* * *
Однажды в траншеях появился какой-то очкастый подполковник из политотдела дивизии.
Офицер, чистенький, только что из тыла, увидел Зуева.
"Почему не приветствуете, товарищ боец?"
Зуев психанул, ощерил чёрные от чифира зубы. - "Что-о-о?! - И пошел на него, скалясь, как зверь. Тот попятился и схватился за кобуру.
Штрафник, тыча пальцем в кобуру - "Да у тебя там ложка вместо пистолета! Ложка! Чтобы жрать!.. Только вынь, я тебе горло перегрызу. Ну, вынь, вынь!"
Офицер попятился и ушел. Видать пожаловался ротному.
Тот примчался, мстительно прошелся вдоль позиций роты, наорал на подчиненных.
- Вы где окоп вырыли, вашу перемать?! Какой отсюда обзор?! Где сектора обстрела?!
Раздал взыскания. Немцы заметив шевеление на позициях штрафников, засадили в их сторону длинную пулеметную очередь. Все пригнулись, закрутили головами. На позициях произошла вспышка активности, но все быстро стихло - народ попрятался по своим ячейкам.
После обстрела ротный поспешил удалиться.
- Подумаешь, штрафники! - говорил Помников подполковнику в своём блиндаже.
- Только название страшное, на самом деле обыкновенная уголовная мразь, как говорит Мотовилов.
Повернулся к двери, раздражённо крикнул:
- Ванников! Ставь самовар, накрывай на стол! Одна нога здесь, другая там.
Пока ординарец открывал банки с тушёнкой выпили по кружке. Помников рассказывал гостю.
- Я до штрафной, стрелковой ротой командовал. Знаете, как я её в кулаке держал?
Командир штрафной пьяно рассмеялся.
- У меня если кто - то проштрафился, я на него рапорта не писал. И наряды вне очереди тоже не объявлял. Зачем?
Расстрелял пару человек перед строем и порядок! Боялись меня, но зато уважали!
У офицеров на фронте были особые права, чем в мирное время. Они имели право расстрелять солдата без следствия и суда по первому подозрению в измене или за невыполнении приказа, не утруждая себя доказательствами.
* * *
Через несколько дней, прямо перед Новым годом пятеро нетрезвых штрафников ушли в самоволку. Рассчитывали поймать машину, доехать до города или посёлка, затариться спиртным, а там как пойдёт.
Самовольщиков вёл Зуев. Его кипучая энергия требовала выхода.
День был не холодный, сильно облачный. Малосветлый. Машину ждали в кустах на дороге.
Рёв задыхающегося на подъёмах мотора возник неожиданно.
Зуев послушал, сказал уверенно:
- "Студер". Тормозим!
Трехосный, крытый брезентом "Студебеккер" выскочил из-за пригорка и набирая скорость лихо срезал угол. Выруливая, водитель увидел прямо перед капотом машины стоящего солдата. Это был Зуев.
Водитель нажал на тормоз. На обледеневшей дороге грузовик занесло, он проюзил по мокрой дороге и остановился. От разогретого мотора пахнуло запахом выхлопных газов.
Зуев мягким кошачьим шагом подошёл к машине, распахнул дверцу.
- Ишь, хадюка, ряшку наел, - укоризненно заметил он глядя на сжавшегося от страха интенданта, сидящего в кабине.
- С-сука, потная - Зуев поставил на подножку ногу в сером от грязи кирзовом сапоге. Его голос окреп, - народ голодает. А ты!..
Взбешённый тем, что его чуть не сбили, выволок лейтенанта наружу. Бросил его рядом с колесом.
- Всё отъездился, мусор!
Лейтенант поднял глаза, они были белые, как слизь.
Зуев вытащил из его кобуры пистолет "ТТ". Сунул его в карман галифе.
- Ты себе ещё найдёшь. Забираю для твоего спокойствия. А то ещё палить начнёшь с перепугу.
Скрипнула дверца. Водитель прежде высунул руки, сказал просяще:
- Братцы, я сдаюсь!
- Хорошо, что сдаёшься. Довезёшь нас до города. Ферштейн?
- Довезу! Довезу! - Закивал головой перепуганный водитель.
Зуев свистнул.
- Братва, давай в машину. С ветерком поедем.
Штрафники сноровисто усаживались в кузов.
- Лейтенант ползи в лес! - весело распоряжался Зуев. - Там жди. На обратном пути заберём!
Лейтенант сел на землю. Не спуская глаз с Зуева, повторял как заведённый:
- Вас же под трибунал! В штрафную!
- Не пугай ежа голой сракой, - огрызнулся Зуев. - Мы и так в штрафной! Ползи отсюда, пидор!
