- Кто осмелится оставить дом и землю? А если придёт такой час - побегут. Нам, пастырям, надо быть при стаде... Грешен. Сижу с вами, а за дверьми сей келейки - чую - чёрный стоит. Чёрный, как ночь. Слушает, что говорим, и на каждое наше слово приготовляет свою ложь.
Много и долго спорили озабоченные люди, да не было в их словах уверенности, ведущей к победе, - а были плач, горькое недомогание.
И тогда сказал Аввакум:
- Если языками человеческими глаголю и ангельскими, любви же не имею, то я есмь медь звенящая, кимвал звучащий - ничто я есмь! Так Павел заповедал. Не родить нам в словопрении правды, правда наша - в деланье. Пойдёмте к чадам любезным, будем возглашать о Господе, покуда нас не услышат даже глухорождённые. Будем глаголить истину воплем - коли отрежут нам языки; телом - коли заткнут рот кляпом; светом пламени - коли бросят в огонь.
Разошлись по одному. И встретил Аввакум у дома своего царя, ехавшего верхом. Государь уже издали приветственно закивал протопопу, потянулся к шапке, да, снимая, уронил её наземь. Царёвы слуги кинулись поднимать, Алексей же Михайлович, смеясь, подъехал к Аввакуму и сказал:
- Перед тобою, батюшка, шапка сама с головы спрыгивает. Благослови, помолись обо мне крепко, ибо грешен! О царевиче, свете, помолись, об Алексее.
Аввакум трижды поклонился.
- Всякий день молюсь о тебе, великий государь. Будет на тебе благодать Божья, и на всех нас прольётся дождь щедрот твоих царских.
- Спасибо тебе, батька. Ты мне люб, да, говорят, уж больно ты горяч в словесных схватках. Не позволяй обойти тебя злохитрым. Правду сказать, я и сам горяч. Словечко в сердцах сорвётся, а попробуй верни его... Не догонишь, стрелой не сразишь.
Слуга подбежал с мурмолкой. Государь надел шапку, улыбнулся, поехал.
От царского добрословия сердце бьётся скорее. Прилетел Аввакум домой, чтоб с Марковной радостью поделиться, а в горнице гостья, монахиня кремлёвского Вознесенского девичьего монастыря матушка Елена Хрущова.
Поклонилась низёхонько, благословилась.
- Батюшка Аввакум, я монастырская уставщица. Надоумь, что делать. Новые служебники я в чулан кинула, да теперь опять принесли, священник служит по-новому.
- Просто делай, матушка, - Аввакум подошёл к иконам, поцеловал Спаса в краешек ризы, - Гони взашей всякого, кто Бога не боится. Христос гнал из храма торгующих, а эти - новообрядцы - душой торгуют. Гони, не сомневайся.
Вечером того же дня домочадицы Фетинья и монахиня Агафья рассказывали Аввакуму:
- Великий шум был нынче в девичьем монастыре. Инокиня Елена собрала старых монахинь, пришли они в церкву, услышали, что по новым книгам служат, кинулись на монашек, потянули да и выкинули вон. И книги новые тоже выбросили... От царя стража прибежала, утихомиривали матушек.
- Ох, Аввакум! Ох! Ох! - вырвались у Марковны нечаянные вздохи.
8
Анна Петровна Милославская, урождённая княгиня Пожарская, позвала Аввакума к себе домой, исповедалась, а потом слушала наставления. И были там сторож Благовещенской кремлёвской церкви Андрей Самойлов, жена попа Дмитрия матушка Мартемьяна Фёдоровна, Ксения Ивановна - казначея боярыни Федосьи Прокопьевны Морозовой и другие духовные дети протопопа.
Аввакум говорил в тот день устало и кротко.
- Бог за отступничество послал Потоп. Всё померло в водах, один праведный Ной с полнёхоньким своим ковчегом остался... Россия-матушка сама себя топит в грехе. Первым в ту чёрную реку сиганул Никон, схватя за руку миленького Алексея Михалыча. А вот есть ли Ной среди нас, грешных, один Христос ведает.
