3
Жизнь - река, взгоды и невзгоды за поворотом. Кого на стрежень вынесет, кого на мель посадит. На всякую душу у Господа своя река.
Десять лет Аввакум под ёлкой Богу служил. Вымолил милость, отворил ему Господь двери дома Своего. Пришёл от архиепископа Симеона келейник.
- Приготовь себя, батюшка! Будешь литургию служить.
Коли прост поп, душу прибирает просто. Наложит пост на супружеское ложе, запретит себе есть хлеб-соль, всё житейское из головы долой - вот и чист.
Тяжело тому, кто книжностью обременён, для кого сладок вкус вчерашнего пирога, а не того, что во рту.
Аввакум помолился, Евангелие от Луки почитал. Любимое место: "И пришли к Нему Матерь и братья Его, и не могли подойти к Нему по причине народа. И дали знать Ему: Матерь и братья Твои стоят вне, желая видеть Тебя. Он сказал им в ответ: матерь Моя и братья Мои суть слушающие слово Божие и исполняющие его".
На себя прочитанное перекладывал, горевал о себе. Со своими страданиями готов к Христу в горницу, распихав святых отцов, влезть, с учениками Его избранными возлечь, как равный; а Господь-то и говорит: со всеми встань, ибо даже Богородица со всеми стаивала. Слушай, дурень, слушай, гордец проклятущий, да исполняй.
Призадумался о Пашкове вдруг. Много войны претерпел Аввакум, сам бит, детей до смерти довёл, а ведь пропустил бы мимо ушей воеводское надругательство над Христом, детишки бы живы остались. Коли Христос молчит, что же на рожон-то лезть?! Мыслимо ли дьявола спасать от его мерзкого житья...
Смирял себя Аввакум, смирял да и брякнул:
- Господи, пошли мне, грешному, Афоньку в монахи постричь!
Громко сказал. У Агриппины и сорвись с языка - под окном сидя, пшено для каши перебирала:
- Батюшка, ужас какой говоришь!
- Это про отца?! Это отец ужас говорит?! - длань протопопа обрушилась на голову девицы.
Удар получился сильный. Агриппина стукнулась затылком о стену, охнула и стала валиться с лавки. Будто лебедь к лебедю, кинулась через всю горницу Анастасия Марковна, подхватила дочь. Тут наконец и Аввакум опамятовался:
- Господи, злодей окаянный! - Подбежал к Агриппине, лежащей на руках матери. - Смилуйся, голубица! Не кляни отца!
Агриппина открыла глаза.
- Прости меня, батюшка!
- Я-то прощу! Простит ли меня Господь? - Плюнул на руку. - До чего же ты быстрая! И кресты творить, и тумаки отпускать! Нет тебе от Исуса Христа благословения быть у жертвенника.
Принёс Агриппине черпак воды. Дочь поднялась, попила. Заплакала, опускаясь перед отцом на колени.
- Батюшка, испугалась я! Лицо-то у тебя было...
- Зверь! - согласился Аввакум. - Зверь и есть... Пашкова помянул - вот она и беда на порог. Сатана!.. Господи, смилуйся! Пойду к Симеону, покаюсь. Сам себя от литургии отставил. Простите меня, если можете.
Вставал на колени перед домашними, кланялся до земли. Архиепископ же наложил на протопопа трёхдневный строжайший пост, одну воду разрешил пить. Аввакум пост удвоил, жил в бане. Об отце молился, пьянице горьком, плакал о неистовстве своём. Попади рука по темечку али в висок, ведь убил бы Агриппину. Навзрыд плакал, о душе горюя, и всё повторял: "Мне ли не возненавидеть ненавидящих Тебя, Господи, и не возгнушаться восстающими на Тебя? Полною ненавистью ненавижу их: враги они мне". И прибавлял: "Господи! Я сам первый враг себе, погубитель вечной души. Сам отвернулся от солнца, сам погружаюсь во тьму и утонул бы во тьме, если бы не милость Твоя, не всепрощение Твоё, Господи!"
