Как вскоре заметил Сенявин, его адмирал предпочитал показную сторону в любом деле. Через месяц в Севастополь приехал Потемкин. Он похвалил Мекензи за расторопность. А уезжая, князь подарил Мекензи в Инкермане хутор на склоне горы с большим наделом земли и чудесного леса. Узнав об этом, Лызлов удивился:
- За какие такие заслуги светлейший жалует старика?
- Сам в толк не возьму, - ответил Сенявин, - Федор наш смышлен в другом. Нынче успел и дачу себе спроворить по дешевке поблизости, у какого-то грека. Матросиков туда наряжает - известь жечь, кирпич делать, сено косить. Видимо, светлейший о сем не ведает…
И в самом деле, все заботы по строительству порта и города Мекензи постепенно переложил на Сенявина.
Неделями без отдыха метался флаг-офицер по бухточкам и берегам. Договорился с командирами полков - на стройки стали высылать солдат в помощь матросам. Съездил в Балаклаву, подрядил тамошних мастеровых-каменщиков. Не хватало материалов - Сенявин приказал брать камень в Херсонесской бухте. Доставляли на тех же самых карбазах, которые здесь отыскали полгода назад. Мекензи обычно отмалчивался от просьб своего флаг-офицера - доложить начальству о нехватке леса, камня, и тогда Сенявин сам обратился в Адмиралтейство.
Постепенно все наладилось, и весной 1784 года Севастополь уже обозначился первой улицей с каменными домами, лавками маркитантов, непременным трактиром, капитанскими домами. Слева от пристани расположились кузница, склады, шлюпочный эллинг. По склону холма, спускавшемуся к Южной бухте, протянулись выбеленные мазанки, подкрашенные палевой или серой краской, оживленные яркой черепичной крышей.
Инженеры и артиллеристы полков к этому времени укрепили на мысах при входе в Ахтиарскую бухту батареи, сооруженные Суворовым для отражения возможного нападения с моря.
Огорчали вести из Херсона. Клокачев появился там, чтобы ускорить постройку первого линейного корабля "Слава Екатерины", других кораблей. Из Петербурга выступил в поход капитан второго ранга Федор Ушаков. Он вел в Херсон колонну из 700 матросов Балтийского флота и 3 тысяч мастеровых для спешной работы на херсонских верфях. Когда в августе колонна пришла в Херсон, там свирепствовала чума. Ушаков не отступил. Люди жили у него в степи и строили корабли. Моровая язва косила людей подряд. В декабре скончался Клокачев. Подбодрить служителей в Херсон приехал светлейший князь. Бесстрашно вошел Потемкин в чумной госпиталь, презревая смерть…
В начале следующего года князь Потемкин, генерал-губернатор Екатеринославский и Таврический, удостоился звания генерал-фельдмаршала.
Приехав как-то внезапно в Севастополь, он не застал Мекензи. Тот окопался на своей дальней даче в Мекензевых горах, как успели прозвать их севастопольские обыватели. Потемкин не стал его ожидать и вызвал Сенявина. Слушая доклад флаг-офицера, Потемкин был приятно удивлен. На все вопросы отвечает толково, дотошно ведает о всех делах в Севастополе и на кораблях. "Молодец лейтенант. Смышлен, расторопен и, видимо, не робкого десятка", - подумал светлейший и припомнил, как ладно доставил и проводил он Шагин-Гирея на пристань в Петровскую крепость.
Посадив Сенявина с собой в коляску, Потемкин поехал по Севастополю. Слушая рассказ лейтенанта и глядя, как с ним здороваются офицеры, подрядчики и просто мастеровые, он наконец-то понял, что устройством здесь руководит флаг-офицер.