- Ты поругай нас, батюшка, поругай! Покляни ты нас, зверей, страшными клятвами! - У Андрея-сторожа слёзы с бороды капали.
- Воистину, батюшка, покори нас, - поклонилась Аввакуму Анна Петровна. - Постыди! Чай, пробудится совесть наша, сном прелестным объятая! Мы, бабы, хоть княгини, хоть крестьянки, - все от плоти Евы-грешницы.
- О Ева! Хороший зверь была, красный, покамест не своровала. И ноги у неё были, и крылье было. Летала, как ангел. Увы! От её горестного небрежения к заповедям Господним всем вам, голубушкам, передалась проклятая болезнь. Упиваетесь лестью, сладкими брашнами друг друга потчуете, зелием пьяным, а дьявол глядит на вас да смеётся. Лукавый хозяин напоил, накормил, да так, что в раю не стало никому места, и на земле уж тоже нет житья. В ад норовим.
- В ад, батюшка! - согласился сторож Андрей.
- Увы, увы! Превосходнее Адама грешим. А согрешив, упираемся крикнуть: прости меня, Господи. Помолиться бы, да куда там! Стыдно молить Бога, не велит совесть лукавая.
Поплакали, прося у Господа покоя Православной Церкви, благостными покинули дом царицыной приезжей боярыни, богобоязненной Анны Петровны. Уносили в душе слово Аввакума. Для одних слово - звук, для других - наставление. Сторожа Благовещенского собора Андрея Самойлова прямодушные Протопоповы сказания нажгли, настегали, будто крапивой.
Пришёл он в церковь свою, в нарядную, как Божий рай, в благодатную Благовещенскую! В ту пору служил казанский митрополит Лаврентий, сослужили ему архиепископ рязанский Иларион да чудовский архимандрит Павел. Царь снова скликал в Москву архиереев для разрешения вопроса о патриархе. Молили Бога судьи Никоновы по лжезаповедям Никоновым. Плакала простая душа сторожа Андрея, окунаясь в неправду.
В царской церкви и народ к царю близкий. Все щепотью персты складывают, как приказано. Вон боярыня Морозова - кому в Москве неведомо: Аввакум в её доме служит по-старому, а вот поди ж ты! На людях - как люди, пальчики в щепоточку...
Дурачат народ! Царь сбесился, и бояре - упаси Боже объявить православным о своём бесовстве - друг перед дружкой скачут, сатане угождают.
Что спросить с позлащённой сей братии? Из царёва корыта кушают. Ну а длинногривые-то?! Митрополиты, архиепископы?! Или золотые да жемчужные ризы дороже сермяги Господней? Знать, дороже!
- Высоко ты, Господи! - простонал сторож Андрей. - Все тут против Тебя в сговоре!
Да и кинулся к алтарю, закричал на митрополита:
- Ох, Лаврентий, будет тебе от Исуса Христа правый суд! За твоё отступничество твои грехи задавят тебя, лжеустого, как медведь. Так и хрястнут твои косточки, раздробятся, проткнут тебя и язык твой поганый проткнут!
Дьякон, защищая владыку, правой рукой осенил Андрея крестом, а левой - кулачищем ткнул, метя в лицо, да промахнулся. Схватил его за рясу Андрей, мотал из стороны в сторону.
- Нет силы в твоём кресте, щепотник! Сила в моём! Крещу я вас, бесы!
И осенил двуперстным, славным от века знамением митрополита, архиепископа, архимандрита.
- И ты, дурак заблудший, своё получи! - перекрестил дьякона и пошёл из церкви, кинувши от себя церковные ключи.
Отшатнулись от того звяка сановные прихожане, глядели на ключи со страхом, уж таким укором веяло от тех ключей - не то что слову прошелестеть, дыханья не было слышно.
Великое смущение случилось в Благовещенской церкви. Царица Мария Ильинична, стоявшая на службе тайно, на хорах, за занавесью, обмерла от боли во чреве, где созревало очередное царское дитя.
В тереме Мария Ильинична так горько плакала, что за царём послали.
Алексей Михайлович прошёл к царице, головку её милую на плечо к себе клал. Косы гладил, бровки её трогал.
