– Нет, милый, давай поторопимся! Дорога начала меня утомлять. На твоих фламинго мы посмотрим в другой раз… Когда будем возвращаться в Эдессу, ладно?
– Как скажешь, Зяблик.
* * *
Вниз, снова вверх… Спуски в долины и снова подъемы в гору… Снежные вершины поодаль, дубовые и сосновые леса, оливковые рощи возле селений, цветущие кустарники на скалах и красные маковые поляны в низинах… Озера, большие и малые, быстрые и шумные реки, мелкие поющие ручьи…
Евфимия начала все чаще уставать, но торопила Алариха, отказываясь от лишних привалов.
– Скорее бы уж добраться до твоего дома! – вздыхала она.
Аларих становился все задумчивее в дороге, а на привалах и во время следующих двух ночевок в придорожных селениях был весел и неутомим в любви.
– Что-то у меня щемит сердце, – сказала ему Евфимия, – уж не случилось ли чего плохого дома?
– Ты просто утомлена, вот и побаливает сердце, – сказал Аларих. – Это бывает от усталости. Ничего, скоро мы будем дома, и все пройдет.
– Скорее бы…
* * *
К небольшому соленому озеру, лежащему высоко в горах, они вышли перед закатом, и тут Евфимия впервые в жизни увидела фламинго. Аларих уже поставил палатку и разложил найденный на берегу плавник для костра, но еще не успел его зажечь, как Евфимия окликнула его:
– Посмотри, любимый, какое странное розовое облако плывет в небе! Все другие облака тоже порозовели, но они стоят на месте, а это движется прямо к нам!
Аларих поднял голову, заслонив глаза от все еще яркого закатного солнца.
– Тебе повезло, Зяблик, это летят фламинго! Давай спрячемся за кустами: может быть, они опустятся поближе к нам, если мы их не вспугнем.
Розовая стая сделала над озером круг, другой, а потом птицы опустились прямо в мелкую заводь, окруженную тростником, и стали что-то выискивать и клевать в воде, медленно переходя с места на место.
– Боже мой, как они прекрасны! У них такая царственная осанка и царское пурпурное оперение, – прошептала Евфимия.
– Ты можешь говорить громко: когда они уже сели и начали кормиться, их мало что может спугнуть. Можно уже и костер развести, теперь они не обратят на него внимание.
– Они ловят рыбок? – спросила Евфимия?
– Нет, в этом озере рыба не ловится, оно слишком соленое.
– Что же они там находят, что едят?
– Не знаю. Ерунду какую-нибудь: водоросли, улиток или рачков…
Аларих разжег костер: пропитанный солью плавник придал огню синий оттенок. Но Евфимия, всегда любившая смотреть на открытый огонь, на этот раз ни с ужином не хлопотала, ни огнем не любовалась – она не отводила восторженных глаз от фламинго. Аларих сходил к пресному ручью, впадавшему неподалеку в соленое озеро, и набрал воды в котелок, чтобы сварить в нем сухие фрукты для вечернего питья к ужину. Они поели хлеба с сыром, запивая его горячим напитком. Оба молчали: Евфимия, поглощенная зрелищем, Аларих – какими-то своими мыслями. Наконец он сказал:
– Евфимия, нам с тобой надо серьезно поговорить.
– Разве мы с тобой не разговариваем все время, любимый? – рассеянно спросила Евфимия. – Как они печальны, эти изумительные царственные птицы. Хотела бы я знать, что делает их такими грустными?
– Большие опущенные книзу носы! – усмехнувшись, немного резко ответил Аларих, бросив взгляд на стаю.
– И вправду! – засмеялась Евфимия. – Носы у них, как у дядюшки Леонтия, большие, крючком и всегда опущенные книзу! Дядюшка любит повторять слова Экклезиаста, что "во многой мудрости много печали", вот и эти птицы выглядят так, будто живут на свете долгие годы и видели много-много грустных вещей…
– Говорят, фламинго и вправду живут дольше других птиц, – сказал Аларих. – Но хватит уже о них, прошу тебя.
– А сколько они живут, Аларих? Дольше, чем попугаи?
– Довольно ребячиться, Евфимия, отвлекись от фламинго! Я хочу с тобой серьезно поговорить.
– Давай о серьезных вещах поговорим позже, а сейчас полюбуемся еще на это диво, пока не зашло солнце!
Аларих даже застонал от раздражения, вскочил на ноги, подхватил с песка камень и, подбежав к кромке воды, со всей силы запустил его в стаю. С громким тревожным криком и хлопаньем больших крыльев фламинго поднялись в воздух. Но не все. В озере, уронив тяжелую голову в воду, остался плавать одинокий фламинго, похожий на тючок розовой одежды. Стая не улетела далеко, а вернулась и стала кружить над ним, окликая с высоты.
