Повторяю один раз. Трусов и самострелов буду расстреливать на месте! Если курванусь я, можете расстрелять и меня!
Вольно! Разойдись!
* * *
В общем пополнение было как обычно. В основном жители сел и хуторов. У большинства образование 4–5 классов. Почти все 1922-24 годов. Среди них, лишь человек двадцать уже повоевавших. Среди них разжалованный лейтенант - зенитчик, чья батарея сбила свой самолёт - разведчик. Сержант - танкист, с обгорелым лицом, утопивший во время переправы свой танк. Разухабистый старшина - интендант, промотавший казённое имущество. В том же строю сержант Владимир Некрасов, награждённый за Сталинград орденом Ленина.
В госпитале он слегка выпив по случаю выздоровления и скорой выписки чуть не пристрелил из трофейного "Вальтера" кладовщика, "потерявшего" его офицерские сапоги.
Сапоги после этого нашлись, а вот сам Некрасов получил месяц штрафной.
Для всех остальных все было внове - строевая и стрелковая подготовка, оружие. Они не умели практически ничего - ни рыть окопы, ни ползать по-пластунски.
Во что бы то ни стало за несколько дней из этих разрозненных людей нужно было сделать боевое подразделение.
Пользуясь передышкой по приказу командира роты провели трёхдневную боевую подготовку.
Помковзвода, бывший старшина-разведчик Скиба, построил роту.
- Сейчас мы, - сбивчиво заговорил он, - займемся приёмами… этой самой… тактико-строевой подготовки. Значица так: перебежки и переползания по-разному - и по-пластунски, на карачках, и… - окончательно сбившись, замялся Скиба. - Ну и вообще будем учиться, как надо в бою перебегать и переползать.
Старшина откашлялся, набрал полную грудь воздуха.
- Первый взво-оооод! Два шага вперед! Ложись! - и, растягивая слова, пропел: - Огневая позиция - прямо сто метров, у куста. По пластунски - вперед!
Матерясь и проклиная судьбу штрафники поползли вперёд, задирая зады.
- Ниже жопу! Ниже, - орал Скиба на штрафников. - Куда зад отклячил?! Оторвет осколком на хрен, будешь без жопы!
Но это не помогало. Всё было бесполезно.
Тогда Половков приказал натянуть колючую проволоку и ползать под ней. Острые колючки царапали спины, впивались в кожу, рвали телогрейки. Дело пошло. Теперь штрафники ползали старательно прижимаясь к земле.
- Це ж, совсем другой табак! - Кричал помковзвода, - к земле надо прижиматься, как к мамкиной сиське. Она родная никогда не предаст. И защитит! И согреет! И в неё же нас закопают!
Пользуясь небольшой передышкой по приказу командира роты провели недельную боевую подготовку. Разбирали и собирали оружие, в том числе и трофейное, стреляли в цель, учили колоть штыком и бить прикладом.
Их вывели в поле и поставили в цепь. Бежать вперёд нужно было с криками "За Родину, вперед! Ура!". Сначала все бегали с удовольствием. Слышалось дружное "ура-аааа"!
Через час-другой бегать надоело. Все устали, пот бежал между лопаток.
Крики "Ура"! стали тише. Наконец смолкли совсем.
Клёпа захромал. Гулыга яростно матерился:
- В рот коня коляпотя и нахер я намазался на эту шнягу!
Клёпа глубокомысленно заметил:
- Лучше всех в нашем колхозе работала лошадь, но председателем она всё же так и не стала…
Роту повели в поле, стрелять по мишеням.
Занятия проводил командир взвода Голубенко.
Старший лейтенант молча обошел строй.
- Кто ещё не стрелял - два шага вперед! - скомандовал он.
Никто не шевельнулся.
- Ну!.. Кто ещё не стрелял? Говори смело.
Рота молчала.
- Выходит, все стреляли. Отлично. Сейчас проверим. Вот ты стрелял? - неожиданно спросил он кривоногого крепыша с недобрым прищуром глаз.
- Стрелял, лейтенант. Только не из винта… из обреза. Легавого из него завалил.
- Как легавого? В своего стрелял?..
- Так какой же он свой?.. - по лицу штрафника скользнула улыбка. - Легавый он и есть, легавый. Хуже фашиста".
Рота загомонила, зашевелилась.
Младший лейтенант махнул рукой. Приказал окапываться.
* * *
Штрафники лежали в неглубоких окопчиках. Перед каждым стоял фанерный щит, на котором черной краской был нарисован немецкий солдат в каске с рогами. Щиты стояли метров за пятьдесят от окопчика. Пули стрелков ложились неровно, а то и вовсе свистели мимо. Выстрелы громыхали громко, отдаваясь эхом в перелеске, черневшем на краю поля-стрельбища. Потом по очереди вели огонь из пулеметов по тем же самым мишеням, только теперь мишени стояли не в шеренгу, а были разбросаны по полю в беспорядке.
Стрелять штрафникам нравилось. Жаль, что только по мишеням. Давно уже хотелось стегануть в кого - нибудь, хоть в человека, хоть чёрта, хоть в Бога!
От выстрелов с окрестных деревьев поднималось вспугнутое воронье. Недовольно каркая, птицы кружили над полем.
От гранат все шарахались, как черт от ладана. Боялись.
Взвод сидел на пригорке, и младший лейтенант Голубенко рассказывал об устройстве гранаты.
В роте уже были недавно принятые на вооружение гранаты РГ-42, которые отличались предельно простой конструкцией и взводный старался объяснить устройство гранаты таким же простым языком.
- Запомните товарищи переменники, цилиндрический корпус гранаты РГ-42 представляет собой тонкостенную консервную банку, внутри которой находится заряд взрывчатки массой 110 граммов. Радиус разлёта осколков составляет 25–30 метров.
Её использование настолько же просто, как и использование скалки в домашнем хозяйстве.
Тут вмешивался помкомвзвода.
- Швыдченко, а ну не спать! Радуйтесь фурманюги, что гениальные советские учёные оружейники придумали это чудо оружие для таких раздолбаев, как вы.
Командир взвода переждав смех, продолжал:
- Ещё два года назад на вооружении Красной армии стояла граната РГ-33, в которой перед использованием нужно было взвести пружину в рукоятке, потом поставить на предохранитель, вложить в неё запал, а перед броском освободить предохранитель на ручке. За счёт взмаха внешняя часть рукоятки с ударником соскакивала с боевого взвода и накалывала капсюль запала.
Сколько из-за этой хитрой механики подорвалось бойцов, не перечесть. А здесь всё очень просто. Разогнул усики, дёрнул за колечко. Кинул. Ясно?
Голубенко подкинул гранату в воздухе. Ловко поймал её.
- Скиба продемонстрируйте!
Помощник командира взвода обозначил на бровке оврага вражеский окоп, отошел на какое-то расстояние, побежал на воображаемого врага, выдернул кольцо и на ходу метнул гранату. Граната попала в окоп.
Ухнул взрыв, и фонтанчик черной земли поднялся над полем.
- Чеку сорвал, сразу кидай, а то подорвешься! Поняли бесы? Швыдченко! Давай первый.
Штрафник с опаской взял в руки гранату. Примерился.
Скиба нетерпеливо толкнул его.
- Давай, чего телишься? Немец ждать не будет!
Швыдченко рванул кольцо и швырнул гранату. Бросок был слабым, граната улетела недалеко, и взрыв прогремел совсем рядом - на штрафников посыпались комья земли.
- Ты что падло, нас подорвать хочешь! - кричал помковзвода. - Давай еще разок!
Вечером, перед отбоем чистили оружие.
Лученков в очередной раз наматывал на кончик шомпола кусок тряпки, протирал ствол.
Рядом с ним Гулыга. Сразу было видно, что имеет тягу к оружию.
Гулыга разбирал винтовку, любовно протирал ветошью каждую деталь, собирал. Делал это с крестьянской обстоятельностью и деловитостью. Прищуривал глаз, смотрел на свет. Щёлкал курком. Пристрастие к оружию было у всех штрафников и офицеров. Командир первого взвода Васильев кроме штатного "ТТ" обзавёлся "Парабеллумом", который носил в кобуре на животе. У командира роты Половкова трофейный МП-40, который называли "Шмайсером".
Автомат за ним носил ординарец. Всё трофейное оружие положено было сдавать трофейщикам. Но по приказу Половкова его возили в обозе. Трофейные "машиненгеверы" и "Шмайсеры" очень выручали в бою.
Гулыга качал головой, усмехался чему-то и вновь принимался за чистку. Лученков представил, как Гулыга собирается на дело. Чистит и драит свой наган, суёт его за пояс.
Чуть не засмеялся. Ещё два месяца назад Булыга стрелял в красных милиционеров, теперь воюет за то, чтобы не кончалась советская власть.
* * *
Рыжий горбоносый Паша Одессит, в прошлом промышлявший тем, что грабил состоятельных граждан, нарисовав на набитом соломой чучеле уязвимые места натаскивал работать ножом, учил убивать человека вилкой, палкой, сапёрной лопаткой. Штрафники, радуясь как дети, кололи, резали, били, ползая и прыгая вокруг чучела. Бывший бандит громко материл тех, кто допускал ошибки.
Клёпа расспрашивал:
- А куда лучше всего бить, чтобы сразу, на верочку? В сердце?
