* * *
Блиндаж командира штрафной роты за позициями штрафников. Скорее не блиндаж, а самая обыкновенная землянка - временное полевое пристанище на несколько дней. Минимум удобств, вместо бревен в три наката, крытая всяким хламом крыша, с тонким слоем земли наверху.
Бойцы разобрали остатки кузова разбитой полуторки. Из этой же полуторки и еще с двух-трех разбитых грузовиков выломали, сняли уцелевшие дверцы, листы жести с капотов. Сверху замаскировали пластами дерна.
Вместо двери на входе приспособили плащ-палатку. В центре светилась красным жарко натопленная печка-буржуйка, переделанная из молочного бидона. Мерцающие отсветы сменились постоянным белым жаром, печка гудела, стреляла смолистыми угольками, горячее тепло поползло волнами по землянке.
В узкую дверь землянки, задевая плечами полог палатки протиснулся командир роты капитан Половков.
У печки на чурбаке, заменявшем табуретку, сидел тридцатилетний татарин Хусаинов, исполняющий обязанности ординарца.
Улыбаясь своим мыслям он заталкивал в печку дощечки от разбитого снарядного ящика. Хусаинов - худой, тонкий и внешне похож на разгильдяя - был обут в немецкие трофейные сапоги, из-под телогрейки торчал воротник немецкого кителя, надетого для тепла.
Увидев командира, сделал попытку встать.
- Товарищ капитан…
Половков махнул рукой:
- Да сиди уж!
Он знал обманчивость первого взгляда. В роте не было человека отчаяннее и надёжнее Хусаинова.
- Фу ты чёрт! Промёрз до костей! - Капитан протянул к краснеющей боками печке замёрзшие руки. Несколько раз сжал-разжал пальцы, наслаждаясь теплом.
Согревшись он расстегнул командирский ремень, скинул с плеч двойную портупею, кобуру с ТТ, снял потрепанную и видавшую виды шинель.
- Не слышно, когда в наступление, товарищ капитан? - Спросил ординарец с напускным равнодушием.
- А ты куда-то торопишься? - Половков сел на тяжёлую скамью, рядом с печкой. С наслаждением пододвинул к теплу отёкшие и застывшие ноги.
- Тебе-то чем плохо в обороне, Хусаинов? Сыт, нос в табаке, в тепле опять же.
Хусаинов молчал, сосредоточенно глядя на потрескивающую печурку.
- Да как вам сказать, товарищ капитан. Не люблю ждать. Ожидание завсегда страшнее смерти.
Капитан свернул самокрутку, прикурил от уголька из печки.
- Ну тогда радуйся. Уже скоро.
Капитан затянулся. Вместо махорки все курили ядрёный самосад. Цигарка потрескивала, бумага вспыхивала и тогда Половков прижимал огонёк наслюнявленым пальцем.
Накурившись и затоптав окурок, командир роты достал из нагрудного кармана гимнастёрки часы, трофейный брегет. Нажал на пружину, с щелчком откидывая крышку. Взглянул на тоненькие чёрные стрелки.
- Теперь скоро! Если быть точным, то через десять часов и пятнадцать минут. Ещё вопросы есть?
Обескураженный холодной вежливостью ротного ординарец пожал плечами:
- Да нам татарам всё равно! Что стрелять, что резать. Лишь бы кровь была!
Ротный взял шинель и надел ее. Привычными движениями набросил на плечи портупею, застегнул ремень, сдвинул на место кобуру.
- Ну если тебе всё равно и вопросов нет, тогда я пойду! Ты подсуетись насчёт жратвы, потом будет некогда, - сказал он.
Согнувшись, командир роты, приподнял полог плащ-палатки, вышел в траншею. Пригнувшись, чтобы не стать мишенью для снайпера, двинулся в сторону позиций штрафников.
* * *
В невысоких окопах было тесно - штрафники прижимались к стенам, стараясь сохранить тепло, прятали шеи в воротники шинелей.
Немцы каждые пятнадцать минут бросали осветительные ракеты. Рваные изломанные тени скользили по брустверу окопа, заползали в ячейки, озаряли хмурые лица штрафников, винтовки, сброшенные каски, ряды гранат и котелков выставленные в отрытых нишах.
Ротный лежал на бруствере, по привычке покусывал конец сыромятного ремешка каски. Ремешок на вкус был кисловато-горький. Пахнул дёгтем, сыромятной кожей.
Эти запахи напоминали запахи колхозной шорной, где он любил проводить время в детские годы.
В сгущающихся вечерних сумерках Половков пытался разглядеть в бинокль вражескую оборону. На нейтральной полосе лежало несколько обглоданных трупов лошадей, чёрный остов сгоревшего грузовика и полугусеничного бронетранспортера. Это был результат недельной атаки. Два подбитых танка немцы ночами утащили к себе.