– Что ты наделал, Аларих! – закричала отчаянно Евфимия. – Ты убил его!
– Да не убил, не убил. Только подранил! – сердито бросил Аларих. – Смотри, он уже встал на ноги. Успокойся! Пойдем в палатку!
Фламинго и впрямь поднялся на ноги, помогая себе взмахами распахнутых крыльев. Он пробежался по песку, подпрыгнул несколько раз и все-таки поднялся в небо. Стая окружила его и потянулась к другому берегу. Но раненый фламинго, сумев взлететь из последних сил, тут же начал отставать от собратьев; движения его крыльев становились все медленнее и медленнее; ноги он не держал позади и на весу, как делали при полете другие птицы, – они висели вниз, и он перебирал ими, будто бежал по воздуху, помогая себе лететь. Но мучения его продолжались недолго: на середине озера полет подранка прервался и он, кувыркаясь с заломленными крыльями, рухнул в воду и остался на плаву, но уже недвижимый. Стая еще покружилась над ним какое-то время, а потом перелетела озеро и села. На тот берег уже легла тень, солнце наполовину скрылось за горами. И хотя небо оставалось еще светлым, птиц не стало видно, только редкие тревожные вскрики еще доносились до Алариха с Евфимий, а вскоре и они затихли.
Забытый на время костер за это время почти догорел. Аларих оставил возле него плачущую навзрыд жену и прошелся по берегу в поисках топлива. Он принес небольшую охапку плавника, бросил его на песок и сел рядом с Евфимией.
– Ну-ну, успокойся, Зяблик мой! – сказал он, обнимая Евфимию. – Пусть это послужит тебе уроком: ты должна слушаться меня с первого слова, иначе… Ну что делать, я ведь воин, и любое сопротивление рождает во мне гнев. Но если ты будешь всегда сразу меня слушать и слушаться, тебе нечего опасаться. Не сердись на меня! Успокойся!
– Я сейчас… сейчас успокоюсь, – всхлипывала Евфимия, прижимаясь к плечу мужа. – Это все так неожиданно вышло! Прости меня, что я не сразу тебя послушалась.
– Ничего, милая. Зато ты теперь знаешь, каков я в гневе, и не станешь сердить меня непослушанием. Ведь так?
– Так, – кивнула головой Евфимия, все еще не переставая всхлипывать.
– А теперь, дорогая, – сказал он, бросив в костер несколько сучьев плавника и поворошив его, – утри слезы, высморкайся, забудь о фламинго и выслушай меня очень внимательно и очень спокойно.
– Я слушаю тебя, муж мой.
– Так вот первое: я тебе не муж и не буду тебе мужем.
Евфимия вздохнула, показывая, что готова слушать дальше.
– Ты поняла меня?
– Не очень… Я не поняла, чем я тебя так огорчила, любимый? Тем, что загляделась на фламинго, да?
– Да перестань ты вспоминать этих глупых носатых птиц! Смотри на меня! Ты поняла, что я сейчас сказал?
– Ты сказал, что ты не будешь мне мужем… Если я не буду тебе послушна, так?
– Нет, не так. Послушна ты или нет, я все равно тебе не муж и должен тебе наконец в этом признаться.
– Я не понимаю…
– Сейчас ты все поймешь. Во Фригии, в Иераполисе, у меня есть жена и две дочери, и сейчас я возвращаюсь к ним. А ты идешь со мной, но не как жена, а как моя рабыня, захваченная в сражении. Теперь ты все поняла?
Евфимия не поняла ничего, только ее огромные глаза стали еще больше и глядели на него со все растущим недоумением.
– Ты… мне не муж? Как это понять? – наконец, побледнев, прошептала она. – А кто же ты тогда, Аларих?
Она глядела на него с таким ужасом, как будто, скажи он сейчас: "Я демон из преисподней!" – это не изумило бы и не испугало ее больше.
– Я тот самый готф Аларих, офицер римской армии, которого ты полюбила и с которым связала свою судьбу. Но я тебе не муж, потому что у меня в Иераполисе есть законная жена. Она ждет меня из похода. И сейчас я возвращаюсь к ней с подарками, деньгами и молодой рабыней.
Евфимия ахнула и оглянулась, будто ища глазами рабыню, о которой только что было сказано.
– И не оглядывайся по сторонам: эта рабыня – ты, Евфимия. Если ты меня любишь, то прими эту мысль и смирись с нею.