У подножия высокого холма над Южной бухтой Потемкин остановил коляску, вышел и стал карабкаться, цепляясь за кустарники, на вершину. Сенявин не отставал от него. Забравшись, Потемкин снял шляпу, расстегнул камзол и рубашку, вытер вспотевший лоб. Уперев руки в бока, широко расставив ноги, тяжело дыша, он несколько минут оглядывал открывшуюся панораму. Справа многочисленные холмы, курганы, предгорья постепенно переходили в едва различимые, окутанные дымкой горы. Слева холмы ниспадали террасами к песчаным берегам далекого Херсонеса. Внизу, совсем рядом, из-под ног уходила Южная бухта, сливаясь с Большой и многочисленными другими бухтами и бухточками Севастопольской гавани. Потемкин поманил Сенявина, стоявшего позади.
- Запомни, лейтенант, сие место должно быть столь сильно укреплено, что хотя бы неприятель и высадил на берегу превосходные силы, окружил крепость, а взять бы ее не смог. Должна быть она в состоянии противиться нападению, доколе из других пределов России не прибудут войска. Здесь Отечеству бастион супротив неприятеля будет славный со временем.
Спустившись вниз, он направился в Бахчисарай.
- Если по дороге не встречу Мекензи, передай ему, что остался доволен твоим докладом, - проговорил Потемкин перед отъездом, - камень и тес тебе пришлю. За гвоздями и железом пошли нарочного в Кременчуг, я распоряжусь.
Окрыленный Сенявин молодцевато подтянулся, чувствуя расположение светлейшего…
Осенью корабли эскадры салютовали первенцу херсонских верфей, семидесятипушечному кораблю "Слава Екатерины" под командой капитана первого ранга Марка Войновича.
Три года назад на Каспии Потемкин вызволил его из персидского плена, куда он попал из-за своей любви к авантюре и трусливости. Лучшего командира под рукой у князя не было, и Войновича определили на "Славу Екатерины". Одно Войнович делал искусно - умел заворожить самолюбивого князя безмерностью почтения и изысканной лестью, вознося заслуги его действительные и мнимые…
Минул год. У самого входа в Южную бухту неподалеку от приметного мыска загрохотал якорь, отданный пятидесятипушечным фрегатом "Святой Павел". Фрегат встал на якорь лихо, без суеты и излишнего шума. Капитан первого ранга Федор Ушаков отдал команду:
- Спустить шлюпки. Экипажу дозволено на два часа съехать на берег.
Фрегат не одну неделю пробыл в штормовом море, отрабатывал парусные и артиллерийские учения. Ушаков жестко спрашивал, но и по-отечески заботился о матросах. Сняв рубахи, они карабкались по крутым склонам, поросшим кустарником и диким кизилом, рвали ягоды и лакомились вволю.
Мекензи, не дождавшись доклада Ушакова, вызвал флаг-офицера:
- Вели сей же час снарядить катер да собери всех наших затейников. Поедем, потешим победителя чумы.
Главный командир Севастополя знал, что Ушаков сейчас в милости у светлейшего и удостоен императрицей ордена за успешную борьбу с чумой.
Едва матросы возвратились на фрегат, угостили ягодами командира, вахтенный доложил Ушакову:
- Катер с адмиральским флагом подходит к трапу!
Ушаков, застегивая сюртук, неторопливо вышел на шканцы.
На палубу, держась за поясницу, поднялся Мекензи. Приняв рапорт Ушакова, недовольно сказал:
- По уставу положено докладывать…
- Рапорт готов, ваше превосходительство. - Тут Ушаков почувствовал, что адмирал навеселе. Он протянул исписанный лист. - Уставом не определен срок такового.
- Ладно, ладно, - проворчал Мекензи, передал рапорт Сенявину и оживился, - хотя ты и виноват, а мы тебя потешим нашими забавами.
Пока Мекензи и Ушаков разговаривали, по трапу поднялись дудочники, гребцы, плясуны и матрос, одетый шутом. Расстелили на шканцах ковер, заиграли дудочники, зазвенел бубен, начались пляски, потом запели малороссийские песни, и пошла потеха с шутками. Любопытные матросы забрались на реи, выглядывали из-за надстроек, шкафута.