Приготовил себя Аввакум быть у жертвенника ко дню усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Любил протопоп Иоанна ласковой любовью. Ходил Иоанн в одежде из верблюжьего волоса, питался акридами и диким мёдом. Распознал Исуса Христа среди народа и видел Духа Святого.
Печаль обвивала протопопа во дни скорбного праздника Усекновения главы. Не Ирода Господь взял, но Иоанна{6}. Первая искупительная жертва, предтеча Всевышней жертвы - Сына Божия.
Не горлом, не дрожанием языка в гортани произносил Аввакум слова молитв и не сердцем. Нет, не видел он Духа Святого, но на дыхании своём чувствовал присутствие Господа Животворящего. Так явно чувствовал, что страшно стало. Шептались прихожане:
- Робок батька Аввакум. Против Никона стоял - не боялся, а Богу служит - ужасается.
Ложась спать в ту ночь, сказал Аввакум Анастасии Марковне:
- Признаюсь тебе, голубушка, истосковался без церкви. Стою нынче в алтаре и чувствую себя как в утробе материнской - отовсюду защищён! Всякая жилочка во мне, вся кровь моя, вся плоть ограждены любовью.
- Петрович, и я тебе скажу, - призналась Анастасия Марковна, - иконы на меня глядели сегодня глазами батюшки моего, матушки, сыночков наших. Стою на виду у них и чувствую, грешница, рады они за меня. А пошла прикладываться - к живому прикасаюсь.
4
Кто ищет лучшего, тот счастья не изведает. Тайна тайн благополучия - в благодарности за дарованную жизнь, за детей, за домочадцев, за труды, за крышу над головой, за хлеб-соль.
Садилось обедать семейство Аввакума. Под иконы - протопоп, по правую руку отца - Иван, по левую - протопопица, за Иваном - Прокопий, за Анастасией Марковной Агриппина, Акулина, крошечка Аксиньица. Дальше, за Прокопием да за Аксиньицей, - домочадцы, и первая среди них хлопотунья Фетиния - вдовица. Всего двенадцать душ.
Помолились. Протопоп благословил пищу.
- Вкусно! - приговаривал Аввакум.
- Вкусно! - вторила Акулина и, стараясь во всём походить на батюшку, жмурила глаза.
Все смеялись.
Когда делили мясо, пришёл поп Лазарь.
- Вовремя! - обрадовался гостю Аввакум. - Дай-ка ему, Марковна, ногу.
- А крылышка не осталось?
- Много ли в крыле мяса?
- А я косточки люблю пососать... За тобой, батька, пришёл. Не желаешь ли порыбарить? Есть протока на примете, хариусы стаями ходят.
- Хариус - сладкая рыбка, - сказал Аввакум, а Акулина тотчас глазки сощурила.
- Поспишь после обеда и будь готов. Заеду. Корзину бери. Груздей наберём.
- А вечерня?
- Ох, батюшка! Неужто не накушался никониянской яствы? С души не воротит?
- По храму я, Лазарь, истосковался. Ругаюсь с Симеоном за новины. Вместо семи просфор - пять! "Чего ради?" - кричу. Молчит. Все молчат.
- По-новому для воеводы служат. Отойди от воеводина двора подальше, так всюду моление прежнее, истинное. По-новому молят Бога те, кто от царя кормится. Кому о душе печаль, окраинные церковки краше архиерейских соборов.
На второе подали кисель из смородины. Чтоб каждому вволю досталось, Анастасия Марковна целую лохань наварила. Акулине ближе всех тянуться, да черпать трудно. На коленки взгромоздилась. Аввакум любимице ни полслова. Посматривает. Ложка у него, как половник, черпнёт и похлёбывает помаленьку. Акулинка на отцовский половник быстрыми глазками глянет-глянет и ложечкой своей туда-сюда, туда-сюда, как стрекоза крыльями - не углядишь. Наконец все насытились, отвалились блаженно. Аввакум сказал:
- Аксиньица хоть мала, хоть и спешила, да не ради того, чтоб больше съесть, а чтоб быть на всех похожей. Радовалась, глядя, как другие кисель уписывают. Быть тебе, Акулина, ходатаем за людские немочи и радости перед Господом. Тебе, Прокопий, трудно будет в жизни. За своим столом - не смел. Лохань вон какая, а ты досыта себя не накормил. Сатана, что за левым плечом стоит, наплачется из-за тебя, Прокопушка. Ну, ладно. Бог напитал, никто не видал.