Сторожа Андрея Самойлова арестовать не посмели. Словесно увещевали.
9
Нежданно-негаданно пришёл к Аввакуму домой окольничий Родион Матвеевич Стрешнев. Дрогнуло у протопопа сердце: Стрешнев - судья Сибирского приказа - сама царёва правда, за опальным Никоном Стрешнев присматривает.
Филипп рванулся на цепи, клацнул зубами, и Аввакум, заслоняя бешеного спиной, торопливо поклонился гостю и сказал, что в голову пришло:
- "Держу тебя за правую руку твою".
- Вон как ты живёшь! - уважительно сказал Стрешнев, косясь на Филиппа. - Чего это ты помянул о моей деснице? Я ведь тоже могу загадками говорить. "И шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нём".
- Я тебе из Исайи, ты мне из Луки. Исус так ответил: "Плачьте о себе и о детях ваших".
- Не глупо, батюшка, о своих детях помнить. Но уж коли говорить словами Писания, помяну апостола Петра: "Будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа".
Стрешнев сел в красном углу. Слова он говорил, будто камни ворочал, но улыбнулся и поглядел на протопопа не сурово.
- Я начальству кланяюсь, - Аввакум поклонился Стрешневу до земли. - Но, Господи, научи, как соблюсти чистоту? Исполняя одно Твоё повеление, попираешь другое. В "Книге премудрости" заповедано: "Из лицеприятия не греши, не стыдись точного исполнения закона Всевышнего и завета".
Филипп бешено захрипел из своего угла:
- "Во имя Отца и Сына и Святого Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь".
- Ишь, какие у тебя домочадцы, - поёжился плечами Стрешнев. - Ладно, давай говорить попросту. Царь тебя, протопоп, любит, все мы любим тебя, но умерь же ты свой пыл, не бунтуй людей! Два перста тебе дороги, ну и молись, как совесть велит, только не ругай великого государя в церквах, на торжищах, не трепи высокого имени, не полоскай попусту.
- Не то в Сибирь?
- У великого государя много дальних мест.
- На костёр, что ли?
Умные серые глаза окольничего укорили печалью и болью.
- Я, батюшка, пришёл к тебе с гостинцем. Великий государь посылает тебе десять рублёв, и царица жалует десять рублёв... И от меня тоже прими десять рублёв... Государь ведает: церковная власть к тебе не больно справедлива, никак не разбежится дать место в храме... Обещаю тебе, батюшка: с Семенова дня будешь приставлен к исправлению книг на Печатном дворе.
Окольничий положил на стол три мешочка с деньгами, встал, перекрестился на иконы.
- Пообедай с нами, будь милостив! - пригласил Аввакум.
- Благодарствую, но... - Стрешнев развёл руками.
- Родион Матвеевич, миленький!
- Ждут меня, батюшка, - поднял глаза кверху. - Что сказать-то в тереме о тебе?
Аввакум склонил голову.
- Скажи: протопоп Богу не враг. Ведаю, Родион Матвеевич, ведаю - царь от Всевышнего учинён. Как мне не радоваться, ежели он, свет наш, ко мне, ничтожному, добренек... А что стоит между нами, про то Исуса Христа молю, Богородицу Заступницу, авось помаленьку исправится.
Стрешнев даже головою тряхнул.
- Крепок ты, батька! А говорить-то нужно не Исус, то невежество, - Иисус.
- Говорим, как язык привык, как святые отцы говаривали. Да и где нам до вашего московского вежества? Мы люди лесные, нижегородские.
Стрешнев вышел, но дверь за собой не затворил, сказал в дверях:
- Мне ли просить тебя быть умным? Не дури, батюшка. Не сказал бы сего, да сердцем за тебя болею.
- "Отче наш, иже еси на небесех!" - завопил Филипп и ни в едином слове не сплоховал, сказал, как Христос учил.
Дня не минуло, прислал десять рублей Лукьян Кириллович - царский духовник.
Ещё через день казначей Фёдора Михайловича Ртищева уловил протопопа в Казанской церкви, сунул в шапку шестьдесят рублей. То были не деньги - деньжищи громадные.