Паша мотал головой.
- Ни в коем разе. Для того, чтобы бить в сердце опыт нужен. С первого удара можешь не попасть, да и нож между ребер застрять может. Лучше в шею бей, в горло. Не можешь в шею, бей в живот, там точно не застрянет. Руки режь, от потери крови любой здоровяк быстро ослабеет. Вот помню, был я…
И Паша Одессит рассказывал очередной случай из своей богатой приключениями биографии.
В конце концов все поняли, что он большой любитель рассказать не только о том, как убивать, но и своих довоенных подвигах на любовном фронте.
Все истории начинались одинаково.
- Был я тогда проездом в Одессе. Шикарно одет, лопатник набит деньгами, возвращаюсь из театра. Иду по Молдованке, весна, каштаны в цвету.
По культурному захожу в ресторан. Передо мной за столиком сидит вот такая шмара! Вот с такими сиськами! - Паша показывал руками, какая грудь была у его подружки.
Гулыга под громкий смех замечал. - На себе не показывай дурень.
Следующая история повторялась в той же интерпретации. Другим было лишь место событий.
- Приехал я в Киев, исключительно по делам. Иду из театра варьете, прохожу по Крещатику а мне навстречу краля вот с таким шикарным бюстом!
Вокруг Паши постоянно собирался кружок почитателей его историй.
Лученкову его треп уже стоял поперек горла, поэтому он отходил в сторону и просто курил в одиночестве.
Приходили непрошеные мысли.
"Сколько мне еще отмеряно? День? Два? Месяц? Убьют или только ранят? Но это уже не угадаешь. Уехать бы куда-нибудь в тихую тёплую страну, где океан. И где гуляют красотки из рассказов Паши Одессита. Но куда и как?
В тишине слышался ехидный голос Клёпы.
- А скажи - ка дядя, за что ты к нам сам то устроился?
И под громовой хохот следовал гордый ответ.
- Да за то же самое. За любовь! Пренебрёг вниманием жены секретаря обкома, а она сука, мстительная заявила, что я её хотел изнасиловать!
Штрафники недоверчиво смотрели на бывшего бандита. Был он носатый, заросший курчавым волосом с ног до шеи. А тут ещё выпирающая нижняя челюсть и свёрнутый в драке нос.
Такому не каждая баба то нормальная даст, а тут жена партийного секретаря.
Но за свои приключения, подлинные или мнимые и за отчаянную лихость в роте его любили.
* * *
Был приказ Верховного не держать штрафников в тылу.
Рота получила приказ провести разведку боем.
- Какая нахер разведка боем, товарищ первый! - Кричал Половков в трубку. - У меня людей нет!
Потом он долго слушал разгневанный голос на другом конце провода.
- Слушаюсь! - сказал коротко. - Разрешите выполнять?
Капитан Половков сидел за столом перед распахнутой планшеткой и хмуро рассматривал карту.
Потом встал, заходил по землянке. Хусаинов видел, что ротный чем то озабочен. Минут через десять вызвал к себе Васильева.
- Утром немцы заняли Андреевку, - Он указывал Васильеву на домишки, видневшиеся за перелеском. - Приказано их оттуда выбить.
Старший лейтенант Васильев молчал. Он сидел за столом, тяжело уронив руки на столешницу.
Половков психанул, подскочил к столу.
- Ты, Саня, скажи хоть что-нибудь!
Васильев вздохнул, неодобрительно покосился на командира рота, заметил:
- Что тут, скажешь. Людей мало, да и те устали. Побьют нас! Я тебе никогда не говорил. У меня отец был строителем, после гражданской восстанавливал мосты через Днепр. И он очень редко рассказывал, как они расчищали завалы у быков мостов, поднимали вагоны-теплушки, а в них жили сомы. Сомы, заплывали туда мальками, и питались мертвечиной затонувших вместе с эшелоном красноармейцев. Они разъедались до такой степени, что не могли выплыть обратно через окошки теплушек обратно и жили в этих теплушках годами… Я тогда ещё пацаном думал, за что погибла такая уйма народа?..
Вот и сейчас положим людей ни за что ни про что…
И, встав из-за стола, добавил:
- Ладно… Делать нечего. Пойду людей готовить. Соберу сержантов. Ты не тушуйся, если надо, все как один умрём. Или мы не большевики!
- И ты не тоже не переживай, этих положим - других пришлют, - крикнул Половков ему в спину. - Нам не привыкать.
Васильев ушёл не оглянувшись. Скрипнула входная дверь, клубы холодного воздуха метнулись внутрь землянки.
* * *
Для бывшего майора Коновалова это был первый бой. Он внимательно прислушивался к старым опытным штрафникам, всерьёз надеясь выжить.
- Снова придётся в штыковую, - пожаловался Клёпа.