Шевеля губами ротный высчитывал, сколько метров, рота сможет скрытно проползти на брюхе.
Получалось немного. Принимая во внимание отсутствие навыков скрытого передвижения у основной массы штрафников, частоту запуска осветительных ракет вряд ли больше ста метров. Потом бегом. Под кинжальным огнём пулемётов. Мда-ааа! Ситуация!
Половков шевелил губами, словно что-то шептал или молился.
Через цейсовские стёкла смутно проглядывали заросшие бурьяном поле межи, неровные брустверы окопов.
Немецкая траншея шевелилась, жила своей жизнью. Высовывались каски, торчали стволы пулемётов. Немцы сноровисто, как муравьи, сновали по траншее, выбрасывали на бруствер обрушившуюся землю, укрепляли стенки окопа, рыли ячейки.
Не отрывая от глаз бинокль, Половков поворачивал пальцами окуляры - сначала в одну, а затем и в другую сторону, отыскивая наилучшую видимость.
Перед его глазами порывистый ветер клонил набок стебли сухой полыни, заполняя окрестности заунывными звуками близкой смерти.
Рядом в рваной, рыжей телогрейке стоял связной Печерица, переступал с ноги на ногу, согревая, втягивая пальцы рук в коротковатые рукава замызганной телогрейки.
Половков опустил бинокль и приказал Грачёву, поджидавшему его в окопе:
- Командиров взводов ко мне! Живо!
- Есть!
Обдирая и обрушивая шинелью стены узкой траншеи, ротный быстро пошел к землянке, куда уже подтягивались офицеры роты.
* * *
Через пару часов в наскоро отмытых от бензина металлических канистрах принесли спирт. В них была "наркомовская норма"- узаконенные Верховным сто грамм водки перед атакой.
Это была та мера милосердия, которую Родина в те страшные дни могла отмерить своим защитникам, идущим на смерть.
В окопы пришёл командир роты. Засел в блиндаже у старшего лейтенанта Васильева.
Взводный воевал давно и своей рассудительностью, умением беречь подчинённых вызывал уважение. Он не суетился перед начальством, был независим в суждениях, командовал четко и всегда по делу. Половков назначил его своим заместителем, хотя и часто одёргивал его за излишнюю категоричность.
Первым прибежал младший лейтенант Голубенко.
Зашуршала плащ - палатка и в землянку потёк холод осеннего рассвета. Голубенко не переступая порога принялся сбивать грязь с сапог. Не поднимая головы, Половков раздражённо бросил:
- Май месяц тебе что ли? Давай заходи!
Голубенко боком протиснулся в дверной проём.
Он был совсем не командирского вида, щуплый, в новенькой, ещё необмятой шинели. В роте был всего лишь третий день. Только что выпустился из училища.
Предыдущему командиру взвода кто-то во время боя выстрелил в спину.
Такое бывало нечасто, но случалось. Штрафники совсем не были агнцами божьими. Если офицер вел себя, как последняя тварь, беспричинно стреляя тех, кто ему не нравился, то шансов получить пулю от подчинённых у него было немало. Могли и в карты проиграть. Что поделать - публика была оторви и брось!
Голубенко начал докладывать звонким детским голосом:
- Товарищ капитан, младший лейтенант…
Чувствовалось, что он волнуется, но старается не показать волнения. На него было приятно смотреть. Руки по швам, слегка сжаты в кулаки. Воротник гимнастёрки застёгнут.
Командир роты сухо оборвал:
- Та-ак… Садись лейтенант!
Вскоре явились командиры второго и третьего взводов. Они почти ровесники, с разницей всего в пару лет и были похожи друг на друга, как сиамские близнецы. Аккуратно перетянутые ремнями, с аккуратно пристёгнутыми погонами, с планшетками на боку, они друг за другом проскользнули в блиндаж. Доложили лаконичной скороговоркой:
- Товарищ капитан, младший лейтенант Привалов по вашему приказанию прибыл.
- Товарищ капитан, лейтенант Степанцов…
В черной от копоти печурке звонко потрескивали дрова.
В полуприкрытой металлической дверце полыхало пламя, бросая оранжевые отблески на лица собравшихся офицеров.
Командир роты молча выслушивал скороговорку, курил, смотря на бушующее в печи пламя, бесстрастно кивал головой, рукой давал знак садиться.
Взводные в штрафной роте подобрались надёжные. Половков уже знал это.
Выслушав доклад Степанцова, ротный в последний раз затянулся папиросой и сунув окурок в оранжевую щель повернулся лицом к офицерам.
- Ну что ж… Кажется все собрались. Агитаторов взводов я не приглашал. Им поставите задачу самостоятельно.
Сидящий в углу землянки Хусаинов поигрывал трофейным ножом, монотонно втыкая его в крышку снарядного ящика.
