- Хорошо сказано, гражданин Гулен. Удобрение, в котором столь нуждается почва, - кровь, черная кровь аристократов и федералистов. И я могу обещать от имени великого народа, что этого удобрения будет вдоволь.
Собрание взорвалось рукоплесканиями, вволю потешив тщеславие Карье. Он поднялся, выразил признательность за понимание и, раскрыв объятия, попросил председателя подойти к нему, чтобы принять братский поцелуй. Потом они принялись судить да рядить, как исправить положение, побороть голод и болезни. По мнению Карье, существовал только один путь к цели - сокращение числа ртов, которые надо было кормить. Нужно уничтожить всех больных. Это - кратчайший, решительный путь, пойти которым отважатся лишь люди, не боящиеся ответственности.
В тот же день шестерым узникам тюрьмы Буффе был вынесен смертный приговор за попытку к бегству.
- Откуда мы знаем, - спросил Карье, - что виновных только шестеро? А может, вина лежит на всех заключенных Буффе? Узники поражены болезнью, которой заражают и патриотов Нанта. Они едят хлеб, а его мало. Честные патриоты тем временем голодают. Надо снести головы всем этим проклятым свиньям! - Он распалился, воодушевленный собственным предложением. - Да, это будет полезный шаг. Поспешим же.
Пусть кто-нибудь приведет председателя революционного трибунала!
Председателя привели. Это был знатный горожанин, юрист. Звали его Франсуа Фелиппес.
- Гражданин председатель, - приветствовал его Карье, - власти города Нанта обсудили весьма важные меры. Сегодня вы вынесли смертный приговор шестерым заключенным Буффе за попытку к бегству. Надо отсрочить исполнение приговора и распространить его на всех, кто сидит в Буффе.
Даже такой ревностный революционер, как Фелиппес, не утратил способности мыслить логически и благоговеть перед законом. Подобный приказ, да еще столь цинично высказанный, показался бы ему нелепым, если бы не был таким жестоким.
- Но это невозможно, гражданин представитель, - ответил он.
- Невозможно? - прорычал Карье. - Глупое слово. Управа хочет, чтобы все поняли, что это возможно. Священная воля великого народа…
- Во Франции, - бесцеремонно прервал его Фелиппес, - нет закона, по которому можно отсрочить исполнение смертного приговора.
- Нет закона? - От удивления у Карье отвисла челюсть. Он слишком опешил, чтобы сердиться.
- Кроме того, - невозмутимо продолжал Фелиппес, - все остальные заключенные не повинны в преступлении, за которое приговорены эти шестеро.
- Ну и что? - гаркнул Карье. - В прошлом году я ехал верхом на ослице, так даже она была разумнее вас. Господи, да причем тут все это?
Но у Фелиппеса нашлись единомышленники среди членов собрания, такие, которые, не набравшись смелости выступить самостоятельно, все же отважились поддержать человека, столь храбро высказавшего их общее мнение.
Столкнувшись с сопротивлением, Карье вскочил и затрясся от ярости.
- Мне кажется, - прошипел он, - что укоротить на голову надо бы не только мерзавцев, сидящих в Буффе, но и кое-кого еще. Ради пользы нации. Своей нерасторопностью и трусостью вы вредите общему благу. Да сгинут все негодяи!
И тут ему принялся подпевать смазливый молодчик по имени Робен:
- Патриоты сидят без хлеба! Так не лучше ли умертвить мерзавцев, чтобы не жрали хлеб патриотов?
Карье погрозил собравшимся кулаком.
- Слышите, вы, подонки! Я не могу миловать тех, кого заклеймил закон.
Он употребил неудачное слово, к которому Фелиппес тут же прицепился.
- Истинная правда, гражданин представитель, - сказал он. - И что касается узников Буффе, то вам придется подождать, пока закон не заклеймит их.
И с этими словами он покинул зал таким же твердым шагом, каким вошел, не обращая внимания на поднявшийся ропот.
Когда Фелиппес удалился, представитель вновь бросился в кресло, кусая губы от досады.
- Этот парень когда-нибудь тоже кончит на гильотине, - проревел он.
Однако Карье был рад избавиться от Фелиппеса и не хотел бы, чтобы тот вернулся. Он заметил, что упрямство юриста укрепило слабое сопротивление некоторых членов собрания. И если он, Карье, хочет добиться своего, то пусть уж тут лучше не будет законопослушного председателя революционного трибунала.
И в конце концов ему удалось настоять на своем, однако лишь после того, как он впал в неистовство и сокрушил руганью и оскорблениями тех немногих, кто осмелился возражать против этого плана массовой бойни.
Он ушел, лишь когда было условлено, что собрание немедленно приступит к выборам членов суда присяжных, которые составят список всех заключенных нантских тюрем. Подготовив такой список, присяжные должны передать его комитету, который знает, что делать, ибо Карье достаточно ясно выразил свои намерения. Первой неотложной мерой, которая отведет от города многочисленные беды, станет немедленное уничтожение заключенных тюрем Нанта.
Наутро, на самой заре промозглого декабрьского дня, комитет, заседавший всю ночь под председательством Гулена, передал список из примерно пятисот имен заключенных генералу Буавену, коменданту Нанта, вместе с приказом без малейшего промедления собрать этих людей, отвести их в Лепероньер и расстрелять.
Но Буавен был солдатом, а солдаты - не санкюлоты. Он отнес приказ Фелиппесу и заявил, что не намерен выполнять его. Фелиппес, к удивлению Буавена, согласился с ним. Он отправил приказ обратно в комитет, объявив его вопиюще незаконным и напомнив властям, что нельзя убивать ни одного заключенного, независимо от того, кто отдал приказ. Казнь возможна только по приказу, следующему за решением трибунала.
Члены комитета, напуганные непреклонностью председателя революционного трибунала, не посмели упорствовать, и дело застыло на мертвой точке.
Узнав об этом, Карье разразился бранью, совершенно непригодной для воспроизведения в книге. Он бушевал как безумец при мысли о том, что какой-то крючкотвор, адвокатишко осмелился стать на его пути - его, высочайшего представителя великого народа!
Случилось так, что пятьдесят три священнослужителя, которых привезли в Нант несколькими днями раньше, сидели под навесом складов в ожидании размещения в тюрьме, и их имена еще не были внесены в списки. Дабы потешить уязвленное самолюбие, Карье велел дружкам из Общества Марата прикончить их.
Ламберти, главарь маратистов, спросил Карье, как это сделать.
- Как? - проворчал тот. - Очень просто, друг мой. Швырните этих свиней в реку и избавьтесь от них. Во Франции этой мрази и без них хватает.
Однако этим приказы представителя Конвента, похоже, не исчерпывались. Их подлинный текст и способ исполнения известны нам из письма, присланного им в Конвент. В письме говорится, что пятьдесят три несчастных священнослужителя, "содержащиеся в заточении на барже, стоявшей у берега Луары, были поглощены рекой". В постскриптуме он прибавил: "Луара - самая революционная река на свете!"
Конвент не обманывался насчет истинного смысла этих слов, и когда Карье узнал, что его письмо было встречено рукоплесканиями в Национальном собрании Франции, он обнаглел настолько, что решил более не связывать себя юридическими ограничениями, преграждавшими путь к цели. И, в конце концов, то, чего не может сделать революционный комитет как официальное ведомство, вполне выполнимо при помощи верных и не очень разборчивых друзей из Общества Марата. Уж они-то не попадут под влияние Фелиппеса!
Общество Марата было полицией революционного комитета. Набирали в него санкюлотов самого низкого пошиба, нантских подонков. Командовал полицией мерзавец по имени Флери, а создал ее сам Карье с помощью Гулена.
Ночью 24 Фримера Третьего года Республики (14 декабря 1793 года по старому стилю), в субботу, Флери собрал десятка три своих молодчиков и привел их во дворец Комте, где уже ждали Гулен, Башелье, Гранмазон и еще несколько членов комитета, всецело преданных Карье. От этих людей маратисты и получили официальные указания.