- Ага, - кивнул Гулыга, - делать нечего, опять придётся резать.
Коновалов напрягся и спросил вежливо:
- А без рукопашной никак?
- Это как без рукопашной? - Покосился на него Клёпа.
- Ну пустить вперёд танки. Или обработать артиллерией!
- А вы что, товарищ бывший майор, крови боитесь? Обмороков случайно не бывает? - осклабился Клёпа.
- Ты спроси, может быть он ещё и по ночам ссытся! - заломил бровь Гулыга.
Остальные штрафники учуяв развлечение подтягивались поближе. Роли уже давно были распределены, нужно было лишь довести пассажира до кондиции.
- А может быть он толстовец? Или непротивленец? Или член лиги сексуальных реформ? - слышались отовсюду смешки.
Друг друга они понимали с полуслова, подхватывали легко и непринужденно играли спектакль, выдержавший уже сотни представлений.
Коновалов лишь опасливо крутил головой, не понимая где шутят, а где говорят всерьёз.
- Ладно, хорош! - Оборвал веселье Гулыга. - Постебались маленько, атмосферку колыхнули - и хватит…
Вечером к Коновалову подобрался Швыдченко.
- Ты товарищ майор, ко мне поближе держись. Я в лагере выжил и здесь второй месяц уже воюю. Эту урлу не слухай. У них одно на уме. Напиться, нажраться да сдохнуть покрасивше, чтобы потом сказали - умер вором! Слухай меня.
Швыдченко оглянулся по сторонам.
- В атаку когда пойдём, ты беги, ори вместе со всеми, а потом вдруг споткнись - полежал, огляделся и назад побежал, как будто сдуру. Ротному на глаза не попадайся, а то он в бою бешеный, может и пристрелить.
Начальству глаза не мозоль, а то, как только попался, сразу тебе дело найдут. Блиндаж копать, или мертвяков закапывать, а то и вовсе с донесением бежать!
- Обстрелянный солдат, - отметил про себя Коновалов. - И добрый. Повезло мне.
- Ну а если выживешь, потом мне сапоги свои подаришь, - подытожил Швыдченко. - Я их на самогон обменяю.
Ночью перед самым рассветом группа разведчиков поползла к немецким позициям. Все двигались молча, след в след. Одеты налегке, под маскировочными костюмами только ватные брюки и телогрейки. Оружие - трофейные автоматы, ножи. Две сотни патронов россыпью в сидоре за плечами, четыре эргэдэшки и обычный мандраж перед боем.
Все были готовы к подвигу готов, только, ох как не хотелось умирать!
Половина группы была из бывших полицаев и власовцев. О себе они рассказывали мало. Может быть опасались сболтнуть лишнего о своих "подвигах", а может быть подозревали кого - то в стукачестве, а скорее всего, жизнь приучила их сто раз подумать, прежде чем что-то сказать.
Им решили устроить проверку боем, чтобы посмотреть как будут драться. Первым полз Гулыга. Он оглядывался назад, делал страшное лицо и шипел:
- Резче, суки! Резче ползем!
Сзади, на небольшом расстоянии младший лейтенант Голубенко с немецким пулемётом МГ и вторым номером. Взводный стрелял в роте лучше всех.
Если власовцы решат перебежать к немцам, то лейтенант должен был положить их всех. Вместе с Гулыгой.
Голубенко чувствовал лёгкий мандраж. Вертел головой во все стороны, стараясь не пропустить момент, когда ему сунут в бочину нож.
Власовцы и полицаи не подвели. Чувствовалось, что прошли они хорошую боевую школу.
Подползли к колючей проволоке и дружно забросали её гранатами. Потом также дружно бросились в образовавшийся прорыв.
За ними следом пошла вся рота.
Лученков стрелял с колена. Пробегавший мимо штрафник схватился за лицо. Сквозь его пальцы бежала кровь, несколько мелких осколков рассекли шёки, перебили нос.
Лицо залито кровью, а штрафник радостно кричал, хрипел, захлёбываясь:
- Искупил!.. Искупил кровью… Я искупил.
* * *
Труднее было тяжёлораненым. Чаще всего их вообще невозможно было вытянуть из-под обстрела. Но и для тех, кого вынесли с нейтральной полосы, страдания не кончались. Путь до санчасти был долог, а до госпиталя измерялся многими часами.
Но и достигнув госпитальных палаток, нужно было ждать, так как врачи, не успевали обработать всех. Длинная очередь окровавленных носилок со стонущими, мечущимися в лихорадке или застывшими в шоке людьми была нескончаемой.
Раненые штрафники лежали на полу и на лавках. Кто стонал, кто бредил.
Тяжелораненые не выдерживали такого ожидания. Умирали.