Сел рядом с водителем, хлопнул дверцей. Кинул взгляд на показания приборов. Бензобак был почти полон. Взревел мотор и громоздкий "Студебеккер", пахнув отработанным бензином рванулся вперёд.
Весь день сыпал снежок, притрушивая подледеневшее шоссе. Опасаясь наледи ехали медленно.
Штрафники орали песни и перекрикивались с Зуевым. Тот скалил зубы и курил трофейные сигареты.
По обеим сторонам дороги темнели то ли сосны, то ли ели. Время тихо дотекало к сумеркам. Темнело.
Изредка виднелись убогие домики. Мелькали названия каких - то населённых пунктов, поваленные на землю электрические столбы.
Впереди показались огни населённого пункта, слегка приподнявшими покров темноты. Машина сбавила ход, попозла на малой скорости, осторожно переваливаюсь по разбитой дороге. Свет впереди таил опасность, она, как холод, проникала в замёрзшие души штрафников.
Перед самым въездом в посёлок их ждал пост армейского заградотряда.
Заметив стоявший в стороне от дороги пулемёт и залегших солдат Зуев рванул у водителя руль и закричал:
- Газу! Газу дай сука!
Машина взревела и помчалась по глубоким рытвинам, не разбирая дороги.
Фары выхватили из мрака вооружённых солдат, бегущих к дороге.
По скатам полоснула пулемётная очередь. Водитель резко вывернул руль и ударил по тормозам. "Студебеккер" осел и снижая скорость пошёл юзом.
Машина вздрогнула. Остановилась.
Штрафники начали выпрыгивать из кузова. Солдаты рванули к машине.
Зуев приложился головой к стойке кабины. Выругался и потряс головой.
Ошалело спросил водителя:
- Что это было?
Ответа не последовало, тот лишь медленно, словно во сне вытер засаленным рукавом телогрейки кровь с лица.
Штрафников пинками и прикладами заставили лечь на землю.
Часть из них были пьяные в сиську, остальные в хлам. С наколками на руках. Урки урками.
Всех втащили в кузов, связали поясным ремнями руки и бросили на пол кузова. Автоматчики расположились по углам и грузовик с арестованными штрафниками двинулся в расположенный рядом запасной полк НКВД, где штрафников поместили под стражу.
Мотовилова ранним утром вызвали в штаб дивизии.
Получив нагоняй, он взбешённый отправился на позиции штрафников.
- Ты почему, блять, не доложил мне о самовольщиках?! - заорал он с порога на Помникова - Сам в штрафную захотел? Я тебе, блять, устрою!
Помников от полученной взбучки пришёл в ярость.
Серым мерзлым утром построил роту. Холодное зимнее солнце тускло и грустно светило через заиндевевшие ветви деревьев, израненных в ходе недавних боев.
Лёгкий ветерок гнал позёмку по снежному насту. Штрафники построились в четыре шеренги. Многие из бойцов были небриты, в рваных телогрейках и шинелях.
У каждого на плече винтовка или автомат. На ремнях и за голенищами сапог - ножи. Выучка ротного Половкова не прошла даром.
Помников понял, что мордовать себя не дадут. В бешенстве ковырнул снег носком сапога.
Покрыл штрафников отборным матом. Потом обернулся к командиру первого взвода.
- Всем чистить оружие. Никаких пьянок. Увижу хоть одного выпившего, всем добавлю по месяцу штрафбата. Я вас научу родину любить, мать вашу!.. - обматерив роту он ушел в свой блиндаж.
* * *
Пришла новогодняя ночь. Подвывал ветер, шуршала поземка. В небе вместо луны - тусклое ее подобие, будто жирное пятно на серой оберточной бумаге.
Штрафники сидели в землянке, слушали как завывает ветер. Мрачные и нахохленные, молча глядели на бессильно бьющееся, бесцветное пламя в железной печке, курили, сквозь губу цыкали слюной. Огонь жадно облизывал сырые дрова, на торцах поленьев пузырилась жёлтая пена.
Аркаша Гельман отодвинул покрытый инеем полог плащ-палатку и выбрался из землянки. Постоял несколько минут окидывая глазами обсыпанное звёздами небо. Морозный воздух лез под шинель, вытесняя остатки тепла. Следом за ним из землянки вылез немолодой штрафник Осип Вилесов. Они должны были сменить пулемётный расчёт.
Гельман с тоской вспомнил спертое тепло землянки, наполненное запахами портянок, махорочного дыма, дыхания десятка человек. Вспыхнула и повисла осветительная ракета. Стараясь не двигаться, что бы подольше сохранить приятное тепло, он оглядел нейтральную зону. В мертвенно-бледном свете ракеты к немецким позициям тянулся пологий скат, засыпанный белым снегом.