- Батюшка, о нас-то с Иваном скажи! - обиделась Агриппина.
- Ты - матушкина дочка. Дай тебе в семейство всё царство русское необъятное - не испугаешься, примешься хлопотать, как ласточка. Об Иване сказ совсем короток: стена.
- Батька! - поднялся из-за стола Лазарь. - Собираться пойду. Лошадь надо накормить перед дорогой. - И вдруг спросил: - Крижанича-то позовёшь? Он о тебе спрашивает. Великий охотник споры спорить.
- Было бы о чём.
- Не гордись, батька! Крижанич многое повидал на своём веку, а уж сколько им книжек читано! Есть ли столько в Москве, может, и нет.
- Пускай приходит на рыбку. Похрустим жареными плавничками да хвостиками.
Лазарь так и просиял.
5
Ловили на весёлой, коряжистой, каменистой речонке. Сели рядком, чтоб поговорить, но какой разговор? У Лазаря поплавок как заговорённый. Только удочку закинет - тяни, вот он, хариус! От Аввакумова поплавка до Лазарева сажень, и хоть бы дурак какой шевельнул наживку. Будь ты колодой дубовой - треснешь от досады. Аввакум удочку носом в дно ткнул и отвернулся от реки.
- Давай местами поменяемся, - предложил Лазарь.
Поменялись. И опять у Аввакума поплавок - покойник, а у Лазаря - живец.
- Если уж меняться, так удочками! - не вытерпел наказанья Аввакум.
И диво дивное: Аввакумова удочка в руках Лазаря как проснулась - хватает хариусов почём зря, а поповская уда в Протопоповой длани уж так раздремалась, что волны и те, кажется, стороной пошли.
- Лазарь, что же это за наваждение? - изумился Аввакум, вернул свою удочку, смотал, перешёл на другое место. Не клюёт. Позвал Лазаря.
- А ну-ка здесь закинь!
Лазарь закинул и поймал золотого линя.
- Ладно, - сдался Аввакум. - Ты рыбачь, а я на зарю погляжу. Такая Божья красота, нам же всё недосуг. Я, Лазарь, когда по рекам плыли, - лягу, бывало, пластом на дно дощаника и смотрю на небо и не могу насмотреться. Во всякое мгновение у Господа на Небесах Его - новое чудо. Сходятся облака, расходятся. Одно - темно, другое пышет светом. И на воде перемена на перемене. Волна плеснёт, блеснёт и укатилась, а уж новая, как невеста. Думаю, и на земле такие же перемены, на деревах, на травах, всё же ведь растёт, цветёт и отцветает. Рассмотреть хорошенько не умеем...
Взял удочку, пошевелил, а леска упирается.
- Ну вот, крючок зацепился.
Потянул в сторону, а вода как каменная.
- Поймал! - закричал Лазарь. - Не упусти, Бога ради!
Еле-еле вытянули саженного тайменя.
Лазарь ликовал:
- Вот она какая, твоя удача, Аввакум. Сотня моей мелкой - твоей рыбе уж никак не чета.
- Чета! - улыбался Аввакум, ужасно довольный. - Хариусы тайменю чета.
Утра дожидались у костра.
- Скажи мне, Аввакум! - пустился в разговоры Лазарь. - Вот восстали мы на Никонову прелесть, на его новины, но ведь многое не только в службе, но и в таинствах знало перемены. В древности новокрещёные надевали белые одежды, не снимали до восьмого дня, а на восьмой день священник своими руками омывал крестившихся.
- Так ведь в те поры Крещение входило в состав Пасхального богослужения. В канун Светлого дня крестили, раз в году. Потому и святы Вселенские соборы, что устроили церковную жизнь, как Господу угодно. Никон же вломился медведем в дом Господний, когтями убранство в клочья разодрал, на стены кидался как бешеный. Дом Господа несокрушимый, но след когтей не смоешь, не забелишь, то когти дьявола.
- Сказано у Матфея: "Восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных". Неужто к нашим временам сие приложимо? Я, Аввакум, не дьявола боюсь, самого себя. Станешь этак прикладывать, Никону уподобишься.
- Не уподобишься, если чтишь Слово Божие. Господь повелел: "Не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель... И отцом себе не называйте никого на земле... И не называйтесь наставниками..."
- Аввакум! Я бы рад жить, как все, да ведь пастырем наречён!
- Вот и паси. Человек - не ангел, человек есть плоть. Богом сотворённая. Ради плотского о чём только Бога не молим, а Он одного просит: не затворяйте Царство Небесное человекам.
Костёр угасал, смаривало сном, но спал Аввакум по-куриному. Вздремнул - и выспался. Глядел на звёзды. Ни единой прорехи в небе. Будто цвели яблони и унесло цветы в омут, до краёв засыпало. Кружит ночь небесные воды, кружит белый цвет, а сверкают лишь капли, сорвавшиеся с тех вод. Страшная картина! Ты - свидетель верчения небесного, но тайну сию мыслью не объять и душою к ней не прилепиться. Одно дано - смотреть, ужасаясь и тоскуя тоской любви.
Лазарь спал сладко, положив под щёку ладонь.
Аввакум поднялся, берегом реки прошёл через заросли кипрея и, укрытый кипреем даже от глаз зверя, молился.
- Господи! - просил протопоп. - Вразуми! Претерпел за Слово Твоё, за Истину Твою. Пережил лютый поход, смерть детей и всякое. Господи, а люди живут, как жили. Молятся, не боясь Тебя, а боясь властей. Никто за отступничество не наказан. Наказаны, кто остался с Тобою, Господи. Господи! Чья правда - правда?
Кланялся без счёту, пока не рассвело.
И увидел на горке, а она вот, горка-то, - медведь, глядя на него, кланяется. Махнёт лапой у морды и башкой в землю.
Вздрогнуло сердце, не ради страха перед зверем - от предчувствия. Как сквозняком прохватило. Ушёл через кипрей к потухшему костру, лёг на своё место и заснул.
Лазарь его разбудил: ушица сварилась. Похлебали. Пошли грибов нарезать.
Груздей было множество, Аввакум подряд брал, лишь бы гриб не попорчен. Всё под ноги глядел, а когда корзина наполнилась, поднял глаза - боровики! Полком стоят. Полковник впереди, шапка с заслонку и набекрень. За полковником ребята все серьёзные, крепыш на крепыше.
Пришлось Лазаря на подмогу звать.
- Ну, батька, счастье у тебя основательное! - говорил весело Лазарь. - Коли рыба идёт, так большая, коли грибы - так нашествием.
- Мне и по шее дают не рукою - оглоблей, - согласился Аввакум.
6
Нажарила Анастасия Марковна хариусов, грибной икры наделала, не стыдно гостя принять. Послал Аввакум за Крижаничем. Встречать вышел на крыльцо.
Крижанич уже издали разулыбался. Уже приготовленное приветствие щекотало ему язык, как вдруг на первой же ступеньке Аввакум осадил пришедшего жестом и словом:
- Стой, где стоишь! Не подходи, говорю. Прежде признайся, какой ты веры...
Окатила обида ушатом кипятка: у хорватов кровь горячая. Но сдержался учёный муж, ответил смиренно:
- Отче честной! Верую во всё, во что верует святая апостольская соборная церковь. Иерейское благословение почту за честь. Окажи мне сию честь, прошу тебя.
- Веры, веры, спрашиваю, какой?! - крикнул Аввакум сверху.
- О своей вере архиерею скажу, коли спросит. Уж никак не первому встречному, к тому же ещё и сомнительной веры...