Аларих сел на камень, оперся рукой о колено, опустил на нее крутой подбородок и задумался, глядя на озеро и уже совсем узкую полосу заката над ним. На Евфимию он больше не смотрел. Наступило долгое молчание.
Вдруг он услышал за спиной короткий отчаянный вскрик. Он не оглянулся. "Наконец поняла…" – подумал он, продолжая смотреть на озеро. И тут за спиной его воздух разорвал долгий, почти звериный вопль.
Испуганные птицы на том берегу присоединились к нему резкими тревожными вскриками, захлопали крыльями, в несколько мгновений поднялись в воздух розовым облаком и скрылись за горными вершинами.
Теперь Аларих оглянулся и вскочил на ноги: Евфимия сорвала с себя покрывало, уткнулась в него лицом и теперь рыдала – отчаянно, с вскриками, с громкими всхлипами, с какими-то невнятными жалобами, сотрясаясь всем телом. Аларих подошел к ней, опустился на песок и приобнял ее, чтобы успокоить. Но Евфимия сбросила его руки, повернула к нему искаженное заплаканное лицо и принялась бить его по груди гневно сжатыми кулаками.
– Ты!.. Посмел! Как ты посмел?!. Ты обманул мою мать! Ты обманул меня! Ты всех обманул!
Аларих не отошел от нее и не стал удерживать руки: он решил дать ей выкричаться и излить на него всю ярость. Продолжая лупить его кулаками по груди изо всей силы, что, в общем-то, не причиняло воину ни малейшего вреда, несчастная выкликала:
– Это твоя любовь? Это исполнение твоих клятв и обещаний? Таково было с самого начала твое намерение: меня, твою супругу, сделать пленницею, меня, свободную женщину, христианку, гражданку Эдессы, превратить в рабу? Из-за тебя я оставила свою мать и родину! Тебе я поверила, полюбив тебя великой любовью! Всем твоим словам я поверила, сказанным и наедине, и при всех у алтаря! А ты… ты…
– Ну, хватит уже стучать меня по груди, Евфимия. Все равно не пробьешь! – попробовал неуклюже пошутить Аларих, наконец схватив ее за запястья и легко отводя маленькие руки.
– Я так верила тебе, так любила! – сказала она, полыхая глазами и гневно глядя ему в лицо. – Это моя мать требовала от тебя уверений и клятв, а я тебе просто верила. Но ты воздаешь мне за любовь ненавистью и вместо мужа и друга стал мне врагом и мучителем! Ты завел меня в чужую землю, чтобы погубить!
– Нет, милая, – спокойно и проникновенно сказал Аларих, – ты ошибаешься. Не коварство, а любовь двигали мной. Я увидел тебя и с первого взгляда полюбил всем сердцем. Но я уже давно женат. Причем женили меня совсем юным, на женщине старше меня, из богатого и знатного фригийского рода, близкого к нашим царям. Я не мог от тебя отказаться. Что мне оставалось делать, как не стать клятвопреступником, чтобы получить тебя? Но больше я не могу тебя обманывать: лучше мы оба станем обманывать мою жену и всю ее многочисленную и влиятельную родню. Ты будешь жить в моем доме и считаться рабыней, и только мы с тобой будем знать, что на самом деле ты моя любимая жена.
– Как у варваров – младшая жена? – презрительно сказала Евфимия. – Да еще и считаться при этом рабыней?
– А хоть бы и так! Разве ты не знаешь историй о том, как дочери царей, захваченные в сражениях, становились рабынями храбрых воинов?
– Ты захватил меня не в бою – ты захватил меня хитрой подлостью и ложными клятвами!
– Но кому от этого стало хуже? Твоя мать ничего не знает, она за тебя спокойна. А ты будешь жить в моем доме, как и собиралась, и мы будем продолжать любить друг друга, как раньше. Я сделаю все, чтобы тебе всегда было хорошо. Пойдем к ручью, Зяблик мой, я помогу тебе умыться, у тебя личико распухло от слез. Я не хочу, чтобы моя жена ходила передо мной с таким лицом.
– Я не жена тебе ни перед Богом, ни перед людьми!
– Бог простит, а люди не узнают. Только мы с тобой будем знать, что ты моя тайная жена. Только для нас с тобой важно то, что происходит между тобой и мной.
– А твоей настоящей жене?
– Жена поверит всему, что я ей скажу. Если только ты не станешь вмешиваться и пытаться открыть ей глаза.
– Я при первой же встрече расскажу ей всю правду!