Дежурный пулеметчик, маленький и вертлявый услышав за спиной шум, оглянулся. Увидев Аркашу, потопал ногами, согреваясь. Ничуть не смущась продолжил рассказывать анекдот своему помощнику.
- Бежит еврей в атаку. Взрыв. Еврей падает. Открывает глаза и стонет.
- Командир, а командир!
- Чево тебе?
- Кровь жёлтая бывает?
- Бывает! Бывает!
- Ну тогда я ранен…
Тот весело и звонко засмеялся. - Жиды, они такие! Вот помню у нас на заводе…
Гельман не дал ему говорить, - хорош бакланить! Смена. - Спросил враз осипшим на морозе голосом. - Как тут, тихо?
Второй номер снова засмеялся. - Конечно тихо. Фрицы на гармошках играют и песни поют. Новый год - сам бог велел гулять!
- Ладно валите. Чтобы вами здесь не отсвечивало.
Загребая снег валенками пулемётчики пошли спать в блиндаж. Через несколько метров пулемётчик глухо спросил помощника.
- Я чего то не понял… Чего Аркаша не в духе? Не с той ноги встал?
- Конечно не с той. Не нравятся ему наши праздники. Ему подавай еврейские.
Дальше Гельман не разобрал. Услышал лишь смех уходящей смены.
Второй номер тронул его за плечо. - Ты Аркаша на них не обижайся. Они парни неплохие. Просто в России испокон веков так заведено. Евреев жидами называть, финнов - чухонцами, украинцев - хохлами, татар - татарвой. Дикие мы люди… и злые!
Гельман не слушая его, повернулся лицом к нейтральной полосе. Прислушался. Еще одна ракета белой струйкой взмыла вверх, раскрылась, расцвела в огромный светящийся конус и, покачиваясь, стала спускаться.
Он уже привык к тому, что в мирной жизни и на войне его нет - нет да и попрекали тем, что он еврей.
Порядочные люди и подонки встречались везде. Хватало их и в Красной армии.
Впереди было тихо и черно.
В тишине слышалась лишь тоскливая мелодия нескольких губных гармошек, звучащих с немецкой стороны.
"Празднуют наверное", - подумал Аркаша о немцах. - У немцев должно быть праздничный ужин. Сосиски с тушёной капустой. А может быть и гусь в яблоках!
Только вот наверное им тоже несладко, если такая музыка у них невесёлая.
* * *
В морозном воздухе висели слухи о скором наступлении, но ничем не подкреплялись. Иногда немцы предпринимали атаки, но откатывалась назад.
Прошла неделя, ничего не менялось. Война больше напоминала позиционную. Штрафная рота стояла на месте, словно обычное подразделение, поступало пополнение, шла вялая перестрелка.
Но и без наступлений были ежедневные потери от минометного огня, снайперов да и просто от шальных пуль, которые запросто летали туда сюда. Налетали "юнкерсы". После налета оставались огромные воронки, и их использовали вместо братских могил, в которых хоронили убитых. Лученков подумал, вот и хорошо, что пробомбили. Теперь могилы копать не надо, и зарыть легко - земля развороченная вокруг воронок, мягкая. А убитым всё равно где лежать.
* * *
Зимний день короток, словно синички нос. Не успели штрафники оглянуться и опомниться, как навалились зимние сумерки.
Немцы по всегдашней привычке с наступлением темноты стали пускать ракеты. Аркаща Гельман сидел в землянке взводного, тесал топором какую-то досочку от снарядного ящика, ворчал: "В баню бы сейчас, а то, вши зажрали. Жизнь солдатская, будь она проклята! Скребутся бойцы до крови. Никак не выведешь…
Лейтенант ещё засветло ушёл к ротному, сказал, что, наверно завтра прибудет пополнение, а это значит, что скоро наступление. И опять "штрафники вперёд"! И опять всё по новой. Хорошо, что хоть немцы ещё молчат, не кидают мины.
Не успел он додумать эту мысль, как завизжала первая мина, за ней другая, и пошло…
В землянке вроде бы безопасно, но всё равно приятного мало, когда бесконечный визг в ушах. В землянку заскочил штрафник из недавнего пополнения.
- Где лейтенант? Задело меня, - и руку свою окровавленную, с разодранным рукавом телогрейки для убедительности протянул.. - Не повезло мне. Повоевать не успел.
- Давай перевяжу, - вызвался Аркаша и начал стягивать со штрафника телогрейку.
Осколком располосовало локоть, торчала кость. Кровища!