- Сомнительной? - усмехнулся Аввакум. - Прислали ещё одного чёрта людей смущать!
Ушёл, хлопнув за собой дверью.
Крижанич стоял у крыльца, онемев от позора. Превозмог и ярость свою, и смятение своё. Поворотился, пошёл прочь, сокрушённо качая головой.
Каковы эти русские! Голосят, что никто их не любит. Себя бы научились любить. Этот протопоп самого Христа осудит за то, что позволил Марии Магдалине ноги поцеловать. Им кнут и тюрьма в радость. Есть чем кичиться. Тяжёлый народ, невежливый.
7
На хариусов иной человек поспел. Крижанич с глаз долой, а на порог гостья. Монашенка... с двумя малыми детьми. Один ребёнок в пелёнках, другой тоже на руках.
Вошла в дом и - к батюшке. Положила младенцев на пол, к его ногам.
- Вот казнь моя! Грех, какого не токмо чёрными ризами, но и власяницей не отмолить.
- Анна! - узнал Аввакум свою духовную дщерь, молитвенницу прилежную.
- Агафья в иноцех! - поправила монашенка. - С месяц как Агафья... Не одолела я, батюшка, сатану. За хозяина моего замуж пошла, за Елизара. Вот он, грех, - убиение девства моего.
- Что же, помер Елизар, коли постриглась?
- Слава Богу, жив-здоров!.. Отпустил, сжалился, глядя, как мечусь между Богом и печкой... Негожая из меня жена... Совсем-совсем плохая.
- Помню, как на правиле с тобой стояли. Неистова была в поклонах. Я - тыщу, ты - две, я - две, ты - три.
- Любила Бога, да променяла на Елизара.
- Молчи, дурища!
- Молчу, батюшка! - упала в ноги, плача, охая.
Детишки с перепугу заорали. Прибежали домочадцы.
Монашенка кланялась каждому в ноги, прощения просила. Анастасия Марковна подняла детишек, унесла на другую половину дома.
- Блядь я, батюшка! - распалила себя Агафья. - С младых лет похоть свою нянчила, на Елизара глядя. Он меня девочкой из полона выкупил, у кумыков... Елизар с женою жил, а я, сучка, завидовала... Богу с тобой молилась, а сама ждала, когда Елизар овдовеет. Тебе говорила - постричься хочу, а хотела беса в себя! Прости, батюшка, коли есть мне прощение.
- Тебя бы палкой, да помню, как спала ты три дня кряду, да сон твой о палатах Аввакумовых... Может, тоже брехала?
Монашенка рухнула на колени.
- Упаси Боже! Водили меня ангелы по твоим палатам, батюшка. Стол белый, со многими брашнами!
- Ой, дура ты, дура! Господь ей ангелов шлёт, а она от ангелов к мужику под бок!
- Грех! Грех! Деток единокровных - не люблю... Убей меня, батюшка!
- Сама в геенне и меня тянешь? Руки у меня чешутся отколотить тебя за язык твой поганый, за брехню твою. Помню, как лбом пол ломила: клялась сохранить девство непорочно Христа ради... Да что говорить. Бог знает, как наказать, как миловать. Я же прощаю тебя совершенно. Ступай к образам, молись. На вечерню вместе пойдём.
Так вот вдруг прибыло Аввакумово семейство на три рта. А в храм пошли - навалился на Агафью бес. Время избрал сокровеннейшее, когда Аввакум, служивший литургию, переносил святые дары с жертвенника на престол. Закуковала, бедная, кукушкой; ку-ку да ку-ку. Бабы к ней кинулись, она на них - собакой, лает, зубами щёлкает, а кого и башкой боднёт, с козьим, с сатанинским блеяньем. В храме плач поднялся, знают люди судьбину монашенки Агафьи, жалеют.
Взял Аввакум крест с престола, вышел на клирос, закричал:
- Запрещаю ти именем Господним! Полно, бес, мучить Агафью! Бог простит ея в сий век и в будущий!