Многие поспешили к протопопу с подношениями; кто мешки с хлебом везёт, кто побалует красной рыбой, кто шубу подарит, кто икону... Всем стал дорог батюшка Аввакум, всем вдруг угодил.
Не отстал от других и Симеон Полоцкий. Явился душистый, новая ряса аж хрустит, улыбки все зубастые, в глазах любовь пылает.
- Слышал, батюшка, берут тебя на Печатный двор. Грешен, завидую. Говорят, Арсений Суханов привёз с Афона древнейшие свитки. Почитал бы с великой охотой сочинения, приобретённые в Иверском Афонском монастыре, в Хиландарском, Ватопедском, Ксиропотамском... Какая древность! Какая святость!
- Ох, милый! Коли мне те свитки дадут, так я тебе их покажу. Приходи, будь милостив, вместе почитаем.
У Симеона тоже был подарок протопопу, принёс кипарисовую доску.
- В Оружейной палате презнатные изографы. Закажи себе икону на сей доске по своему желанию.
- Спасибо, - поклонился Аввакум монаху. - Велю написать Симеона Столпника. Молитва Симеонова длиною в сорок семь лет, сорок семь лет стоял на столпе.
Анастасия Марковна подала гостю пирог с вишней да яблоки в мёду.
Симеон отведал с опаскою, но понравилось, за обе щеки ел.
- Бывал я на богатых пирах, но так вкусно нигде ещё не было, как в доме твоём, - польстил гость хозяйке. И про хозяина не забыл: - Ты мудрый человек, Аввакум. Умный - богатство народа, умный должен себя беречь, ибо от Господа дар. Я с моими учениками написал вирши в честь государя, государыни, в честь царевичей и царевен. Если ты можешь слагать стихи и если ты тоже восславишь великого государя, я прикажу читать твои вирши наравне с моими.
- Помилуй, батюшка! - изумился Аввакум - Я на слово прост. Уволь! Уволь меня, грешного. Да ведь и Бога боюсь! Баловать словами уж не скоморошья ли затея? Скоморохов я, бывало, лупил за их вихлянье, за болтовню.
- Писать вирши - занятие благородное, - возразил Симеон. - В речах твоих, батюшка, я нашёл столько огня, что убеждён: отменные получились бы вирши! И почему ты поминаешь скоморохов? Подумай лучше о Романе Сладкопевце. Он складывал вирши для восславления Господа{30}.
- Пустое глаголешь, Симеон! - сказал сурово Аввакум. - Роман Сладкопевец не последний среди отцов вселенской церкви. Кто - он, и кто - мы с тобою? Не тщись равнять себя со столпами, Симеон. Полоцк - не Сирия, а твоё служение царю и царевичу - не столпничество. Да и времена нам достались - не вирши слагать, а плачи по погибшей душе.
Расставаясь, Симеон покручинился:
- Горестно мне, недоверчивы русские люди. Отворить бы твоё сердце, протопоп, золотым ключом, сослужил бы ты государю великие службы. Восславь славное, и сам будешь в славе. О превосходный дарованиями, соединясь с тобою помышлениями, мы могли бы творить благо и любовь для всей России. Говорю тебе, восславь славное, ибо земля твоя создана для любви и твой царь любви сберегатель и делатель. Славь славное и будь во славе!
- Солнце на небе уж едва держится от фимиамов и славословий. Кадить земному владыке - угождать сам знаешь кому.
- Грустно мне, - сказал Симеон.
- А мне, думаешь, не грустно?
Поглядели они друг на друга, поклонились друг другу.
10
В тереме для царского семейства Симеон Полоцкий с учениками, привезёнными из Белоруссии, устраивал "зрелище красногласное".
Алексей Михайлович, Мария Ильинична, Алексей Алексеевич сидели на деревянных, высоких тронных креслах, остальные дети с мамками разместились по лавкам. Лавки были золочёные, крытые изумрудным бархатом. Да и палата была, как изумруд, травами расписана.