Из открытой дверцы выскочил уголёк. Упал под ноги Голубенко. Тот смущаясь наступил каблуком на чадящий уголёк. В блиндаже потянуло дымком.
Половков вздохнул и встал, едва не задев макушкой прокопчённый бревенчатый потолок землянки.
- Товарищи офицеры. Завтра в пять часов утра атакуем немецкие позиции. Получено боевое распоряжение из штаба армии. Наша задача, атаковать на этом участке передовую линию немецких окопов. - Половков ткнул пальцем в карту.
- Прорвать оборону, занять первую и вторую линию немецкой обороны и удерживать до подхода второго эшелона. Ваши соображения?
В блиндаже притихли. Голубенко побледнел и сглотнул слюну. Торчащий кадык на его шее судорожно дернулся. Степанцов вздохнул. Привалов молча расстегнул крючок шинели.
Узкое лезвие с силой воткнулось в снарядный ящик.
- Если артиллерия поработает, то возьмем, - С уверенностью проговорил Васильев, нашаривая в карманах широких ватных брюк папиросы.
- Наступаем без артподготовки! - Жёстко сказал Половков. - На это и расчёт. Немцы перед рассветом сонные, атаки не ждут. Расчёт на внезапность.
- Не на внезапность, а на хапок. - Пробубнил Васильев. Он сунул в печку сухую щепку, вынул и прикурил от охватившего ее пламени.
- Тогда попомните моё слово. - вздохнув он выпустил широкую струю дыма.
Все повернулись к нему.
- Положат нас завтра всех. В штабе, как всегда экономят на снарядах, рассчитывая штрафниками заткнуть очередную жопу! А нам рассказывают про внезапность! Дай Бог если повезёт и утром опустится туман.
Это уже было чересчур. Споры с подчинёнными не входили в планы командира роты. Такие разговоры не способствовали поднятию дисциплины и капитан сказал с твердостью:
- Попрошу воздержаться от дискуссий! Приказ надо выполнить! Любой ценой.
Голубенко молча кивнул, Степанцов неопределенно пожал плечами, а сидящий у входной двери Привалов потянулся за кисетом с табаком.
- Чего молчишь? - повернулся Половков к Васильеву.
- Я уже все сказал, - тихо и внятно проговорил взводный. Его широкое скуластое лицо, высвеченное бликами оранжевого пламени, казалось угрюмым.
- Вот завтра мы и заплатим по полной. А за ценой не постоим! Заодно натанцуемся и наплачемся! Ладно!.. Как говорит наш контингент, будем надеяться на три вещи - авось, небось и фарт.
Ротный хлопнул ладонью по столу. Все разом притихли, стало тихо. Половков вынул из кармана часы. Коротко, зло, пресекая любые возражения объявил:
- Значит так. Как говорил легендарный комдив Василий Иванович Чапаев, на все, что вы тут наговорили - наплевать и забыть. Диспута не будет. На войне у каждого свой приказ, свой рубеж своя мера ответственности.
Щёлкнул крышкой часов.
- Сверим часы. Без трёх минут девять. Идите к своим взводам. Ждите дополнительных указаний.
* * *
Медленно отступала ночь. Над израненным полем рассеивался предрассветный туман.
В траншее было полно людей. Штрафники молча стояли группами, подняв воротники мешковатых шинелей и отвернувшись от холодного ветра. Люди в насунутых на пилотки касках, сидели на корточках, нянча винтовки в руках. Прижимались друг к другу, стараясь согреться. В темноте светились красные точки самокруток.
Притащили ящики с гранатами. Их несли, как знамена. Без энтузиазма.
Капитан Половков в эту ночь так и не прилег. Вместе со старшиной обходил взводы, проверял наличие боекомплекта и снаряжение.
Лученков увидел на плече ротного ППШ. На боку висела брезентовая противогазная сумка, из которой выпирали кругляки запасных дисков.
Коротковатая защитного цвета телогрейка была туго перепоясана офицерским ремнём, на котором висели нож и кобура ТТ.
Значит, ротный пойдет вместе со своей ротой.
Половков узнавал знакомые лица, кому-то ободряюще кивал. Отдавал распоряжения:
- Клепиков, пулемёт возьмёшь!
Клёпа тут же метнул из рукава в рукав колоду.
- Обижаете, товарищ капитан. Он всегда со мной!
Половков матюкнулся.
- Вот дал господь бойцов, мля! Одни карты на уме. Отставить пулемёт. Винтовку возьми! Увижу, что в бою менжанулся, уничтожу как класс. Не посмотрю, что вор!
Повернулся к крепкому низкорослому сержанту с рябоватым лицом.
- Шабанов, на пулемёт!
- Есть, товарищ капитан!