- В тюрьмах свирепствует моровая язва, - сообщил им Гулен, - и этому надо положить конец. Посему нынче же ночью вы отправитесь в тюрьму Буффе, откуда заберете узников. Вы отведете их на набережную Ля-Фосс, а оттуда их отвезут по воде на Бель-Иль.
В одной из камер старой убогой тюрьмы Буффе лежал на соломе торговец яйцом и птицей, арестованный года три назад по обвинению в конокрадстве и с тех пор всеми позабытый. По его собственной версии, какой-то малознакомый человек доверил ему продать краденую лошадь. Торговец был пойман с поличным.
Вполне обычная история, рассказанная много раз, почти не поддающаяся опровержению. Поэтому весьма возможно, что торговец был именно тем, за кого себя выдавал. Тем не менее судьба избрала его своим слепым орудием. Звали торговца Лерой и, по его собственному утверждению, он был убежденным патриотом. Ну, а конокрадство, разумеется, одно из ярчайших проявлений революционности.
Часов в десять вечера Лерой пробудился от шума, весьма необычного в этой мрачной каменной могиле. Обрывки непристойных песен, взрывы дикого хохота свидетельствовали о том, что в тюрьме идет разнузданная попойка. Гуляли, как показалось Лерою, во внутреннем дворе тюрьмы, в караулке.
Лерой сполз с сырого тюфяка и, подойдя к двери, прислушался. Ясно было, что сторож Лакуэз развлекает своих дружков и угощает их на славу. Скорее всего, приятели Лакуэза уже упились. Что бы это значило, черт возьми?
Вскоре его любопытство было удовлетворено в полной мере. На каменной лестнице послышались тяжелые шаги, стук деревянных сабо, лязг оружия; решетку его камеры залил свет, который становился все ярче.
Кто-то гнусавым пьяным голосом распевал "Карманьолу", брякали ключи, скрежетали отодвигаемые засовы, распахивались двери. Шум нарастал. Сквозь этот гам до Лероя донесся глумливый голос надзирателя:
- Идемте, покажу вам своих птичек в клеточках. Пошли, поглядим на милых пташек!
Лерой встревожился: в этом веселье ему почудилось нечто зловещее.
- Вы, все, вставайте! - пролаял надзиратель. - Вставайте и собирайте свое барахло! Вы отправляетесь в путешествие! Шевелитесь, лежебоки! Живо!
Наконец, распахнулась и дверь камеры Лероя, и он увидел перед собой горстку пьяных головорезов. Один из них, верзила в красном колпаке, с длинными черными усами, держал на согнутой руке моток веревки. Он бросился на узника. Торговец был проворным и ловким юношей, но его сковал страх. Оробев, он покорно позволил вывести себя из камеры. Да и благоразумие подсказывало, что сопротивляться не стоит.
Он шел по каменному коридору и на каждом шагу видел, как его товарищей по неволе вытаскивают из камер и гонят вниз. Возле лестницы стоял изрядно подвыпивший молодчик. Он держал в руках список и выкликал имена, которые нелепо коверкал. Обязанности свои он исполнял в мерцании свечи, которую держал другой, не менее пьяный головорез. Они подпирали друг друга, и покачивающаяся парочка являла собой нелепое, гротескное зрелище.
Лерой безропотно позволил свести себя вниз по лестнице и очутился возле будки стража ворот, где увидел полдюжины маратистов. Те сидели за столом, уставленным бокалами с вином. Полицейские бранились, галдели, пели и осыпали каждого заключенного пошлыми насмешками. В комнатке царил кавардак. Лампада была разбита вдребезги, по полу растеклась лужа вина из опрокинутой бутылки. На скамье у стены рядком сидели заключенные, другие вповалку лежали на полу, и все они были связаны.
Двое полицейских бросились к Лерою и быстро обыскали его, вывернув карманы. Увидев, что они пусты, маратисты осыпали узника грязными ругательствами. Лерой видел, как точно такой же процедуре подвергаются и остальные заключенные. У них отбирали деньги, книги, часы, кольца, пряжки - все, представлявшее хоть какую-то ценность. С одного священника какой-то босоногий негодяй стащил даже башмаки.
Когда полицейские стали вязать Лерою руки, он поднял глаза. По его собственному признанию, он не на шутку струхнул.
- Зачем это? - спросил узник. - Меня ведут на смерть?
Маратисты велели ему не задавать вопросов, подкрепив свой запрет проклятием.
- Умертвив меня, вы убьете верного республиканца, - заявил им Лерой.
Высоченный детина со свирепой физиономией и злющими черными, будто стеклянными, глазами бросил на него косой взгляд сверху вниз.
- Слушай, болтливый дурак, нам не нужна твоя жизнь. Довольно с нас и твоего добра.
Это был Гранмазон, строитель оград и некогда знатный человек. Он ужинал с Карье и только что прибыл в Буффе вместе с Гуленом. Увидев, что дело движется медленно, Гранмазон принялся торопить полицейских.
- Ладно, брось этого парня, Жоли. Он и так крепко связан. Поднимись и приведи остальных. Пора в путь… пора…
Связанного Лероя отпихнули прочь, и он уселся на пол. Торговец огляделся. Рядом какой-то старик умолял дать ему воды. Мольба была встречена презрительным хохотом.
- Воды! Клянусь святой гильотиной, он просит воды! - Пьяные санкюлоты впали в неистовое веселье. - Потерпи, приятель, потерпи. Успеешь еще нахлебаться вволю. Тебя ждет громадный кубок!
Вскоре будка была набита узниками до отказа, и толпа запрудила все проходы. Появился Гранмазон. Он на чем свет стоит клял маратистов за нерасторопность и постоянно напоминал им - вот уже целый час без умолку - о том, что пора отправляться, поскольку начинается отлив.
Понукаемые им, Жоли - черноусый верзила в красном колпаке - и еще несколько молодчиков из Общества Марата принялись связывать узников в цепочки человек по двадцать. Их вывели на холодный двор, и здесь Гранмазон в сопровождении человека с факелом в руках прошел вдоль рядов, пересчитывая пленников. Результат подсчета привел его в бешенство.
- Сто пять! - заорал он и грязно выругался. - Вы торчите здесь почти пять часов, и за это время успели спутать лишь сто пять преступников! Мы что, вечно будем тут возиться? Говорят вам, начинается отлив. Давно пора отправляться.
Страж ворот Буффе, Лакуэз, чье угощение помогло прислужникам комитета столь безобразно распоясаться, тут же подбежал и заверил Гранмазона, что связаны все, кто сидел в его тюрьме.
- Все? - воскликнул опешивший Гранмазон. - Но ведь по списку их должно быть почти две сотни. - И он завопил:
- Гулен! Эй, Гулен! Где Гулен, черт возьми?
- Список составлялся на основе учетной книги, - сказал ему Лакуэз. - Но вы упускаете из виду, что многие узники недавно умерли: у нас тут была лихорадка. А еще несколько человек сейчас в лазарете.
- В лазарете? Вот-те на! Ну-ка, кто-нибудь, поднимитесь и притащите их. Мы отвезем их туда, где всех вылечат!
Он окликнул изысканного Гулена, который приближался к ним, кутаясь в плащ, и проворчал:
- Вот тебе первые любители хорошей бани. Сто с лишним свиней.
Гулен повернулся к Лакуэзу.
- Как вы поступили с пятнадцатью разбойниками, которых я прислал к вам сегодня вечером?
- Но они только сегодня прибыли в Нант, - ответил Лакуэз, совершенно не понимая смысла всех этих необычайных событий. - Их еще не занесли в книгу, даже не досмотрели.
- Я спрашиваю, как вы с ними поступили? - зашипел Гулен.
- Отвели наверх.
- Тогда приведите. Они ничем не лучше остальных.
Вместе с пятнадцатью новичками и приблизительно дюжиной больных общее число узников составило около ста тридцати человек.
Маратисты, получившие подкрепление из национальных гвардейцев, выступили из тюрьмы часов в пять утра. Побоями и проклятиями подгоняли они своих несчастных жертв.
Запястье торговца было привязано к руке молодого монаха ордена Капуцинов, который безвольно плелся вперед, смиренно понурив голову и шевеля губами. Похоже, он бормотал молитвы.
- Как ты думаешь, что они с нами сделают? - вяло спросил Лерой и увидел, как глаза капуцина тускло блеснули во мгле.
- Не ведаю, брат мой. Вверь себя Господу и будь готов ко всему, что тебя ждет.
Для человека, каким был Лерой, ответ этот прозвучал малоутешительно. Ковыляя, он двинулся дальше. Они вышли на площадь Буффе, посреди которой смутным контуром маячила красная гильотина, и направились к набережной Турвиль. Оттуда их провели вдоль реки по всей набережной Ля-Фосс. Узников начал охватывать страх, кое-кто стал роптать, но оплеухи и уверения, что их повезут на Бель-Иль, тут же положили конец этому ропоту. Узникам сказали, что им предстоит возводить на острове крепость.
Торговец решил, что это похоже на правду. Новость утешила его куда лучше, чем утешила бы любая молитва. Впрочем, он уже давно разучился молиться.
Пока они шли по набережным, в домах нет-нет да и приоткрывались окна. Любопытные высовывали головы, но тотчас же опять прятались от греха подальше.
Наконец на Кале Робен всех согнали в сарай, двери которого выходили к реке. У сарая стоял большой лихтер. В свете факелов было видно, как на палубе суетятся с полдюжины корабельных плотников; слышался стук молотков и визг пил.
Те из пленников, что стояли ближе к барже, поняли, что там творится. В борту судна выпиливали два широких порта. Плотники забивали один из них досками. Узники заметили, что сейчас эти порты находятся выше ватерлинии, но, когда судно будет загружено, их обязательно зальет водой. Осознав, какая страшная судьба уготована им, несчастные вновь почувствовали панический страх. В памяти всплыли обрывки разговоров и мрачные шутки, которыми обменивались маратисты в Буффе. Их смысл в одно мгновение стал понятен всем. Охваченные тревогой, узники извивались, роптали, вопили о пощаде и исторгали яростные проклятия.
На обреченных дождем посыпались удары. Но тщетно старались надсмотрщики вновь утихомирить их своей басней о постройке крепости на Бель-Иле. Один из пленников в отчаянии сумел разорвать свои путы и, воспользовавшись переполохом, исчез. Гранмазон с подручными искали его четверть часа, но так к не нашли. Вероятно, они бы искали его всю ночь, но тут какой-то человек в черном плаще и круглой шляпе, стоявший рядом и беседовавший с Гуленом, строго сказал:
- За дело, приятель. Черт с ним! Мы его еще поймаем. Скоро рассвет. Ты и так уже потерял много времени.
Это был Карье, явившийся, чтобы лично проследить за исполнением своего приказа. По его команде Гранмазон приступил к погрузке. К борту лихтера подали трап, по которому обреченным предстояло спускаться на палубу. Связывавшие их веревки стянули туже, но оставили только на запястьях. Узникам велели грузиться. Однако поскольку они не торопились подчиниться, а некоторые отпрянули назад, закричали и застонали, моля о пощаде, Гранмазон и Жоли стали хватать их за воротники, подталкивать к краю причала и втискивать в трюм, ломая несчастным руки и ноги. Сочтя, что такой способ погрузки позволяет сэкономить время, от трапа и вовсе отказались.
Лерой должен был быть брошенным на борт одним из последних. Он упал на вздымающуюся и копошащуюся груду человеческой плоти, постепенно оседавшую на дно лихтера. Люки над головой закрыли и заколотили гвоздями. По странной случайности Лерой и молодой капуцин, рядом с которым он шел в цепочке, до сих пор оставались вместе. Тут, в суматохе и темноте, оглашаемой стонами и криками, Лерой вдруг услышал голос юного прелата, призывавшего остальных к молитве.