подобные Севову, появившиеся вследствие новых взаимоотношений с рейхом. По сути дела, отец никогда не чувствовал себя там свободным, и это проявлялось в частых вспышках гнева после его возвращения из дворца. Константин Развигоров - скрытный человек. Он редко бывал категоричен и резок. Значит, на этот раз что-то сильно его уязвило. Или его угнетало, что он послушался Михаила, или там что-то случилось. Михаил не был любопытным, но теперь ему очень хотелось понять, как проходила встреча. Услышав, что его полчаса держали перед дверью и что два регента не подали ему руки, Михаил понял, чем вызван его неутихающий гнев. Весь их род был самолюбив. И отец не составлял исключения. Михаил остался у него до позднего часа. И решил уйти, лишь когда увидел, что отец успокоился. Потом зашел к матери. Она сидела на канапе в холле и выглядела озабоченной. Мать пыталась плести какие-то кружева, пряжа и игла лежали перед ней на столике.
- Как чувствуешь себя? - спросил Михаил, погладив ее по волосам.
- Ты же видишь, сынок…
- И хорошо, что так произошло…
- Ты так думаешь?
- Не только думаю, но рад от всей души.
Мать оживилась.
- Ты думаешь, что это хорошо?
- Не только думаю, но так оно и есть…
- Хорошо, если это так, как ты говоришь…
Она проводила его до лестницы и не спросила о Христине. И он не напомнил о ней. Он знал, что они не могли примириться с его женитьбой. Они мечтали о другой невестке. Они не ожидали, что на перекрестке между красотой и деньгами он пойдет за красотой. Красивая девушка, спору нет, но и только. Одна лишь красота…
Отец давно уже не упрекал его за Христину, но мать никак не могла забыть, какие люди хотели породниться с ними, сколько у них денег и какое приданое они могли дать.
На этот раз она совсем не вспомнила о Христине…
26
Чугун быстро вошел в курс дела. Широкая равнина между горами затрудняла связи руководства с партизанскими группами и отрядами, но хорошо, что в селах имелись надежные ятаки. Невидимая сеть охватывала людей и дома, малые и большие поселения. Некогда обезглавленное, окружное партийное руководство постепенно пополнялось новыми партийными работниками, хорошо проявившими себя на деле. В свое время Чугун прибыл в город как раз тогда, когда шел процесс против руководителей окружного комитета партии. Умелый предатель работал долго и хитро, чтобы вывести полицию на тайные укрытия ответственных деятелей партии. Их арестовали чуть ли не за одну ночь. На свободе осталось несколько инструкторов, в том числе и Бялко. Опытный человек. С ним Чугун познакомился давно. Еще на табачных складах во время большой забастовки. Затем им пришлось недолго работать в одной и той же партийной организации. Но чтобы избавиться от постоянных арестов и обысков и найти работу, Бялко уехал в Варну. Там он тоже не остался в стороне от дела. Однако в этом краю его мало кто знал, а Бялко хотел работать с размахом. Тамошние товарищи, несмотря на рекомендации, не очень-то доверяли ему и давали лишь мелкие поручения. Однажды он попросил вернуть его обратно. Ему разрешили уехать. И он снова включился в жизнь рабочих табачных фабрик, а когда Германия объявила войну Советскому Союзу, перешел на полулегальное положение. Он никогда не спал дома. Город был большой, связей и знакомств у него так много, что он всегда мог найти где переночевать. Когда облавы и блокады участились, он стал спускаться к реке, в рыбацкие поселки, и подолгу жил там. Лишь жена знала, где и когда его можно найти.
Чугуну пришлось оставить партийную работу в этих местах и уехать в Софию. Там по доносу хозяйки его арестовали во время облавы и отправили в концлагерь, где он и познакомился с некоторыми арестованными депутатами Рабочей партии. Нарушение депутатского иммунитета на известное время превратило их в героев, но жизнь становилась все хуже и драматичнее, и их героизм потонул в общей беде. Плохо было, что Красная Армия отступала, планомерно или нет, но отступала, и в сердце узников поселилась боль. Немцы продвигались все дальше и дальше. Пропаганда, наша и немецкая, не скупилась на восхваление побед рейха. Лагерные надзиратели часто посмеивались над уверениями заключенных, что все равно победит Красная Армия. Вначале подобные разговоры не запрещались, но, когда пришел новый начальник концлагеря, все круто переменилось. Он распорядился усилить охрану лагеря, обнести его еще двумя рядами колючей проволоки. Он даже попросил прислать с какой-либо заставы пограничных собак. Тут чувствовался гитлеровский почерк. Заключенных стали под конвоем выводить на дорожные работы, где они дробили камни. Палящее солнце, ветра, грубое обращение постепенно изживали интеллигентские привычки Чугуна, приобретенные во время учения.
На табачных складах он работал около трех лет. После окончания гимназии стал заочно изучать право. Первый год прошел хорошо, но затем пришлось прервать занятия. Его брат тоже учился, но больше всех нуждалась в высшем образовании сестра. Отец, учитель, зарабатывал мало. Мать умерла молодой. Хорошо, что у них был огород за домом, он их очень выручал. Они с Дамяном договорились чередоваться - один учится, второй работает, но дела пошли так, что Чугун, старший, последним закончил учебу. Он вкалывал на табачном складе. Три года дышал никотином, скручивал патроны к сигаретам, завязывал мешки. Когда сестра закончила учение, шел третий год его работы.
И тогда ему было предложено стать членом одной из боевых групп - вначале техническим исполнителем, а затем руководителем. Он служил в армии, знал оружие и за хорошую службу имел даже отличия. Эти знания теперь пригодились. Группа состояла из четырех человек. Она не участвовала ни в одной акции - по разным причинам. Однако его арестовали - совсем случайно. На следующий день после убийства генерала Христо Лукова хозяйка, вдова банковского чиновника, усомнилась в своем квартиранте. Полиция налетела неожиданно, перевернула весь дом, но ничего не нашла. В день убийства он был у соседей, где часто сиживал за игрой в карты. Чугун давно знал эту слабость бывшего старшего полицейского Антова и потому не упустил случая констатировать свое алиби. Однако алиби не стало для него полным спасением, потому что в результате проверок всплыла одна старая история. Кто-то когда-то записал в его дело, что еще в юности он был задержан по подозрению в ученической конспиративной работе. Тогда его арестовали вместе с братом, но, несмотря на избиения, мучители ничего от них не узнали. Его исключили из школы, и потому среднее образование он был вынужден завершать в другом городе. Эта история усилила подозрение к нему, искали, к какому процессу его пристегнуть, а потому не освобождали из-под ареста.
Пока его держали в четвертом полицейском участке, боевые группы нанесли второй удар, осуществив нападение на секретаря генерала Лукова - Николая Цонкова. Пистолет ли заело, или еще что, но рана оказалась несмертельной. Он понял это по репликам суетящихся полицейских. Его как раз вели на допрос, когда их подняли по тревоге. В сущности, ему повезло: не надо было ничего рассказывать. Пока его допрашивали, товарищи хорошо сделали свое дело. Сотир Янев был застрелен перед своей адвокатской конторой на улице Царя Калояна. Чугун не раз ходил в эту контору, прикрываясь именем доктора юридических наук Ивановского. По сути, это было его первое задание - изучить местоположение, осмотреть район нападения. Когда он узнал о покушении, ему пришла в голову мысль, не принять ли яд. Как же скверно получилось, и все эта дура, хозяйка, устроила ему: боевая группа совершила нападение без него. Паника в полицейском участке всех подняла на ноги. Они блокировали квартал, но никого из нападавших не нашли. И лишь он стоит тут, обвиненный в намерении на покушение.
Так показала хозяйка. Она будто бы даже слышала имя премьер-министра Богдана Филова. Плохо во всем этом то, что в словах старой ведьмы есть доля истины. Накануне вечером к нему случайно зашел один из членов боевой группы, хотя это было запрещено. Конспирация требовала, чтобы они даже не знали друг друга. А прибывший пытался ему внушить, и не в первый раз, что не стоит заниматься Сотиром Яневым. Этот отъявленный фашист, демагог и злостный антикоммунист казался ему мелкой рыбешкой. Вечером, нарушив правила конспирации, он пришел, чтобы сказать: лучше, мол, будет, если мы ликвидируем премьер-министра Богдана Филова. Чугун встретил его неприветливо и, едва выслушав, отправил обратно. Он строго сказал ему: не умничай. Есть другие люди, которые думают о таких делах. От него требуется одно: исполнять и соблюдать дисциплину, а он уже нарушил одну из заповедей конспирации - не вмешиваться в дела других. Чугун выпроводил его так быстро, что не дал даже присесть. Как выследила их хозяйка, где подслушала разговор - Чугун недоумевал, но понял, что снова подтвердилась давняя мудрость: и стены имеют уши. В полиции она сказала, что уже на следующий день позвонила домой господину Филову, сообщила его жене то, что услышала, и даже попросила мадам Филову принять ее, если это возможно. Супруга премьера не назначила ей время - наверное, подумала, что кто-то зло шутит. К счастью, никто, кроме хозяйки, не заметил прихода неожиданного посетителя. Чугун только что возвратился от соседа, который сам предложил прервать игру, потому что было уже поздно. "Полпервого", - сказал он и посмотрел на часы. Чугун не знал, что старуха утверждала, будто гость к ее квартиранту пришел в полдвенадцатого вечера. Один из двух ошибался, и это был старший полицейский. Как бы то ни было, но разница в один час давала Чугуну железное алиби, подтвержденное соседом, который стоял на своем: они сели играть в карты в девять тридцать, встали в полпервого и игры не прерывали. Следователь полиции не мог не верить бывшему сотруднику. Кажется, власти каким-то образом все же вышли на мадам Филову, потому что в ходе одного допроса стало ясно, что действительно какая-то доброжелательница звонила ей по телефону. Эта запутанная история должна была все же чем-то закончиться, и потому после длительного раздумья власти решили отправить Чугуна в концлагерь. Они надеялись, что он им понадобится. Не может быть дыма без огня.
Таким образом член боевой группы по имени Чугун оказался в Еникёй. В концлагере собрались интересные люди, которые гордо носили свои поседевшие головы и всем своим поведением внушали оптимизм. Чугун попал в большой университет страданий и знаний, но и тут не задержался. Однажды утром ему приказали собираться в дорогу. Его затребовали из Софии. Это было в конце мал. Двое полицейских конвоировали его в наручниках. Приказ гласил: "Для справки". Полицейские, деревенские парни, постоянно выглядывали из окошка купе и рассуждали об урожае. Каменистая земля вдоль линии не вселяла большой надежды. Хлеба были малорослые, пожелтевшие, и они хвалили только табак. Он не капризен. Хотя бы от него хозяин получит доход. Немецкие фирмы спешили закончить предварительные сделки. Чапрашковы, Тамасян, Картел, большие и маленькие фирмы уже воевали между собой. Полицейский пониже ростом, с грубым, обветренным лицом, думал взять отпуск. Жена без него не сможет убрать поле. Дети ей помогают, но от них толку что от кур на навозной куче. Другое дело - мужская сила. Второй, который, кажется, не так уж любил сельскую работу, молчал, хмуря брови. Когда ему надоело слушать рассказы своего товарища, он глубокомысленно изрек:
- Работу ты мне не хвали. Если будет что-то хорошее, господа первые этим попользуются, не так ли? - И он заговорщически подмигнул Чугуну.
- Работа для трудолюбивых, - неопределенно отозвался Чугун.
- Выкручиваешься… Вы, ученые, все выкручиваетесь, и потому мы не можем набрать силу.
- Как "не можем"… У нас есть все… Полиция… Концлагеря…
- Хватит! Хватит! - оборвал его высокий.
- А разве государство может быть без полиции? - усмехнулся другой.
- И я то же говорю…
Паровоз, покачивая вагоны, мчался вперед, солнце садилось за горами, заалели встречные холмы. Дрема навалилась на всех троих. Чугун нарочно зевал широко и шумно.
- Ну ты и раззявил пасть, - сказал высокий. Вскоре, однако, и он начал позевывать.
- В наших краях есть такая поговорка, - сказал низкий, - не зевай в людях, на всех позевоту нагонишь.