Ушаков поощрял и песни и забавы и сам играл на флейте. Но все хорошо вовремя, в меру, и поэтому он с нетерпением ждал, когда уедет адмирал…
Последние месяцы главный командир Севастополя любил частые празднества, готов был беспрерывно веселиться. Каждое воскресенье и торжественные дни сопровождались обильными обедами и балами. Ни свадьба, ни крестины без его присутствия не обходились и заканчивались обедом и танцами почти до рассвета…
Пока Мекензи забавлялся на юте, Сенявин незаметно отошел в сторону и направился на шкафут - закурить трубочку. Мало-помалу ему стали надоедать ежедневные утехи стареющего адмирала, и он старался хоть иногда отдохнуть от них. Не успел он выйти на шкафут, как откуда-то сбоку, из прохода, вынырнул вдруг матрос и почему-то дрожащим от волнения голосом произнес:
- Желаем здравия, ваше благородие!
Сенявин, кивнув, хотел было идти дальше, но, взглянув на матроса, остолбенел - перед ним, сияя физиономией, обрамленной огненно-рыжей шевелюрой, стоял Петруха Родионов.
- Ты как здесь очутился? - изумленно спросил Сенявин, разглядывая матроса.
За эти годы тот раздался в плечах, упитанную физиономию украшали лихо закрученные усы.
- С кораблем, вашбродь, на "Святом Павле" из Херсона, - все так же широко улыбаясь, доложил Родионов.
- Ну и ну, - покачал головой Сенявин, - поначалу Чиликин объявился, а нынче и ты возник. Будто ангелы вы с ним вдвоем, друг за другом летаете.
Пробегавшие мимо матросы удивленно поглядывали на разговаривающих. Сенявин поднялся на верхнюю палубу, поманил за собой Родионова и стал его расспрашивать.
- После службы на "Проворном" их высокоблагородие господин капитан Ушаков взяли меня в свою команду, и отправились мы в Херсон, - начал рассказ Родионов, - там нас чума прихватила, немало людей скосила навек. - Матрос перекрестился, а Сенявин вдруг вспомнил - многих не обошло смертное поветрие в Херсоне. Скончался боевой вице-адмирал Федор Клокачев, другие офицеры. Доходили слухи, что капитан первого ранга Войнович трусил, хотел сбежать оттуда и поступил бы так, если бы в Херсон не прибыл с командой матросов капитан второго ранга Ушаков. Он не дрогнул перед чумой, разумно оберегал матросов и начал постройку кораблей. Сама императрица благоволила за расторопность и отвагу к Ушакову…
- Но нас Бог миловал, ваше благородие, - прерывая размышления Сенявина, продолжал матрос, - теперь вот в канониры первой статьи меня произвели.
- Вижу, братец, что ты о службе радеешь, - похвалил Сенявин, - однако я слышал, что и капитан у вас отменный.
При этих словах подернутые синевой глаза матроса засветились.
- Точно так, ваше благородие, господин капитан почитай за отца родного, - не таясь, будто на духу выпалил Родионов и тут же спохватился.
Какая-то мимолетная тень, то ли неверия, то ли ревности промелькнула на лице лейтенанта…
- Твой дружок, Тимоха, - заговорил Сенявин первым, - тоже не плошает, он в эту кампанию произведен в подшкиперы и состоит в экипаже "Слава Екатерины".
Сенявин оглянулся. На юте тем временем смолкли песни, и веселая церемония закончилась.
- Ну, ступай, братец, мне пора. Да не забудь навестить Чиликина, - сказал на прощанье Сенявин.
Спускаясь по трапу вслед за Мекензи в барказ, он заметил, что и Ушаков, и стоявшие на юте корабельные офицеры были не в восторге от визита своего начальника и дожидались, когда тот уберется восвояси, чтобы заняться прерванной работой.
Поневоле и Сенявин, зачастую в ущерб делу, вынужден был сопровождать своего начальника в этих застольях. Об одном из таких разгульных застолий Сенявин потом вспомнит:
"Случились в Георгиевском монастыре похороны супруги графа М. В. Каховского. Граф, не желая иметь из посторонних никого участником горести своей, он никого и не просил на похороны, но адмирал мой, узнав только о том, тотчас - в коляску, меня посадил с собою, и мы прискакали к самому времени погребения. От начала и до конца печальной сей церемонии адмирал горько плакал, потом всех, кто тут случился, просил к себе обедать. Граф отказался, а отец Дорофей, архиепископ Таврический, охотно приехал и еще несколько других чиновников.