Но штрафник был не слишком огорчён. Понимал, что пара месяцев в госпитале ему обеспечены. Два месяца на фронте это много. Очень много. Порой целая жизнь! А потом его ждал перевод в нормальную, не штрафную часть.
- Ладно, корешок. Благодарствую! Скажешь лейтенанту, дескать боец - переменник Битов отбыл в санбат по случаю геройского ранения, - сказал штрафник, когда Гельман затянул повязку.
- Бывай… Ну, а чего желаю - сам знаешь, - и заторопился из землянки.
Теперь, если сможет, в тыл побежит бегом. Очень уж раненые боятся, как бы не добило. По человечески это очень понятно. Все хотят жить.
Аркаша закурил, и вдруг на него навалилась такая тоска, какой до этого никогда не испытывал. Заныло в груди - не продохнуть. И сразу мысль.
"Неужели случится в эту ночь что-нибудь страшное"?
Видать накаркал, потому что следом поднялась такая стрельба, что Аркаша выскочил из блиндажа и увидел перед собой немецких солдат. Растянувшись цепью к их окопу бежало около взвода немцев.
Гельман увидел, что держит в руках топор, которым в землянке разбивал снарядные ящики.
За пулемётом сидел Коновалов.
Вцепившись в ручки пулемёта он начал стрелять почти в упор. Немцы остановились, словно наткнулись на стену. Цепь залегла.
Тут же раздался тонкий нарастающий свист - "пиу-уууу"! Свист приблизился к траншеям и завершился первым пристрелочным взрывом: "Грах-ххх!" Следом за ним рвануло ещё несколько взрывов. "Грах! Грах!"
Это били немецкие миномёты. Мины рвались на бруствере и прямо в окопе.
Земля вокруг дрожала, и мерзлые стенки окопа начали трескаться и осыпаться.
Появились раненые и убитые. Крупный осколок попал в кожух пулемёта. Из него бил пар, как из самовара и Коновалов, обжигаясь неизвестно для чего сбросил пулемёт на дно окопа. Тут же присел сам, съёжившись в комок, стараясь стать как можно менее заметным.
Немецкая цепь, снова поднялась и бросилась вперёд. Она была уже порядком поредевшая и уже не такая ровная, как несколько минут назад, но упорно приближалась к траншее штрафной роты.
До нее оставалось уже около тридцати метров. Уже было видно, как немцы нагибаются, на ходу выдергивая из голенищ сапог длинные ручки гранаты и вывинчивают колпачки взрывателей.
У Гельмана мелькнула мысль, что через какие - то пять-десять шагов атакующие немцы забросают их траншею гранатами. А потом, уже начнётся рукопашная в их траншее.
Подчиняясь инстинкту самосохранения он лег на дно траншеи. Теперь оставалась лишь одна надежда, что немцы посчитав его мёртвым уйдут дальше.
Рванул взрыв гранаты. Следом за ним другой. Аркашу осыпало комьями земли. В траншее резко и ядовито завоняло сгоревшей взрывчаткой.
В окоп спрыгнул немецкий солдат, в его руках коротко рекотнул автомат и солдат побежал дальше.
Перед ним поднялся Коновалов. Испуганно вздёрнул вверх руки.
- Не стреляй! Нихт шисен! Сдаюсь!
Короткая очередь ударила его в грудь. Отбросила к стенке окопа.
Какая то необъяснимая сила подхватила Гельмана.
- А-аааа! - закричал он, поднимаясь на ноги и бросаясь следом за немцем. Гельман бежал, ничего не видя перед собой и крича "А-аааа!", пока хватало сил.
Воздух кончался и он глотал его широко разинутым ртом, вновь выдыхая его в тягучем крике. Неожиданно перед ним показалась широкая спина в серо-зелёной шинели.
Ничего не успев сообразить Гельман ударил топором в спину, прямо в перекрещенные ремни.
Немец споткнулся и неожиданно исчез.
Где-то рядом кричали сорванными, напряженными голосами, что-то звенело, и не переставая вспарывали воздух автоматные очереди.
- Огонь! Пулемёт, мать вашу!..Отсекай- Кричал кто-то из штрафников.
Но пулемёт молчал и теснимые со всех сторон остатки взвода отстреливаясь стали пятиться к блиндажу.
Над головой Гельмана обжигающе ударила очередь. Он упал на дно окопа и на четвереньках побежал в сторону блиндажа. В руки попала чья-то винтовка. Рядом упал кто-то из штрафников, кто-то перепрыгнул через него.
Аркашу больно ударили по голове сапогом, но он сумел вскочить и прижаться спиной к стенке окопа.
Он несколько раз выстрелил в оскаленный вспышками сумрак и пятясь ввалился в сумрак блиндажа.