В блистательном, залитом июльским солнцем Брюгге кипела жизнь. В то время город был всемирной ярмаркой, центром мировой торговли. За его стенами размещались десятки иностранных торговых домов и не меньшее количество посольств иноземных государств. В течение одного дня здесь можно было услышать все языки мира. Они звучали на широких оживленных улицах среди величественных зданий, каких вы не встретили бы в других европейских городах. В порт прибывали тяжело груженные торговые суда из Венеции, Генуи, Германии, из стран Балтики, из Константинополя и Англии, а на переполненных рынках толпились, покупая и продавая различный товар, ломбардийцы и венецианцы, левантийцы, тевтонцы и саксонцы.
Миновал полдень, и огромная колокольня, возвышавшаяся над герцогским замком, отбрасывала тень на многолюдную площадь. Среди многоязычного гомона толпы выделялись звук рога и крики: "Герцог! Герцог!"
Показалась пышная кавалькада из сорока примерно всадников, продвигавшихся медленным шагом. Это двор герцога возвращался в замок после охоты. Над толпой горожан воцарилась тишина. Народ почтительно расступился, и вместо человеческих голосов теперь слышался лишь стук копыт о булыжники, перезвон соколиных колокольчиков, лай охотничьих собак и звук того рога, который первым возвестил о прибытии герцога.
Это была пышная процессия, в которой переливались все цвета радуги в одежде ее участников. Здесь были вельможи в шелках и бархате всевозможных оттенков и сапогах из тончайшей испанской кожи, дамы в нарядных головных уборах с развевающимися вуалями, в вышитых накидках, ниспадавших до брюха их лошадей в роскошной сбруе.
По обе стороны процессии шли конюхи и егеря и вели охотничьих собак.
Горожане вытянули шеи, и левантийский торговец заспорил с ломбардийцем о том, сколько стоит все это великолепие. Затем появился сам юный герцог. Его черный камзол резко контрастировал с окружавшим блеском. Он был невысок, но производил впечатление сильного человека благодаря прекрасному сложению. На худом загорелом лице выделялись живые глаза. Рядом с ним на белой лошади ехал юноша, одетый с ног до головы в шелк цвета пламени; его красивую золотоволосую голову покрывала островерхая черная бархатная шляпа, на левом запястье сидел сокол с колпачком на голове. За спиной юноши на черной ленте висела маленькая лютня. Он радостно смеялся, являя собой воплощение молодости и веселья.
Процессия медленно продвигалась по направлению к Принцессхофу, резиденции герцога. Кавалькада уже почти пересекла площадь, когда внезапно раздался женский голос, громкий и возбужденный:
- Я прошу справедливости, герцог Бургундии! Нарушены мои законные права!
Этот крик испугал вельможных всадников, и они на мгновение утратили свое веселье.
Одетый в красное юноша, скакавший рядом с герцогом, повернулся в седле посмотреть, кто это так жалобно кричит, и увидел Сапфиру Данвельт.
Она была в трауре, лицо ее закрывала черная вуаль, лишь подчеркивая красоту, которую немедленно оценил острый юношеский взгляд. По ее внешнему виду и количеству окружавших ее слуг молодой человек понял, что женщина богата; ее горестная мольба тронула его жизнерадостную поэтическую душу. Положив руку на плечо герцога, он слегка сжал его, и тот осадил коня.
- Чего ты просишь? - любезно спросил Карл.
- Справедливости! - только и ответила она, печально, но настойчиво.
- Надеюсь, твое желание будет исполнено, - серьезно ответил герцог, - но я не могу заниматься этим делом в седле, посреди улицы. Следуй за нами. - И ускакал вперед.
Она пошла за ним в Принцессхоф, сопровождаемая своими конюхами и служанкой Катариной. В большом зале замка ей пришлось подождать в толпе конюших и егерей, осушавших кубки, присланные им герцогом. Она стояла поодаль, погруженная в печальные размышления, и никто не обращал на нее внимания. Наконец камергер пригласил ее пройти к герцогу. Тот ждал ее в большой, но скромно обставленной комнате. На герцоге был черный с позолотой камзол, отороченный мехом. Он сидел в высоком дубовом кресле, обитом кожей. За его спиной стоял, приняв изящную ленивую позу, все тот же симпатичный юноша, одетый в красное, который только что скакал бок о бок с герцогом.
Сапфира рассказала потрясающую историю, стоя перед ними со сложенными руками, потупив взор. Слушая ее, герцог все больше и больше хмурился. Но в его взгляде читалось скорее недоверие, чем гнев.
- Ринсольт?! - воскликнул он, когда она закончила. - Говоришь, это сделал Ринсольт?
В его голосе слышалось сомнение и ничего более.
Юноша, стоявший за спиной Карла, негромко рассмеялся и переменил позу.
- Ты удивлен? А разве можно было ожидать от тевтонской свиньи чего-то иного? Меня-то он не смог бы обмануть, ведь он…
- Помолчи, Арно! - коротко бросил герцог и обратился к женщине: - Это очень, очень тяжкое обвинение. И брошено оно человеку, которому я доверяю и которого ценю, иначе я не назначил бы его на тот пост, который он сейчас занимает. У тебя есть доказательства, женщина?
Она протянула ему лист пергамента, подписанный ордер на освобождение Филиппа Данвельта из тюрьмы.
- Тюремщик Миддельбурга подтвердит вашей светлости, что, когда я принесла этот приказ, мой муж был уже повешен. То же самое скажет и моя служанка Катарина, которая приехала со мной. Есть еще несколько слуг, которые могут засвидетельствовать невиновность моего мужа. Капитан Ринсольт не сомневался в ней.
Изучив пергамент, герцог стал серьезен и задумчив.
- Где ты остановилась? - спросил он.
Женщина ответила.
- Жди там, я призову тебя, - велел он ей. - Ордер останется у меня. Будь уверена: правосудие свершится.
Тем же вечером в Миддельбург отбыл курьер с приказом Ринсольту явиться в Брюгге, и самонадеянный германец немедленно отправился в путь, не подозревая о причине вызова, уверенный в том, что герцог, любивший храбрецов, осыплет его очередными милостями. Храбрость Ринсольта проявилась, быть может, ярче всего в тот миг, когда герцог без всякого предупреждения предъявил ему обвинение в совершенном злодействе.
Германец был удивлен, но не испугался. Одним фламандским бюргером больше, одним меньше - какая разница? А чего стоила честь фламандки? Солдату, доблестному воину, не пристало об этом задумываться. Это был лишь каприз - Ринсольт был столь же туп, сколь и жесток, и считал свой поступок таким незначительным грехом, что даже не видел смысла отпираться. Герцог, который умел быть очень хитрым, сразу все понял и, выказав едва ли не одобрение, заставил Ринсольта выдать себя с головой.
- Значит, этот Филипп Данвельт, быть может, был невиновен?
- Он на самом деле был невиновен: вскоре мы схватили настоящего мятежника, носящего такое же имя, - спокойно ответил комендант. - А тому бедняге не повезло, но…
- Не повезло! - в приветливых до сих пор интонациях герцога внезапно зазвучали стальные нотки. Он встал с кресла.
- Не повезло! И это все, что ты можешь сказать, пес?
- Отдавая приказ повесить его, я считал его виновным, - пробормотал ошеломленный капитан.
- А это что? Отвечай: что это? - И герцог помахал перед носом Ринсольта подписанным им приказом.
Капитан побледнел, в его взгляде появился страх.
- Разве такое ты должен был вершить правосудие моим именем в Миддельбурге? Ты опозорил и обесчестил мое имя! Если ты считал его виновным, то почему и с какой целью подписал эту бумагу? Молчи! Я знаю твою цель! И почему, добившись своего, ты не сдержал слово и не выполнил своего обязательства в этой грязной сделке?
Ринсольту нечего было ответить. Он был напуган и разозлен одновременно. Все это казалось раздуванием из мухи слона.
- Я… я хотел найти компромисс между справедливостью и…
- И своей похотью, - закончил его мысль герцог. - Ах ты, германская собака! Ей-Богу, следовало бы укоротить тебя на голову.
- Но, господин мой, - протестующе воскликнул Ринсольт.
- Ты грязно поступил с женщиной, - сказал герцог, глядя на капитана. - Чем ты возместишь ей потерю? И чем ты способен ее возместить? Конечно, я могу бросить к ее ногам твою мерзкую голову. Но разве этим исправишь содеянное?
Внезапно капитан почувствовал надежду, причем весьма согревающую его, потому что он находил Сапфиру восхитительной женщиной.
- Ну что ж, - медленно произнес он, - я сделал се вдовой, и я же могу сделать ее замужней женщиной. Сам я никогда не думал о женитьбе. Но если ваша светлость считает брак достаточным возмещением, то я согласен.
Герцог хотел что-то сказать, но промолчал. Выражение его лица вновь изменилось. Он прошел в дальний угол комнаты, склонив голову набок и размышляя. Потом повернулся и сказал капитану:
- Пусть будет так. Хотя это и не исчерпает твоей вины, но большего ты сделать не в силах. Это до некоторой степени восстановит ее доброе имя, отнятое тобой. Ты должен жениться на ней не позже, чем через неделю. Если она не согласится, тебе придется худо.
Сапфира не хотела соглашаться - скорее предпочла бы смерть, - если бы не настойчивость герцога, которую он проявил в беседе с нею с глазу на глаз. Итак, почти убежденная, что это в некоторой степени восстановит ее честь, бедная женщина, ни жива ни мертва, позволила отвести себя к алтарю часовни герцога и, едва ли соображая, что творит, вышла замуж за Клаудиуса Ринсольта - человека, которого она, казалось бы, должна была ненавидеть и презирать больше, чем кого бы то ни было во всем мире.
Ринсольт в общем-то был удовлетворен исходом дела и приказал устроить по поводу бракосочетания роскошный пир. Но когда капитан и его молодая жена, повисшая в полуобморочном состоянии на его руке, шли от алтаря, герцог взял Ринсольта за плечо.
- Это еще не все, - сказал он, - следуйте за мной.
Новобрачных привели в большой зал Принцессхофа, где собрался весь двор - поздравить их, - подумал германский капитан. За широким столом сидели два писаря с перьями и бумагами. К тому же столу подошли герцог и Арно, одетый на этот раз во все голубое, и Карл потребовал тишины.
- Капитан Ринсольт, - серьезно и спокойно проговорил он, - то, что вы сделали, хорошо, но недостаточно. Принимая во внимание обстоятельства вашей женитьбы, а также ставшие нам известными ваши образ мысли и понятия о чести, мы решили, что необходимо принять меры предосторожности. Если вы задумаете бросить жену, это обойдется вам очень дорого.
- Я и не собираюсь… - начал было Ринсольт, который терпеть не мог наставлений.
Герцог жестом велел ему замолчать.
- Не прерывайте меня, - резко бросил он. - Вы богатый человек, Ринсольт, благодаря милостям, которыми я одаривал вас с тех пор, как вытащил из германских трущоб и сделал тем, что вы сейчас из себя представляете. Итак, вот документ, согласно которому вы завещаете все, чем на сегодняшний день владеете - все это перечислено здесь же, - своей жене. Завещание вступает в силу в случае вашей смерти либо развода. Прошу вас подписать документ.
Капитан какое-то мгновение колебался. Этот договор мог связать ему руки. Герцог был явно несправедлив. Однако, перехватив спокойный и твердый взгляд Карла, Ринсольт шагнул к столу и взял из рук писаря бумагу.
Он понял, что выбора нет. Это - ловушка. Что ж, придется смириться. Он склонился над столом и начертал на бумаге свою корявую подпись солдата.
Писарь присыпал чернила песком и протянул документ герцогу. Бросив взгляд на подпись, Карл расписался сам и отдал документ супруге капитана, все еще не пришедшей в себя.
- Берегите это, - сказал он ей. - Эта бумага - мой свадебный подарок.
Глаза Ринсольта сверкнули. Если документ будет храниться у жены, то еще не все потеряно! Однако ему тут же пришлось забыть об этом.
- Отдайте мне свою шпагу, - потребовал Карл.
Удивленный капитан вытащил оружие и протянул его своему господину. Тот взял шпагу и на его лице мелькнула суровая улыбка. Он внимательно осмотрел оружие, держа его одной рукой за эфес, а другой - за острие клинка. Внезапно он согнул правое колено и, плашмя положив на него клинок, разломил его надвое.
- Бесчестный клинок! - сказал он, отбрасывая обломки. И, указав на Ринсольта, приказал: - Уведите его! Пошлите к нему священника. Даю ему полчаса на исповедь, а затем его голова будет поднята на пике над крышей замка. Пусть все видят, какова справедливость герцога Бургундского!
Германец взревел, как раненый бык, и рванулся было вперед, но стражники потихоньку подобрались к нему сзади и схватили его. Сапфира была освобождена от уз брака, на которые герцог Бургундский Карл и не думал ее обрекать.
Ночь душителей. Иоанна Неаполитанская и Андрей Венгерский
При этих словах в тупых бычьих глазах Андрея мелькало нечто, напоминавшее мысль, и румянец оживлял его обычно ничего не выражающее лицо. Это был белокурый гигант с бледным невыразительным, несмотря на правильные черты, лицом и холодным неприятным взглядом. Рядом с лощеными неаполитанцами он выглядел грубым неотесанным мужланом, каковым они его и считали. Монах Роберт поддержал совет герцога Дурацуо, и Андрей неуклонно следовал ему. Он отдал распоряжение освободить заключенных из тюрьмы, оказывал почести своим венгерским приверженцам и таким неаполитанским вельможам, как герцог Альтамура, бывшим в оппозиции ко двору. По отношению к королеве он выказывал полное пренебрежение. Это привело, как и рассчитывал проницательный Карл, к тому, что наиболее влиятельные представители неаполитанской знати, поддерживавшие королеву, составили заговор против Андрея.
Дебют удался, а поведение самой Иоанны позволило Карлу оживить партию.