Сели за стол, певчие пели самые умилительные концерты, а музыка играла подобно им самые трогательные шутки. До половины обеда все были в глубоком молчании, а если и начинали говорить, то не иначе как с сердечным вздохом и весьма тихо. Между тем вино наливалось в рюмки безостановочно, и под конец обеда заговорили все громко, шутливо и даже с хохотом, встали из-за стола, готовы уже были и потанцевать.
Адмирал при поцелуе руки у владыки Дорофея благодарил за посещение и просил позволения спеть певчим песенку. Владыко при тяжком вздохе благословил певчих и сказал адмиралу: "И вправду, ваше превосходительство, не все же горе проплакать и протужить, скоро ли, коротко, и мы отправимся вслед за покойницей".
Певчие запели отборные сладострастные малороссийские песни, музыка загремела, и пошла потеха. После кофе и ликеров адмирал весьма вежливо спросил отца Дорофея, не противно ли будет, если сегодняшний вечер посетят дамы и танцевать. Благочестивый отец отвечал, что ему весьма приятно будет видеть дам и девиц, забавляющихся весело и приятно. (Отец Дорофей сам любил светские забавы, разумеется, позволительные сану его.) Посмотрите теперь на эти проказы: поутру - плач, а ввечеру - бал. Не правда ли, что адмирал наш был весельчак и проказник".
Поневоле задумывался флаг-офицер адмирала и иногда задавался вопросом: откуда на все увеселения у Мекензи хватает средств? Правда, в последний год его флотский начальник превратился в коммерсанта: выгодно продавал кирпич, известь, дрова, уголь. Все разъяснилось осенью, когда в Севастополе объявилась ревизия, посланная Потемкиным, который с этого года стал главнокомандующим нового Черноморского флота. Мекензи сразу сказался больным и устранился от проверки. Ревизия обнаружила крупные недостачи, и высочайшим повелением "главный командир" был привлечен к ответственности "за неправильное расходование казенных сумм". После этих событий Мекензи занемог по-настоящему, проболел недолго и после Рождества скончался.
Вместо него, недолго размышляя, Потемкин назначил своего протеже Войновича, в котором еще не разуверился, хотя и причины к тому у него были, как помнится, после случая на Каспии, где прежде, пять лет назад, Марк Иванович не оправдал его надежды.
Вступив в должность, Войнович хотел оставить Сенявина при себе флаг-офицером. Сенявин согласился, но попросил:
- Ваше превосходительство, должность сия отлучила меня от службы корабельной. Посему, оставаясь при вас, желал бы предстоящую кампанию самостоятельно судном управлять.
Войнович пожевал губами: "Вот ты каков, не успел еще послужить, как собираешься удрать от начальника. Как-никак к нему благожелателен светлейший князь".
- Похвальное стремление, однако подождем, пожалуй, месячишко-другой. - Войнович, во-первых, желал, чтобы Сенявин помог ему осмотреться в севастопольских порядках, а во-вторых, надеялся: "Авось забудется".
Однако он плохо знал характер своего флаг-офицера, который ровно через два месяца напомнил Войновичу о данном им обещании, и тот, поразмыслив, согласился. Тем более что он был уже не волен, если бы даже и хотел поступить по-другому. Две недели назад Потемкин сам указал на Сенявина:
- Препоручи своего флаг-офицера на пакетбот "Карабут". Ныне с Константинополем сношения обретают важный смысл. Посланник наш Булгаков просил надежного офицера отыскать.
Войнович, подобострастно улыбаясь, только развел руками.