– Тогда я должен буду вырвать язычок у моей певчей птички, – слегка угрожающе пошутил Аларих и добавил: – Ты так не шути, Евфимия. Я не потерплю от тебя никаких неожиданностей. Ты мне прямо сейчас поклянешься, что в Иераполисе будешь молчать и делать все, что я тебе велю!
– А иначе ты прикажешь наказать меня бичом, как рабыню?
– Нет. Я накажу тебя не бичом, а мечом: одно неосторожное слово – и мой меч окажется на твоем горлышке, Зяблик.
– Ты убьешь меня, если я скажу правду?
– Не замедлив ни на секунду.
– Но я же ношу твоего ребенка!
– Ты сама выбираешь, родиться ему или умереть, не успев появиться на свет.
– Я не могу поверить, что ты так жесток!
– Лучше поверь, чем проверять.
Евфимия отошла к ручью, умыла лицо, а потом вернулась и села у костра. Она долго думала, а потом попросила:
– Отвези меня обратно домой, в Эдессу, Аларих.
– Не могу. Я уже почти у своего дома, и вся моя семья знает, что я должен появиться со дня на день.
– Тогда я вернусь в Эдессу одна.
– Воля твоя. Только сначала подумай хорошенько о том, какой ты уезжала из дома и какой вернешься – с уже заметным животиком и никому не жена. Да еще большой вопрос, доберешься ли ты одна до Эдессы, не станешь ли по дороге легкой добычей для разбойников или просто сластолюбцев.
– Я скажу, что я паломница, как Эгерия из Аквитании.
– Такие молодые паломницы в одиночку по дорогам не бродят, если только они не искательницы приключений. Выброси эти мысли из головы, Евфимия, тебе некуда идти.
Оба замолчали.
– Пойдем-ка лучше спать, милая. Утро принесет с собой новые мысли, и жизнь уже не покажется тебе такой скверной: ты поймешь, что в наших с тобой отношениях ничего не изменилось.
Она молча покачала головой, но по привычке послушно поднялась и отправилась за ним в палатку.
Всю ночь Евфимия беззвучно рыдала, оплакивая свою злосчастную судьбу. Но рыдала она на груди Алариха: ей и в самом деле больше некуда было идти.
* * *
Как только полотно палатки начало светлеть под лучами солнца, Евфимия выбралась наружу и пошла к воде. Над озером светало. Фламинго уже проснулись и расхаживали вдоль берега, процеживая своими хитроумными клювами добываемый в иле корм. Не желая их пугать, она стояла за низкорослыми соснами и смотрела на них. "Что же мне делать?..Что же мне делать?.." – думала она, но ответа не находила. Когда взошло солнце и заря залила розовым светом половину неба, фламинго поднялись в воздух и растаяли, слившись с зарей.
Евфимия подошла к воде, шагнула на плоский валун, опустила руку, зачерпнула воды и поднесла к губам: вода была горько-соленая, как слеза. Губы защипало.
– Прощай, Озеро слез! – сказала она. – На твоем берегу кончилось навеки мое короткое счастье.
Умываться озерной водой она не стала и пошла к ручью, чтобы смыть ночные слезы, такие же горькие, как вода в озере.
Глава двенадцатая
С утра Аларих попытался вести себя как обычно, но Евфимия была безучастна и погружена в собственные думы – она просто не отвечала ему. В конце концов ему надоело с ней заговаривать, и он тоже оскорбленно замолчал.
А на дороге между тем становилось людно: их то и дело обгоняли повозки с товарами и пастухи, гонящие стада овец и коров, и Евфимии стало ясно, что впереди их ждет большой город. К полудню они достигли места, где с севера вливалась еще одна дорога, и теперь они уже ни на минуту не оставались на дороге одни. Либо впереди, либо позади все время виднелись путники, верхом или в повозках, а то и пешие, и все они двигались в одну сторону. Дорога почти все время шла теперь вдоль быстрой реки, текущей навстречу, а потому было прохладно, и ехали они довольно скоро.
Евфимии хотелось узнать, что за город ждет их впереди, однако спрашивать Алариха не хотелось. Но вот они догнали большую скрипучую повозку, нагруженную мешками, которую неспешно тянули два вола. Волами правил старик, а на мешках сидела старуха, укутанная в серое покрывало. Перегоняя медленную повозку, Евфимия обратилась к старухе:
– Матушка, далеко ли до города?
Старуха не ответила, видно, была глуховата. Зато Аларих свирепо обернулся к ней и сказал:
– Если ты не желаешь говорить со мной, то и ни с кем другим не смей разговаривать!
– Хорошо, больше я не скажу ни слова.