- В наших краях тоже, - кивнул Чугун.
- А ты откуда? - полюбопытствовал низкий.
- От границы…
- От какой?
- От турецкой…
- Э, а я смотрю на тебя и говорю себе, этот человек похож на моего учителя по фамилии Караголев… Вы не родня?
- Родня.
- Какая?
- Он мой отец.
- Так, значит? Он учил меня. Очень хороший человек был.
- Он и теперь хороший.
- А ты, - смутился полицейский, - ты какой? Старший или младший?
- Старший…
- Смотри, как пришлось встретиться.
Чугун отвечал, а мысль его лихорадочно работала. Зачем его могли вызвать? Если кого-либо из группы схватили, он пропал. Опершись спиной на диван, он обдумывал какой-нибудь выход. Проехали Дупницу. Солнце наполовину зашло за горы, небо стало красочно пестрым, как хвост павлина. Чугун задвигался, раз, другой. На третий высокий не выдержал:
- Ты чего ерзаешь?
- Выйти надо…
- Ну, - сказал тот, повернувшись к низкому. - Сведи земляка помочиться…
Они вышли. Чугун впереди, полицейский сзади. В коридоре никого. Поезд, видимо, почти пустой. А может, только один этот вагон. Нарочно. Подошли к клозету. Полицейский не разрешил закрыть за собой дверь. Земляк-то земляк, но для дела еще не совсем потерян, подумал Чугун. Он согнулся, и мысль его снова бешено заработала. "Как быть? Закрыть его в клозете и убить. Нет, только обезоружить". Арестант повернулся и стал застегивать брюки. Полицейский стоял, ничего не подозревая. Чугун мгновенно схватил его, рывком втащил в тесный клозет и, навалившись всем телом, ударил головой об стену. Полицейский потерял сознание. Чугун быстро выхватил у него пистолет, открыл дверь вагона и спрыгнул. Долго лежал в кювете, среди пырея. Пока все складывалось хорошо, а что будет - посмотрим.
Весь вечер шел он по незнакомой местности. На рассвете остановился в лесочке. С каменного хребта открывался хороший обзор, и он лег так, чтобы видеть пустое поле. Где-то вблизи мутно заблестели рельсы на линии. Он-то думал, что далеко ушел от железной дороги, но, к его изумлению, оказалось, что он целую ночь проплутал поблизости. После полудня Чугун услышал выстрелы со стороны Дупницы и поглядел назад. По противоположной горе шли люди в синих мундирах. Они искали его вдали от линии, высчитав, наверное, как далеко беглец мог уйти за это время. Они даже не подозревали, что он находится у них в тылу. Редкая цепь полицейских спустилась в широкую котловину между горами и небольшим скалистым хребтом. Тот, кто стоял спиной к линии, махнул рукой другим, которые были наверху, чтобы они двигались по направлению к дальнему селу. Наверное, они оцепят дома и дворы. Чугун уже с трудом различал синие спины полицейских, которые вскоре исчезли из виду между сельскими домами и садами.
Пока его никто не побеспокоил. Лишь какая-то несчастная черепаха выползла из прошлогодней листвы, и нервы его натянулись так, что, казалось, вот-вот оборвутся. Он хотел бросить ее вниз, но затем передумал. Перевернул ее на спину и взял с собой. Довольно долго она вела себя смирно, но потом принялась царапаться когтистыми лапами, ее голова высунулась из-под панциря, и Чугун ударил по ней дулом пистолета - она спряталась, но ненадолго. Вся эта возня не мешала ему наблюдать за лежащим перед ним полем и вслушиваться в звуки за спиной. Лесок был густой, смешанный с кустарником, и вряд ли кто мог неслышно пробраться через него. Вечером Чугун наткнулся, уколовшись, на черный боярышник и подумал, что останется внизу, но утром, когда рассвело и он увидел скалу, решил добраться до нее. Туда вела узкая козья тропинка, и если тебя преследуют, то ты по ней вскарабкаешься. И он это сделал. Мысли о черепахе усиливали чувство голода, но у него не было ни ножа, ни спичек. Узел с вещами остался в поезде. Не возьмешь же его в клозет.