Спустя две недели "Карабут" входил в бухту Золотой Рог. Тут и там сновали большие и малые фелуки. Сенявин рассчитал так, чтобы подойти к проливу с рассветом. Когда рассеялась утренняя дымка, открылись две гряды живописных, поросших лесом холмов, а между ними узкая, иссиня-черная полоса пролива. Из густой зелени выглядывали загородные дворцы и дачи, тянулись кое-где вдоль проселков небольшие селения. Над лазурной водой лениво парили вспугнутые стаи чаек…
- Райское место, будто матушка-природа собрала здесь все сокровища для украшения, - задумчиво проговорил Сенявин.
Стоявший рядом его помощник, мичман, молча улыбнулся. Он уже трижды бывал в этих местах, но так же восторгался открывшейся панорамой. Постепенно в далеком мареве проступили смутные очертания громоздившихся один над другим холмов. У их подножия обозначился белым контуром Стамбул.
В полдень "Карабут" стал на якорь в Буюк-Даре, северной части бухты Золотой Рог, напротив посольских строений, среди которых высилось стройное здание русской миссии. Пакетбот имел одно, но весьма важное поручение - доставлять почту от русского посланника Потемкину, откуда она переправлялась в Петербург, и отвозить высочайшие инструкции полномочному представителю России при султане.
Русский посланник Яков Иванович Булгаков обрадовался новому человеку из России. За двадцать лет дипломатической службы он научился с одного взгляда оценивать людей. Сенявин пришелся ему явно по душе. За обедом он рассказывал новому знакомому о разных интригах и происках иностранных дипломатов в Стамбуле. Частенько они не ладили, но потом мирились и сходились, чтобы сообща воздействовать на Порту.
- Но при всем том, братец вы мой, - попросту говорил посланник, - вся эта шатия - и французы, и пруссаки, и англичане - цель имеет превосходную: вредить как можно больше России-матушке.
Булгакову подали тарелку с макаронами, и он предложил Сенявину:
- Попробуйте сие блюдо, токмо у нас его готовит с таинством своим любезный лекарь наш синьор Жаротти. - Он кивнул на сидевшего в торце стола смуглого человека, которого представил накануне Сенявину.
- О, это и есть тот лекарств от лихорадки, что я говорил, - несколько коверкая слова, проговорил Жаротти.
Незадолго перед уходом из Севастополя Сенявин подхватил лихорадку, и она трепала его третью неделю. Когда об этом узнал Жаротти, то посоветовал Сенявину три раза в день кушать приготовленные особым образом макароны на сливках в паштете, заверив, что лучшего лекарства против лихорадки нет. Слуга поднес большое блюдо, и Сенявин наложил себе полную тарелку макарон.
Булгаков между тем продолжал:
- Возьмите здешнего прусского агента Гаффрона, он только и втолковывает Порте мысли, что Фридрих тотчас готов заключить с ней союз, натурально, против России. А посмотрите на французов. Они готовы хоть завтра подарить Порте дюжину линейных кораблей, только бы пушки оных палили по русским берегам.
Сенявин внимательно вслушивался. Такие тонкости открывались ему впервые. К тому же аппетитные макароны вроде бы пошли впрок. Срочных депеш пока не было, и он стал, с радушного разрешения Булгакова, ежедневно обедать и ужинать в посольстве.
Через несколько дней погода испортилась, задул сильный северный ветер, который не затихал почти целый месяц.
Однажды Булгаков вышел к обеду с опозданием, несколько расстроенный:
- Получено накануне из Рагузы от тамошнего нашего консула неприятное уведомление. Два судна российских в море Средиземном схвачены силою, будто бы алжирскими корсарами. Увели их то ли в Алжир, то ли в Тунис и там с торгов замыслили продать. - Посланник пояснил, что по Кючук-Кайнарджийскому договору Турция обязана не только открыть свободный проход русским судам в Средиземное море, но и взять там под защиту русский флаг. Пираты же из Алжира и Туниса брали купеческие суда на абордаж, захватывали людей и товары. Султана они признавали как верховного главу мусульман и обычно во всем слушались.
- Вот ныне был у рейс-эфенди, в который раз добивался о сих судах известий, что с ними и кто захватил, министр только руками разводит - не ведаю, мол, ни о чем. Хитры они, бестии коварные…