- Гулыга, держись рядом со своим архаровцами. Отвечаешь персонально за каждого. Спрошу с тебя!
- Без базара, командир!
- Шматко, застегните подсумок. Потеряете патроны!
Половков шёл дальше.
- Всем проверить оружие. - Солдаты расступались, и ему казалось, что вот оно фронтовое братство и совсем не важно, что он офицер, а они штрафники. Главное было в том, что они верили ему и готовы были за ним идти на смерть. Ощущение предстоящего боя, запах опасности и возможной смерти будоражили кровь и пьянили.
Взводный Васильев бережно, аккуратными затяжками добивал папиросу и говорил Голубенко:
- Ты не ссы, Саня, что кругом штрафники. Это у нас Мотовилов любит нагнать жути, мол - золотая рота, мрази, клейма ставить на них негде!
Васильев закашлялся, сплюнул на землю жёлтую тягучую слюну.
- Да! У нас каждой твари по паре! Есть власовцы, дезертиры, сволочи! Но в основном попавшие по собственной дурости. Крали, чтобы выпить, а потом по пьянке на баб лезли. А в бою если надо будет и огоньком поддержат и своим телом от пули закроют.
Голубенко, беря пример с опытного Васильева, снял шинель. На нём солдатская телогрейка, туго перетянутая кожаным офицерским ремнём. Ремень, предмет его особой гордости, генеральский. На пряжке вместо звезды герб СССР.
Васильев знает, что это подарок его родного дяди. Он командует соседней дивизией, но Голубенко под его крылышком не спрятался.
На поясе у него кроме кобуры с ТТ, саперная лопатка, пара гранат, подсумок с патронами, запасной диск для автомата, четыре гранаты РГД, похожие на пузатые банки со сгущенкой. За пазухой пара круглых дисков к ППШ. Еще по рожковому магазину в голенище каждого сапога. За спиной автомат.
У штрафников кроме винтовок и трофейных автоматов на ремнях ножи. Они имеются даже у тех, кто недавно прибыл с пополнением. Это, что-то вроде визитной карточки штрафника, его знака отличия.
Вообще зэки, они везде зэки. Они умудрялись доставать ножи и мастерить их из каких-то железок. И рукояти делали не простые, а наборные, в три цвета - белый, черный и серый. Из чего? Кто его знает.
Голубенко было не по себе. Это его первый бой. Конечно же страшно. Страшно даже не умереть, а струсить, опозориться в бою.
Немцы, похоже, чувствовали себя в безопасности. С определённым интервалом пускали осветительные ракеты.
К утру ракеты взлетали уже реже, а потом и вовсе перестали чиркать небо. И сразу всё потонуло в стылой мгле. Только лишь небо сияло над этой морозной мглой, подсвеченной холодным сиянием Млечного Пути. В тёмном небе светились далёкие, холодные звёзды. Далёкий нереальный мир в котором нет никакой войны. Идиллию нарушал лишь немецкий пулемет, который периодически лупил длинными злыми очередями.
В уши лез голос Васильева.
- Но боже тебя упаси, кого беспричинно ударить. Люди попадаются всякие. Один стерпит, а другой в спину шмальнёт. Им терять нечего, что так погибель, что так смертушка… Так, что если ты кого и наказываешь, то за дело! Понял меня?
В этот момент впереди взмыла осветительная ракета, ее трепетный неровный отсвет прошелся по лицам бойцов, которые с пугливой осторожностью сжались в окопе.
Ракета погасла, колыхавшийся в вышине сумрак сменился плотной ночной темнотой.
Лученков присел рядом с Гулыгой, уперев локти в колени и опираясь спиной на стенку окопа. Клёпа опустился напротив них на корточки. - по-арестантски. Какое-то время молчали. Потом Клёпа закурил и выдохнул вместе с дымом:
- Ну будет сегодня шухер! - Толкнул Лученкова, сунул ему в руку дымящийся окурок.
Приползли разведчики. Они ловко соскочили с бруствера, протиснулись между бойцов и пролезли в командирскую землянку.
Там уже находилось всё командование роты, командиры взводов, офицеры - агитаторы. Было влажно от мокрых шинелей, темно, тесно. Несколько фигур в шинелях загораживали стол, за которым сидел капитан Половков. Заслышав шаги разведчиков, Половков поднял голову, нетерпеливо сказал:
- Докладывайте!
Офицеры расступились. Старший группы разведчиков доложил, что в немецких окопах всё тихо.
- Здесь и здесь, - показал он пальцем на карте, - впереди траншеи, на ночь выставляют боевое охранение: по пулемету МГ-42 и человек по семь немцев. Скрытно пробраться можно вдоль ложбинки. Она походит как раз почти к траншее. Ну, а потом в ножи. Как только ракета погаснет. Пару секунд немцы ничего не будут видеть.