Старшей царевне Евдокии шёл пятнадцатый год, была она высока ростом, лицом в батюшку, не обидел Господь красотой. Марфе только что исполнилось двенадцать, а у неё уже грудка, как у серой лебёдушки, - красоте быть, да вся впереди. Алексею шёл одиннадцатый. Серьёзный, строгий отрок ждал зрелища с нетерпением, ноготок на мизинце покусывал. У царевны Софьи день рождения впереди, 27 сентября ей исполнялось семь лет, она чувствовала себя взрослой. Екатерина моложе сестрицы на год и на месяц, но сидела, как старушечка, кулачки у груди, глаза добрые, радостные. Одна Мария шалила, ей было четыре года, а трёхлетний Фёдор хоть и сидел на руках у мамки, у княгини Прасковьи Куракиной, но понимал: будет нечто чудесное, сверкал умными глазёнками. И только Феодосия спала. Ей в мае исполнилось два года.
Были на зрелище царевны-сёстры, приезжие боярыни, мамки, дядьки, комнатные люди.
Двери отворились, вошёл высокий, смуглый, чернобородый Симеон, а с ним двенадцать отроков. Все одеты в вишнёвые кафтаны, в белых чулках, в блестящих ботинках с золотыми пряжками. Царевны задвигались, зашушукались.
Отроки и Симеон разом поклонились, а Симеон ещё успел улыбнуться своему царственному ученику. Алексей, польщённый, просиял в ответ.
- Благослови, о пресветлейший, самодержавнейший великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович всея Великая и Малыя и Белыя России самодержец! - Голос прозвучал бархатно, со всем великолепием русской певучести, с чудесным, ласковым для уха "л", с просторною величавостью, с ударениями на главных словах и особливо, тут уж Симеон как в литавры ударял, на слове "самодержец".
- Благословляю! - сказал Алексей Михайлович с удовольствием.
Выступил на шаг первый отрок, светлокудрый, черноглазый, с личиком тонким, и взлетающим выше и выше серебряным фальцетом произнёс начальную, заглавную хвалу:
Радости сердце моё исполняся,
Яко предстати тебе приключися,
Богом нам данный православный царю,
России всея верный господарю!
Яко бо солнце весь мир просвещает,
Сице во сердцах радость проникает
От лица царска. Тем же припадаем
К стопам ти, яже лобзати желаем.
Отрок смолк, поклонился в пояс, отступил. И тотчас вышел второй, чернокудрый, синеглазый. Прочитал стихи, славя великого государя за избавление Руси от еретиков, от врагов, хваля за распространение православной веры среди язычников.
Третий отрок сравнил царя с солнцем и прорёк со строгостью: все народы должны жить под русским царём. Четвёртый замахнулся на большее:
Подай ти Господь миром обладати,
А в век будущий в небе царствовати!
Шестой опять поминал светило:
Без тебя тьма есть, як в мире без солнца,
Свети ж нам всегда и будь оборонца
От всех противник...
Седьмой отрок сравнил Алексея Михайловича с Моисеем, принёсшим евреям свет с Божьей горы.
Восьмой прославил царицу, сравнив Марию Ильиничну с луной: "Её лучами Россия премного светла".
Девятый отрок славил царевича Алексея, но начинал-таки с родителей:
Ты - Солнце, Луна - Мария-царица,
Алексей светла царевич - денница.
Его же зори пресветло блистают,
Его бо щастем врази упадают.
Десятый славил царевен:
Зело Россия в светила богата,
Як звёздами небо, сице в ней палата
Царска сияй, царевен лепотами
Звёздам подобных всими добротами.
Спросить бы солнца аще виде ровну
Яко Ирину в Руси Михайловну,
Ей подражает благородна Анна,
В единых стопах с нею Татиана.
Царя Михаила тщи Фёдоровича
Царств многих и князств истинна дедича,
Что Евдокия с Марфою сестрою
Есть в русском свете: аще не звездою
Равне София имать воссияти,
Екатерина також в благодати...
Одиннадцатый отрок воздал хвалу боярам, двенадцатый Россию сравнил с телом, а царя - с головой и пророчествовал: "Россия прославится в мире умом и храбством".
Последние две строки гимна Симеон и его отроки прочли хором: